Кто такая Айн Рэнд?

«Но разве это нравственно? – воскликнула Патерсон. – Разве люди не облечены моральным обязательством заботиться о младших?»

«Нет», – сказала Рэнд. Она так не считала – хотя и признавала, что ее решение могло бы быть иным, будь это ее собственный ребенок. Когда Паттерсон сказала, что такое отношение может свидетельствовать о развращенности, Рэнд заявила: «Хорошо, значит я развращенная». На этом их дискуссия закончилась – но позже Патерсон вновь подняла эту тему, на этот раз поинтересовавшись, как Рэнд поступила бы, если ребенок был ее собственным. Айн ответила, что она, все же, предпочла бы спастись самой – потому что без матери, которая будет кормить и опекать младенца, тот все равно погибнет. Такую логику Патерсон нашла убедительной. Позднее Рэнд заявляла, что в процессе этих бесед она сумела обратить Патерсон из глубоко укоренившейся в ее сознании этики светского христианства в мораль анти-альтрузима. Патерсон же утверждала, что она всегда была верна ценностям просвещенного эгоизма.

Глава 14 Черные дни

«Источник» все еще не был закончен – но после расставания с «Уилки-клубом» Рэнд успела написать довольно много. В конце 1940 (по другим сведениям – в начале 1941) она сочинила гневное открытое письмо, адресованное консерваторам, которые, по ее мнению, сидели, сложа руки, и которых она надеялась убедить присоединиться к кампании, затеянной ею вместе с Чейнингом Поллоком. Рэнд назвала его “То All Innocent Fifth Columnists” («Всем невиновным участникам пятой колонны»). Если консерваторы не предпримут незамедлительных шагов, чтобы противостоять военной или социалистской пропаганде Рузвельта и остановить расширение его полномочий в исполнительной власти, – писала Рэнд, – тогда на них, как и на Уилки, ляжет бремя вины за установление в Америке тоталитарной диктатуры. «На таких, как вы, держатся царства Гитлера и Сталина», – добавляла она. Письмо получилось слишком желчным, чтобы быть использованным как эффективный инструмент вербовки, и отправилось в стол.

Также она написала пьесу «Подумай дважды», которая была создана в течение трех январских недель 1941. Действие этой продуманной, лихо закрученной детективной истории, разворачивается в загородном особняке всемирно известного филантропа, во время вечеринки по случаю Дня независимости. Его гости, каждый из которых имеет свою выгоду от его щедрот, ненавидят этого человека за ту власть, что он имеет над их жизнями. Один из них, спрятавшись в кустах, стреляет и убивает хозяина вечеринки. Для расследования убийства прибывает местный детектив. Но преступник – которым является компаньон убитого по бизнесу, талантливый физик – спланировал идеальное убийство. Он обставил ситуацию таким образом, чтобы все доказательства указывали на него настолько очевидно, что детектив просто не смог бы поверить в виновность этого человека. Мотив физика, побудивший его на убийство, таков: предотвратить появление в мире, полном безумных диктаторов, могущественного оружия, способного уничтожить землю (разработку такого оружия финансирует знаменитый «альтруист»), Рэнд стремилась подчеркнуть дурные намерения и ужасающие последствия деятельности таких исповедующих вторичные ценности гуманитариев, каким ей виделся Рузвельт – но в то же время в характере убитого персонажа воплотились черты ее матери, которая допускала в общении со старшей дочерью проявления психологического садизма (например, однажды отдала любимые игрушки Алисы в детский приют). Также работа над пьесой вновь подогрела ее интерес к научной фантастике. «Вы будете смеяться, насколько пророческой оказалась моя работа, – отмечает она в частной переписке 1948 года. – Я ничего не знала об атомной бомбе, когда писала эту пьесу».

Пьеса «Подумай дважды» не нашла ни издателя, ни постановщика – но она помогла автору сделать более убедительными некоторые из «альтруистических» хитростей Эллсворта Тухи, которые тот использует для того, чтобы заманить в сети обмана и шантажа таких людей, как Питер Китинг.

Покуда Рэнд и Поллок занимались вербовкой новых участников в свою безымянную организацию, литературный агент Энн Уоткинс делала все возможное, чтобы найти нового издателя для «Источника». Она разослала синопсис романа и первые несколько глав в восемь крупных издательств, включая Simon & Schuster, Harcourt Brace, Dodd, Mead и Doubleday. На этот раз довести дело до заключения контракта не удалось. Вскоре после обнадеживающего ланча с редакторами из Doubleday Рэнд сообщили, что вышестоящее руководство наложило вето на их согласие публиковать ее книгу. Сотрудник Simon & Schuster хвастался тем фактом, что его фирма публиковала сочинения Льва Троцкого, бывшего соратника Ленина, исповедовавшего более «демократические» взгляды. После этого он отклонил «Источник». Рэнд нашла этот эпизод забавным, сравнив отвергнувшего ее издателя с карикатурным персонажем.

Уоткинс, тем временем, теряла остатки терпения. Она начала выказывать раздражительность. Книгу удастся продать только в том случае, если персонажи станут более человечными – жаловалась она Рэнд. Неужели они не могут делать что-нибудь вместо того, чтобы все время разговаривать? И почему Рорк обязательно должен быть столь жестким и несимпатичным? Став, таким образом, одним из многочисленных критиков творчества Рэнд, Уоткинс, возможно, была права насчет образа Рорка, но в другом моменте она ошиблась. История архитектора, являющаяся, в основе своей, аллегорией добра и зла, разворачивается в герметичном мире, скрепляющим цементом которого являются не человеческие персонажи, а нравственные и психологические идеи. Что пыталась сказать Уоткинс – так это то, что Рорк является персонажем, лишенным внутреннего конфликта – а этот факт делает его двумерным и порой бесчеловечным. На это Рэнд отвечала, что, будучи идеальным человеком, Рорк не может иметь внутренних сомнений и конфликтов. На ее взгляд, смешанные эмоции являлись признаком пораженческого образа мыслей.

