Кто укокошил натурщика? (сборник)

Не забуду уголовный кодекс!

Если же трёх штришков тебе, бесценный читатель, маловато, то наштрихуй ещё сам чего пожелаешь, я разрешаю.

Называя Солопия Охримовича Нышпорку частный детективом, я – автор этого якобы детективного рассказа – имею в виду не его профессию, а его хобби. По профессии и по образованию он был дворником, а частным сыском занимался ради собственного удовольствия в свободное от подметаний дворов и улиц время.

А вот Захар Захарович Полуящиков занимался сыском именно в рабочее время, поскольку был инспектором уголовного розыска. У него тоже было хобби, довольно своеобразное: он любил в свободное от работы время подметать дворы и улицы.

И что характерно – любитель Полуящиков подметал асфальт талантливее, чем профессионал Нышпорка, а любитель Нышпорка разоблачал преступников успешнее, чем профессионал Полуящиков. Поэтому они часто прибегали к помощи друг другу и никогда друг другу в такой помощи не отказывали.

Вот и нынче, в день двадцать шестого перечитывания Нышпоркой любимого эпизода «Влажной ноздри…», инспектор Полуящиков вовсе неспроста переместил себя в квартиру дворника, захлопывая дверь толчком ягодиц.

– Убийство, – заявил гость, переместившись и захлопнув.

– Ладно, – согласился хозяин. – Проходи на кухню, Захар, присаживайся.

– Некоего гражданина Небижчика, – добавил Захар Захарович, садясь на газовую плиту за неимением стула.

– Ясно, – кивнул Солопий Охримович, ложась на холодильник.

– Ильи, – сказал инспектор.

– Понятно. И кем же он был, этот убитый Илья Небижчик? – спросил дворник, шевеля левую ноздрю ногтем мизинца.

– Он был этим… Григорьевичем, – уточнил Полуящиков.

– А чем он занимался, этот Илья Григорьевич Небижчик?

– Он это… Натурил.

– Чего-чего?

– Или натурствовал? Ну, в общем – работал натурщиком. В изостудии Дворца детского творчества имени Герострата. Позировал для детишек, юных художников. А в свободное от этой работы время ещё подхалтуривал в университете профессором философии. А по выходным и праздничным дням ещё подрабатывал, позируя у себя на дому для профессиональных художников. Короче, крутился мужик.

– Ясно. Он страдал деньгофилией. Это иногда бывает.

– Чем?

– Ну, деньги любил.

– Так и я тоже… Кхе… Вот и сегодня он у себя в квартире позировал сразу для троих: для живописца Иванова, скульптора Петрова и фотохудожника Сидорова. Он им позировал, они его… эээ… живописали, скульптурили и фотохудожнили, затем устроили перекур, он вышел в ванную, а после перекура Иванов, Петров и Сидоров нашли его в ванне мёртвым, с петлёй на шее, с топором в затылке и с осколками стеклянной ампулы во рту. Ну, и позвонили в милицию.

– Может, сами художники его и того? Соседей опросили?

– Опросили, кроме одного – соседа сверху. Соседи говорят, что примерно два часа назад, а именно тогда и наступила смерть Небижчика, они слышали из его квартиры шум, вроде топота бегемотов, пулемётной очереди и продолжительного выхлопа кишечного газа. Однако, Иванов, Петров и Сидоров утверждают, что шума не слышали. А ты слышал?

– А при чём тут я?

– Ну, ты же и есть его сосед сверху. Он жил как раз под тобой.

