Кто убил Влада Листьева?

Люди почти перестали выписывать газеты, но зато все подряд, поголовно, смотрят телевидение. Умными людьми было найдено очень интересное средство воздействия на человека – двадцать пятый кадр… Технически эта штука понятная, помощнику ее объяснили на пальцах, и он все схватил с полуслова. В кинопроекции есть понятие «двадцать четыре кадра». В секунду глаз успевает охватить ровно двадцать четыре кадра, которые, уложенные в секунду, дают непрерывное движение, создают стробоскопический эффект. Двадцать пятый кадр взглядом уже не улавливается, но именно он может воздействовать на человека. Говорят, что на экране писали неприличное слово, пардон, «говно». Глаз это слово не засекал, но в комнате, где стоял телевизор, вдруг появлялся неприятный запах общественного сортира. Досужие люди мигом сориентировались, сделали ставку на двадцать пятый кадр – поняли, что с его помощью в человеческую голову можно вдолбить что угодно, вплоть до идеологии фашизма. А можно заставить всю Россию проголосовать, чтобы она стала колонией какого-нибудь Занзибара. Проблема будет только с теми, кто не смотрит телевизор…

В общем, «венца природы» можно обработать почище всяких наркотиков. Шелковым станет. Поэтому президент поспешил появиться на телевидении, успокоить сотрудников.

Еще не хватало, чтобы телевидение выступало против него!

Пробыл президент в Останкино недолго, просил не бунтовать, не бередить души россиян (слово «россияне» он произносил с особым смаком, рассыпчато: «рас-сия-ни»), а работать так, как работали раньше. Со своей стороны он постарается быстро отыскать убийц Влада.

Влада на телевидении все так и звали – Влад, никто не называл по фамилии.

– С убийцами я вот что сделаю, – пообещал президент, наложил один кулак на другой, правый кулак красноречиво повернул влево, левый, со стесанным пальцем, – вправо. – Вот… Понятно?

Он поднял два кулака, показал их журналистам.

Приехав в Кремль, президент вызвал к себе генерального прокурора. Тот явился умопомрачительно быстро, будто сидел в приемной под дверью и ждал вызова, прошел в кабинет и, встав перед столом президента, выжидательно наклонил короткую борцовскую шею. Президенту нравились преданные люди. Нельзя сказать, что он ценил их, но нравиться нравились. По крайней мере, от них президент никогда не ждал удара в спину, как от некоторых улыбчивых «дружбанов», напрашивающихся к нему в баню. И сделают они все так, как надо… Как попросишь, так и сделают. Даже если закон надо будет прикрыть плотной тряпкой, чтобы ничего не просвечивало.

Несмотря на то, что генеральный прокурор нравился президенту, президент некоторое время угрюмо смотрел на него. Смотрел и молчал.

Это встревожило генерального прокурора. Он переступил с ноги на ногу, подсунул под воротник рубашки палец – показалось, воротник жмет и ему нечем дышать. Наконец не выдержал и спросил неестественным, зажатым голосом:

– Что-нибудь случилось?

Президент продолжал молчать, потом недовольно шевельнул ртом:

– А вы разве не знаете, что происходит? Телевизор включаете или нет?

– Все знаю, все знаю, – заторопился, глотая слова, генеральный прокурор.

– Тогда чего спрашиваете? – Президент замолчал и вновь долгим изучающим взглядом уставился на генерального прокурора. У того начало медленно краснеть лицо.

– Значит, так, – наконец прервал молчание президент, стукнул левым кулаком по столу, – дело об этом убийстве я беру под свой контроль. Вы мне будете регулярно докладывать, как идет следствие.

– Сколько времени даете на расследование?

– Нисколько. Расследовать и найти убийцу надо было еще вчера. Понятно? – Президент вновь нехорошо шевельнул ртом. Генеральный прокурор почувствовал, как по спине у него потекла струйка пота. – И вот еще что… Кто, как вы думаете, виноват в том, что произошло?

– Московские правоохранительные власти ослабили контроль за криминогенной ситуацией в городе, – стремительно, без запинки ответил генеральный прокурор.

– Вот-вот, понимаешь… московские. Это верно. Генеральный прокурор понял, что попал в точку. В России вечно стоят два вопроса: «Кто виноват и что делать?» Миллионы людей пытаются ответить на них, и ответы эти – толковые, в точку, но вопросы от того, что найден ответ, не исчезают, они оказались неистребимыми, они то там, то тут поднимаются вновь. Кто виноват и что делать?

– Есть у меня на этот счет кое-какие соображения, – сказал генеральный прокурор и сделал ладонью в воздухе сложный пируэт, будто что-то нарисовал.

– Вот-вот. Представьте мне эти соображения, – в голосе президента появились дребезжащие старческие нотки.

В голове у генерального прокурора неожиданно возник счастливый звон – он был рад тому, что уцелел, что в голосе президента появились ворчливые «добавления», а это означает – гроза прошла, никто его не тронет, кресла своего, несмотря на многократные прокатывания в Совете Федерации, он не лишится.

– Я сделаю все, что от меня зависит, – с воодушевлением воскликнул генеральный прокурор, – все раскопаю! И виновных найду, и… – Он хотел было сказать «невиновных тоже», но вовремя остановился – буквально споткнулся на слове.

Проницательный президент понимающе кивнул.

– Невиновных не надо, – произнес он, словно прочитал мысли, роившиеся в голове генерального прокурора, усмехнулся устало и сделал рукой милостивый жест. – Идите! Завтра – ко мне на доклад. Докладывать о том, как расследуется это дело, будете постоянно. Понятно?

– Понятно! – прежним воодушевленно счастливым голосом произнес генеральный прокурор.

Генеральный прокурор относился к категории уязвимых людей. В его прошлом не было ни особых взлетов, ни блестящих мигов жизни, которые потом становятся биографией, не было ни званий, ни степеней. Максимум чего он добился – должности заместителя заведующего отделом в Генеральной прокуратуре СССР. Но это было при старой власти, а то, что было при старой власти, сейчас ставится в упрек – все без исключения. Поэтому хорошо, что при старой власти он ничего, собственно, и не добился – свое он возьмет при новой власти. Зато никто не ткнет его в глаза прошлым.

Он вновь засунул за воротник рубашки палец, резко оттянул – ткань затрещала, но не порвалась. Отсутствие биографии угнетало его. Как угнетало и звание мастера спорта, полученного на борцовском ковре. Он считал, что генеральный прокурор должен быть похож на чеховского интеллигента – утонченного, остроумного, независимого. Сам он этими качествами не обладал и страдал от собственного несовершенства, от внутренней маяты, а серебряный квадратик – значок мастера спорта СССР – лишь добавлял этой неуверенности. И вообще, всего, что он имел, было катастрофически мало для того, чтобы быть тем, кем он был.

Людей, которые не соглашались с его мнением, генеральный прокурор предпочитал во вверенной ему системе не оставлять. К числу таковых он относил, например, московского прокурора Пономарева. Не жаловал он и начальника столичной милиции генерала Панкратова. Была бы его воля – лишил бы этих людей и званий, и крестов, и кресел, и портфелей, не задумываясь. Но московское правоохранительное начальство было ему не по зубам – ходило оно под строптивым мэром Лужковым, а Лужков своих людей в обиду не давал. Генеральный прокурор уже пробовал лишить кое-кого своих кресел – надоели сорняки, но из этого ничего не получилось. Мэр считал, что и прокурор, и начальник милиции сидят на своих местах, с делами справляются, поэтому нечего их трогать и вообще нечего их мазать грязью.