Кто тебя предал?

 — Ну что? Да говорите же, ради бога! — тревожно вскрикнула Иванна, уловив, что почтальон замялся.

 — Только пан отец были очень огорчены, что пануся ничего не сказала им, уезжая, про телеграмму.

 —Про яку телеграмму?

 — Ну, яка пришла до пануси телеграмма з университету. Я отдал ее пану Роману.

 — Пану Роману? — протянула Иванна.— Ничего не знаю!

 — А я тоже ничего не знаю. Только телеграфистка наша, Дзюнка, сказала мне и отцу Теодозию, что сам ректор университета до пануси депешу прислали.

 Недоуменным взглядом посмотрела на почтальона Иванна, но громкий стук заставил ее обернуться.

 По перрону зацокали подкованные сапоги гитлеровцев.

 Отряд полевой жандармерии вел задержанных во время облавы на вокзале подозрительных людей. Среди них были раненые.

 Угрюмо посмотрел из-под козырька тирольки на проходящих Эмиль Леже. Видимо, его мрачный взгляд, лишенный какой бы то ни было симпатии к победителям, перехватил фельдфебель с блестящей, напоминающей полумесяц, металлической бляхой на груди. Он круто свернул к Леже.

 — Юде? — резко спросил гитлеровец.

 — Наин! — спокойно ответил Леже.

 — Врешь! Юде! — крикнул жандарм.

 — Можете думать что хотите. Я говорю вам правду! — на чистейшем немецком языке ответил Леже.

— Давай сюда! Становись в шеренгу! — скомандовал жандарм и жестом показал на колонну задержанных.

 Зора подбежала к жандарму и, хватая его за руку, с мольбой в голосе попросила:

 - Пане ляйтер, то мой муж. Он француз, а не еврей...

— Генуг [11] ! — крикнул гитлеровец и оттолкнул Зору прикладом автомата.

 Она отшатнулась, нечаянно толкнула ногой коляску с ребенком, и та покатилась, пересекая перрон, к блестящим рельсам. Улыбался в ней, глядя в небо, розовощекий ребенок.

 Слились в один два женских крика: Зоры и Иванны. Голубая коляска с ребенком съехала с перрона и стала поперек отполированных колесами путей. А на нее, на всех парах, давая гудки, мчался первый поезд с границы.

11

Довольно! (нем.)

 Иванна метнулась к коляске, едва успела оттащить ее, как мимо замелькали обвешанные народом вагоны тормозящего пригородного поезда.

 Два гитлеровца схватили Эмиля Леже и стали заламывать назад его руки.

 Зора откатила коляску к стене и, пытаясь прорвать кольцо оцепления, закричала:

 — Он музыкант! Вы не имеете права. У него французский паспорт!

 — Генуг! — крикнул разъяренный фельдфебель и сбил тирольскую шапку с головы Леже.

 — Цурюк! — вторя своему начальнику, кричали охранники и отгоняли Зору.

 Рыдая, обессиленная Женщина вернулась к ребенку. Иванна передала ей дугу коляски и, подняв голову, увидела, что по ступенькам вагона подошедшего поезда медленно спускается на перрон ее отец.

 — Тато!.. Таточку! — крикнула, бросаясь к Ставничему, Иванна.

 Она целовала отца в небритые щеки и притоваривала:

 — Боже, какое счастье, что ты жив, татусю! — И, вглядываясь в постаревшее, усталое лицо священника, она удивленно воскликнула: — А почему ты без шляпы, татуню?

 Ставничий с прискорбием посмотрел на Иванну и, показывая на зажатый у него под мышкой портфель, набитый епархиальными книгами, сказал:

 — Здесь все, что у нас с тобою осталось, доченька...

 Тем временем отряд фельджандармерии выводил мимо патруля полиции, охраняющего выход на вокзальную площадь, задержанных во время облавы людей.

 Их внимательно разглядывал стоящий на посту вместе со своими полицейскими сотник Каблак.

 Поравнялся с ними Леже.

 Каблак сразу узнал задержанного француза.

 — Бонжур, месье! — пристраиваясь к колонне и деланно улыбаясь, сказал он.— Какая приятная встреча, не правда ли?.. Какие песенки вы споете нам теперь?.. Вы всё еще «люблю советских люди»?

СВЯТОЙ ВОЕНКОМАТ

Исполнилась заветная мечта митрополита и его священнослужителей: пришла гитлеровская армия, угрожая Востоку, завоевывая советские территории, пораженные безбожием.

 Двор собора святого Юра в этот день был заполнен священниками. Со всех концов Львовской епархии съехались они к своему «князю церкви».

 «На Востоке можно будет обрести тысячи новых приходов и сотни тысяч, да куда там — миллионы верующих!» — рассчитывали миссионеры униатской церкви.

 Два священника оживленно беседовали под аркой, увенчанной гербом графского рода Шептицких. Более молодой говорил пожилому пастырю в потрепанной сутане:

 — Вам хорошо, отец Амброзии, вы вдовец. Можете сразу в епископы или архимандриты. Я бы советовал вам в архимандриты. Хлебное и спокойное место! Просите себе Мгарский монастырь святого Афанасия сидящего, что возле Лубен. Природа там богатая, река Сула протекает и земельных угодий вдоволь.

 — А от Лубен далеко? — заинтересовался кандидат в архимандриты.

 — Рукой подать... Километров шестнадцать...

 — Возможно, вы правы,— задумчиво согласился священник.

 Худенький священник в коричневой рясе подобострастно расспрашивал дородного попа с военной выправкой:

 — Отец Гавриил! Вы были фельдкуратом в австрийской армии в первую мировую войну и дошли с нею до самого Днепра. Скажите, будьте ласковы, в Умани река есть?

 — Река? — Отец Гавриил наморщил лоб и призадумался.— Вы знаете, не припомню. Склероз. Но там чудесное имение графов Потоцких. Софиевка! Знаменитое имение. Черные лебеди когда-то плавали. Только вот не знаю, что с ними большевики сотворили! Быть может, в столовую Нарпита на гуляш они пошли. Ха-ха-ха! Гуляш из лебедятины для товарищей комиссаров. Не плохо, что? — Довольный своей шуткой, отец Гавриил засмеялся сочным, раскатистым басом.