– А. Небижчик?! Илья Григорьевич?! Тот самый сукин сын, что выбил мне зуб за то, что я, забыв закрутить краны, залил ему квартиру! Тот самый мерзавец, что чуть не сломал мне ребро за то, что я нечаянно уронил окурок на его балкон, отчего выгорела половина его квартиры! Тот самый гад, что чуть не задушил меня за то, что я без злого умысла умертвил совком его собачку! Тот самый подлец, что разодрал на мне одежду за то, что я несколько раз по рассеянности поджигал газеты в его почтовом ящике! Тот самый негодяй, что вымазал мне физиономию экскрементами за то, что я случайно испражнился у его двери! Тот самый паразит, что грозился меня уничтожить за то, что я, видите ли, часто и громко роняю на пол холодильник! Тот са… Ещё бы не знать! Так это его? Да я сам с удовольствием такого укоко… Кхе… Ладно, разберёмся. Шум, говоришь? Да, пару часов назад и я слышал шум снизу, только он был похож не на топот бегемотов, пулемётную очередь и продолжительный выхлоп кишечного газа, а на топот носорогов, автоматную очередь и пение Вилли Токарева. Я даже постучал носками об паркет, чтоб внизу прекратили шуметь. Как это Иванов, Петров и Сидоров могли не слышать?!

– И покойник, и беспокойники, то бишь живые художники, остаются на месте преступления. Пойдём, осмотришь, допросишь, – попросил инспектор Полуящиков.

Дворник Нышпорка, помимо фиолетовых спортивных штанов и малинового галстука, надел ещё и голубую майку, и клетчатый коричневый пиджак, после чего оба детектива – профессионал и любитель – поехали к месту злодеяния. Ехать пришлось недолго, всего одну остановку. На лифте.

В квартире натурщика царил творческий беспорядок. Взор дворника натыкался на тюбики с краской, куски глины, холсты, фотоаппараты, художников и милиционеров.

Милиционеров Жужжалова, Зильберкукина, Достоевского и Переплюньпаркана Нышпорка поприветствовал, по очереди пожимая им руки и произнося:

– Здравствуйте… Добрый день… Приветствую вас… Рад встрече.

Затем переспросил у друга:

– Так говоришь – труп него… тьфу, Небижчика – в ванне?

– Ага, плавает, – подтвердил Полуящиков.

– Полюбуемся.

Солопий Охримович открыл дверь, к которой была приклеена репродукция «Купальщицы» Ренуара, и полюбовался: в алой водице живописно плавали останки Ильи Григорьевича, радуя глаз насыщенностью колорита и экспрессивностью композиции.

Осмотрев тело и его окрестности, Нышпорка изрёк:

– С точки зрения неопытного сыщика, здесь имело место банальное самоубийство. Небижчик взял в рот ампулу с цианистым калием или другим мгновенно действующим ядом, встал на край ванны, надел на шею петлю привязанной к крюку на потолке верёвки и, раскусив ампулу, повесился. Но верёвка оказалась непрочной, порвалась, и самоубийца плюхнулся в ванну с водой. При этом верёвка захлестнула топор, лежавший на полке над ванной, топор сорвался вниз и вонзился в череп самоубийцы.

– Гениально! – воскликнул инспектор Полуящиков и принялся конспектировать слова друга фломастером в блокноте. – А как пишется слово «банальное»? Через букву «ю» или букву «ы»?

– Кажется, через букву «у», – подсказал молодой милиционер Достоевский, мигая рыжими, как мандарин, ресницами.

– Не спеши, Захар. Я сказал, что банальное самоубийство тут имело место только с точки зрения неопытного сыщика, – напомнил дворник Нышпорка. – А с точки зрения сыщика опытного… – Зрение опытного сыщика он пропустил сквозь большую лупу. – А с точки зрения опытного сыщика – это инсценировка самоубийства, попытка ввести следствие в заблуждение.

– Почему? – спросил Захар.

– По верёвке, – ответил Солопий. – Сверхскрупулёзный её осмотр посредством увеличительного стекла показывает, что в действительности верёвка не оборвалась сама по себе, а была перегрызена зубами. Наверно, натурщика сначала утопили в ванне, а затем, чтобы это выглядело как самоубийство, засунули ему в рот ампулу, вонзили в череп топор, а верёвку перегрызли на две части; одну часть надели в виде петли на шею покойного, а другую часть привязали к крюку на потолке. Короче, налицо – банальное убийство. То есть не на лицо, а на шею, на затылок и в рот.