Кто-то в моей могиле

Он вытащил чемодан и начал раскладывать его содержимое на большом круглом столе под зеленым абажуром свисавшей с потолка лампы.

Мюриэл вошла в комнату из кухни, больше помещений в квартире не было. Невысокого роста, полноватая женщина средних лет с резко очерченным крупным ртом и размытыми круглыми бледно-зелеными, словно мятные лепешки с каплей лакрицы в центре, глазами. Увидев раскрытый чемодан, она недовольно вздохнула:

— Зачем еще тебе понадобилось вытаскивать это старье наружу?

— Воспоминания, моя дорогая, воспоминания.

— Знаешь, мне тоже есть о чем вспомнить, но я не вываливаю старое барахло на стол каждые две недели.

Она склонилась у него над плечом, чтобы получше разглядеть сделанную на ранчо фотографию:

— Похоже, вы были веселой компашкой.

— Да, тридцать лет назад.

— Брось, ты не слишком изменился с той поры.

— По крайней мере не так сильно, как Кудряш, — сказал он мрачно. — Я навестил его, когда в последний раз проезжал через Альбукерке, и с трудом узнал. Он выглядел стариком, а его руки настолько скрючились от артрита, что он даже не мог играть в карты, не то что ухаживать за скотиной. Мы немного повспоминали старые времена, и он сказал, что обязательно заглянет, когда приедет в Чикаго в следующий раз. Но и он, и я прекрасно знали, что больше никогда не увидимся.

— Ну, ты уж не слишком над всем этим раздумывай, — грубовато посоветовала Мюриэл. — Все твои проблемы от того, что ты все время суешь нос в прошлое, ты привык его обсасывать. Запомни-ка мои слова, Стэн Филдинг. Этот твой старый чемодан и есть твой худший враг. Был бы ты поумнее, давно взял бы его да отнес на причал и зашвырнул подальше в море, сказав ему последнее прости.

— Я вовсе не претендую на то, чтобы быть умным. В данный момент меня очень мучит жажда. Как хорошая жена, будь любезна, принеси мне пивка. Сегодня что-то жарковато.

— Оттого, что лакнешь пива, прохладнее не станет.

С этими словами она направилась в кухню за пивом, поскольку очень любила, когда он называл ее хорошей женой. Они были женаты всего месяц, и, хотя страстной любви к мужу Мюриэл не испытывала, у него, вне всякого сомнения, имелись качества, которыми она восхищалась. Пьяный или трезвый, он был намного добрее любого из мужчин, которых ей приходилось встречать до него; он обладал не только хорошим чувством юмора и хорошими манерами, но и пышной шевелюрой, и полным комплектом собственных зубов. Помимо всего прочего она ценила его способность заткнуть в разговоре за пояс любого. Кто бы что ни говорил, в том числе и люди с хорошим образованием и неплохими мозгами, Стэн всегда мог одержать верх над собеседником. Мюриэл гордилась тем, что она была замужем за человеком, у которого имелся ответ на любой вопрос, хотя очень часто ответ этот мог быть, а порой и оказывался неправильным. Впрочем, классно высказанный неправильный ответ был для Мюриэл ничуть не хуже правильного.

Его манера непринужденно разговаривать преобразила и саму Мюриэл: из молчаливой и довольно робкой женщины, которую он встретил в Далласе, она превратилась в особу с громким голосом и большой способностью к общению. Она знала, что ей нечего его бояться, что бы она ни сказала. Любое произнесенное слово, в том числе и свое собственное, Филдинг воспринимал с большой долей иронии и скептицизма. Другое дело — слова, написанные на бумаге. Он безгранично верил любому прочитанному тексту, даже если он содержал очевидные противоречия, а к любому полученному письму относился как к посланию монарха, доставленному дипломатической почтой и слишком серьезному, чтобы его можно было открыть сразу. Каждый раз он минут пять вертел его в руках, рассматривал со всех сторон, подносил к свету, прежде чем сломать печать.

