Кто тебя предал?

 — Держись, братва, не продаваться за чечевичную похлебку!

 Раскрывая на ходу портфель, набитый декларациями, Иванна приблизилась к проволоке. Она остановилась перед пленным, который показался ей посмирнее, и спросила робко:

 — Вы подпишете?

 — Я присягу давал,— отрезал пленный.

 — Вам дать? — спросила она соседа.

 — Уматывайся!

 — А как вы?

 — Предателем не был!..

 Растерянная неожиданным сопротивлением людей, стоящих уже у смертельной черты, Иванна дошла вдоль проволоки до Зубаря и, узнав его, отшатнулась. До чего же изменился этот бравый командир, еще недавно такой веселый и разбитной! Голова его была замотана грязным бинтом, щеки запали, скулы поросли жесткими волосами.

 — Признали, невеста? — криво усмехнулся Зубарь.

 — Возьмете декларацию?

 — Быстро же вы перекантовались, пани Иванна,— сказал Зубарь,— из студентки советского университета да в гитлеровские подлипалы...

 — Вы ошибаетесь,— тихо ответила Иванна,— студенткой советского университета я никогда не была. Меня Туда не приняли.

 — Врете! Были! Человек из-за вас кровь пролил, а вы... Эх!

 В это время к Иванне подошла одна из дам-патронесс.

 — Дайте я вам помогу. Я еще в первую мировую войну около Ярослава уговаривала пленных царских солдатиков. У меня есть опыт. Дайте мне портфель.— И, приняв от Ставничей портфель, дама сказала властно Зубарю: — Берите декларацию, пока не поздно. А то будет плохо!

 — Танцуй отсюда к чертовой матери... Кикимора! — бросил Зубарь и повернулся к даме спиной, покрытой лохмотьями гимнастерки.

 Его соседи заулыбались.

 Посрамленная дама-патронесса нервно возвратила Иванне портфель, а сама вернулась к игуменье и стала ей что-то зло доказывать, кивая в сторону военнопленных.

 Глаза Ставничей напрасно искали за колючей проволокой людей с надломленной волей. Вот ей показалось, что другой пограничник, светловолосый крепыш с зелеными петлицами на гимнастерке, как-то странно, незаметно от товарищей подмигнул ей. Ставничая радостно подвинулась к проволоке и молча протянула крепышу декларацию.

 — А какой аванс мне будет, пани монашка? — спросил тот.

 — За что аванс? — с недоумением спросила Иванна.

 — Ну, за предательство. Больше, чем Иуда за Христа получил, али меньше?

 Иванна отпрянула. Ветер вырвал из ее рук листок декларации и закружил его над стенами колючей проволоки. Подавленная не то решительностью пленных, не то укором Зубаря, она сделала два шага в сторону, и тут взгляд ее столкнулся с грустными глазами капитана Журженко.

 Он стоял, прильнув к проволоке и опираясь на кусок обломанной доски, в ТОЙ же самой, теперь уже сильно загрязненной полосатой больничной пижаме, в какой его поймали в монастырском саду. Грусть и презрение прочла в его взгляде Иванна.

 Она попыталась было протянуть декларацию капитану, но Журженко, отстраняя листок движением руки, спросил:

 — Так что же радостного принес вам ветер с запада, панно Иванна? Эту сутану и потерянную молодость?

 Иванна молча мяла в руках декларацию. Она не могла поднять глаз от стыда -за то, что по ее вине капитан попал за эту ограду.

 — Хотя вы причинили мне много горя, капитан,— словно оправдываясь, сказала она очень тихо,— но я не сержусь на вас. Поверьте! Христос учил нас прощать обиды даже врагам и грешникам...

 — О каком горе вы говорите? — прервал ее Журженко.

 — Не будем об этом,— с волнением ответила Иванна.— Зачем вспоминать прошлое? Подпишите лучше, мы сможем облегчить вашу участь...

 — Вы ошибаетесь, Иванна. Нам перекантовываться труднее.

 Желая хоть сколько-нибудь скрыть смущение и уйти непосрамленной, как дама в черном, Иванна протянула декларацию и стоявшему рядом французу. Она сразу узнала Эмиля Леже и вспомнила трагическую сцену на вокзале, слезы его жены, голубоглазого ребенка в коляске.

 — Мерси бьен [13] ,— гордо ответил Леже.— Я по-вашему не знаю...— И ои демонстративно отошел от проволоки.

13

Большое спасибо (фран.)

ОБМАН РАСКРЫТ

Как стая потревоженных ос, спускались по мощенной круглыми булыжниками улице из Цитадели к главному почтамту «благотворительницы».

 — Какая наглость! — ведя под руку игуменью Веру, говорила с возмущением та, которую Зубарь назвал кикиморой.— Еле-еле душа в теле, а еще огрызаются!

 — Ужас, ужас! — согласилась игуменья.— Такие фанатики! Мне их совсем не жалко, но его высокопреосвященство настаивает, чтобы мы не прекращали опекать их. Он верит, что кто-нибудь раскается. А разве такие на это способны?

 Возле ворот, пропуская делегацию, Каблак в новом мундире поручика полиции подошел к Иванне.

 — День добрый, панунцьо!— сказал он, козыряя.— Как поживаете?

 Еще на монастырском подворье, когда она увидела Каблака в каком-то доморощенном мундирчике со знаками различия, сделанными наспех, Иванна удивилась тому, как быстро перевоплотился этот оборотень.

 Сейчас же, взглянув на его нагловатое лицо и нарядную, хорошо пригнанную униформу, Иванна сказала напрямик:

 — Матерь божья! Как же это вы так быстро сумели... перекантоваться?

 — Панно Иванна плохо знает меня,— нисколько не смутился Каблак.— И в университете я был в этом мундире, как человек-невидимка. И вся история с отказом в поступлении в университет — то буйда, цирк! То жених панны и мой приятель Ромцю попросил меня сыграть эту комедию. И очень хорошо, что вы не были зачислены. Посудите I; сами: университету пшик, а у вас хлопот меньше.

 — Все это подстроил Ромцю? Боже! — в ужасе протянула Иванна. До нее только сейчас дошел смысл циничного, откровенного признания Каблака.