Рэнд, в свою очередь, начала сомневаться в профессиональной надежности Уоткинс. Она не забыла ни фиаско романа «Мы – живые» в Macmillan, ни тех проектов, на создание которых Уоткинс сама ее вдохновила, а потом не смогла продать. Что касается ситуации с «Источником», то поначалу Уоткинс проявила недюжинный энтузиазм. Ее уверенность в успехе была настолько сильной, что перед тем, как был подписан контракт с Knopf, она пообещала, что сможет получать под книгу авансовые платежи всякий раз, как у Рэнд закончатся деньги. Это обещание осталось невыполненным – и теперь Рэнд предполагала, что смущенная этим Энн пытается найти кого-нибудь, на кого можно было бы переложить вину за свою неспособность его исполнить. Например – на саму Рэнд! Она также стала думать, что агент сплетничает о ней за ее спиной, критикуя ее в разговорах с другими людьми.

Развязка наступила в один из дней, когда Уоткинс размышляла вслух о том, что же не так с романом. Она не могла понять, что именно. «Скажи же, наконец», – потребовала Рэнд. Уоткинс не смогла объяснить. Кроме того, она была сыта по горло просьбами обоснованно объяснить вещи, которые она считала верными на уровне инстинкта. Энн сказала, что нежелание Рэнд сделать книгу более гибкой является причиной того, что ее невозможно продать. После этого женщины поссорились и отношения между ними были разорваны. Рэнд объясняла это по-разному: по одной версии, Уоткинс уволилась в знак протеста, по другой – Рэнд сама решила резко порвать с ней.

Письмо, которое она написала Уоткинс вечером дня их ссоры, носило примирительный характер, но не содержало извинений. «Даже за инстинктами стоят определенные причины, – писала Рэнд. – Слова, мысли, причины, – если мы отбросим их, у нас ничего не останется». В заключение Айн предлагала еще раз поговорить и расставить точки над «и», разобравшись с их разногласиями. Но возобновления отношений не произошло. Несмотря на то, что Энн Уоткинс продолжала вести дела, связанные с пьесой «Ночью 16-го января» и романом «Мы – живые», Рэнд потеряла в ее лице друга и советчика, а также – торгового представителя для «Источника». У нее не было издателя, не было агента, не было денег.

Учитывая тот факт, что авторские отчисления за «Ночью 16-го января» к тому моменту превратились в тоненький ручеек, а роман «Мы – живые» не переиздавался, Рэнд нуждалась в деньгах очень остро. Она вспомнила, что незадолго до их разрыва с Уоткинс та отправила готовые главы «Источника» Ричарду Миланду – главе нью-йоркского отделения Paramount Pictures, который иногда приобретал неопубликованные истории для экранизации. Миланд не смог убедить своих голливудских боссов купить недописанный роман, но то, что он прочитал, ему понравилось. В конце весны 1941 Рэнд попросила его дать ей работу наемного читателя – и Миланд пошел ей навстречу.

Эта работа заключалась в том, чтобы оценивать кинематографический потенциал готовящихся к изданию романов и рассказов – почти то же самое, чем она занималась в свои первые месяцы в Голливуде, работая на Сесила ДеМилля. Оплата варьировалась от шести долларов за краткую рецензию до двадцати пяти за подробный обзор. Рэнд читала медленно и потому работала по двенадцать часов в сутки, чтобы получить за свой труд как можно больше. Миланд и его ассистентка, Фрэнсис Хэзлитт (супруга известного журналиста и экономиста, теоретика свободного рынка Генри Хэзлитта) были растроганы, глядя на то как Рэнд – заслуживавшая гораздо большего, чем та работа, которая ей досталась – демонстрирует необычайное усердие. Они взяли ее под свое крыло, ввели в свой круг общения и старались давать Рэнд как можно больше заданий, чтобы обеспечить ее деньгами.

Рэнд и Поллок продолжали попытки создать консервативную пропагандистскую организацию – но встречи становились все более редкими, а приток новых участников замедлился. К ее удивлению, многие потенциальные соратники отреагировали на ее манифест так, будто он был написан на незнакомом им языке. Ее взвешенное определение индивидуализма (как политической философии, рассматривающей каждого человека в качестве «независимого объекта», который ни в коем случае не может быть лишен своих прав) было подвергнуто множеству неверных трактовок. Она начала понимать, что Уилки не был единственным поверхностным мыслителем в правом крыле. Рэнд еще не была готова провозгласить всех самозваных консерваторов безнадежными предателями – как она сделала позднее – но придерживавшиеся правых взглядов журналисты и бизнесмены, с которыми она встречалась, казались ей самодовольными и недостаточно интеллектуальными. Ей пришлось бы воспитывать их прежде чем они сами смогли воспитывать общество. Одна лишь мысль о таких перспективах была утомительной. Рэнд потеряла интерес к этой затее. Позднее она вспоминала кампанию 1940 года и ее последствия как трудный, изматывающий и темный период – ее собственный спуск в гранитный каньон, в попытке высечь из камня средства к существованию.