Когда Мюриэл вернулась с бутылкой пива в руках, она увидела, что он склонился над одним из писем с таким выражением напряжения и беспокойства на лице, что можно было подумать — он читает его первый, а не пятидесятый раз.

Большую часть писем от Дэйзи он читал ей вслух, и она никак не могла понять его волнений по поводу подобной скукотищи. У нас тепло. Или холодно. Розы отцвели. Или расцвели… Была у зубного, в парке, на пляже, в музее, в кино. «Может, она и неплохая девушка, эта его Дэйзи, — думала Мюриэл, — но уж больно скучно живет».

— Стэн.

— Ну?

— Твое пиво.

— Спасибо, — сказал он, но не потянулся за ним сразу же, как делал это обычно, и она поняла, что это письмо принадлежит к числу самых худших, которые он не читал вслух и не обсуждал.

— Стэн, пожалуйста, не впадай в меланхолию. Я очень не люблю, когда ты грустишь. Мне становится так одиноко. Ну, выпей!

— Сейчас.

— Послушай, я все понимаю. Может, ты покажешь мне фотографию этого парня, который был так похож на Авраама Линкольна? Вот уж фотография, ничего не скажешь. Расскажи мне о нем, Стэн, о том, как ты был бы государственным секретарем в цилиндре и визитке…

— Ты уже слышала об этом.

— Расскажи мне еще раз. Я с удовольствием посмеюсь. Здесь так жарко, что только смех может спасти меня.

— Меня тоже.

— Ну так что? Давай посмеемся. Нам есть над чем.

— Да. Я знаю.

— Ну, Стэн, не грусти, пожалуйста.

— Не беспокойся.

Он положил письмо обратно в конверт. Как ему хотелось, чтобы письмо это никогда не попадало ему в руки. Оно было написано давным-давно, и он ничего уже не мог изменить. Собственно, и тогда он не мог ничего сделать. Но беспокоило его то, что он даже не попытался ничего предпринять, не позвонил ей, не написал, не поехал ее повидать.

— Ну, Стэн. Твое здоровье! Как?

— Конечно, конечно. — Он выпил пиво. У него был какой-то странный кисловатый привкус, словно его несколько раз охлаждали, а затем выставляли на жару, потом снова охлаждали. Интересно, мелькнула у него в голове мысль, может быть, и он сам так же пахнет по этой причине. — Хорошая ты женщина, Мюриэл!

— Брось. — Она смущенно рассмеялась. — Ты и сам не такой уж плохой человек.

— Неужели? Я бы на твоем месте на это особенно не рассчитывал.

— Да нет. Ты шикарный мужик. Я поняла это, как только увидела тебя в самый первый раз.

— Зря ты так думаешь. Совершенно зря.

— Стэн, я тебя умоляю. Не надо.

— Просто приходит время, когда человеку пора дать оценку собственной жизни.

— Но почему это время должно наступить именно сегодня, в такое замечательное субботнее утро? Послушай, почему бы нам не сесть в автобус и не поехать в зоопарк?

— Нет, — ответил он мрачно, — если уж обезьянам приспичило посмеяться, пусть приходят и поглядят на меня здесь.

Испуг в ее глазах постепенно сменялся раздражением, рот словно поджали щипцами.

— Ты все-таки приуныл, несмотря ни на что.

Казалось, Филдинг не расслышал жену.

— Я ее подвел. Я всегда ее подводил. Даже в прошлый понедельник я от нее сбежал, смылся без всяких объяснений, не извинившись. Я трус. Я тунеядец. Пината назвал меня именно так — тунеядец.

— Я уже слышала от тебя все это. Ты мне все рассказывал. А теперь почему бы тебе об этом не забыть? По-моему, он сам тот еще наглец. Может, он тунеядец почище тебя.

— Вот и ты назвала меня тунеядцем.