Кто же ты, человек? (Что такое человек)

Y.М. Вы это не всерьез, я надеюсь. Вы не можете всерьез настаивать на том, что такого барьера нет.

О.М. Кроме шуток. Случаи с лошадью, чайкой, птицей и слоном показывают, что эти создания смогли сопоставить две вещи вместе, как бы поступил на их месте и Эдисон, и сделать из них выводы, как сделал бы и Эдисон. Их умственная машина была такой же, как и у него, и образ ее работы не отличался. Их снаряжение было, разумеется, ниже по качеству, чем страсбургские часы, но это и было единственной разницей — никакого барьера нет.

Y.М. Это выглядит невыносимо правдиво и оскорбительно. Это поднимает тупых животных на…

О.М. Давай забудем об этом слове и будем называть их Не Явившие себя Создания; насколько нам пока известно, тупых животных не существует.

Y.М. На основании чего вы это заявляете?

О.М. Все очень просто. «Тупое» животное подразумевает животного без умственной машины, без понимания, без речи, без способа передать, что у него на уме. Мы знаем, что у курицы ЕСТЬ речь. Мы не понимаем всего, что она кудахчет, но мы легко узнаем две или три фразы. Мы понимаем, когда она говорит: «Я снесла яйцо»; мы понимаем, когда она сообщает цыплятам: «Бегите сюда, я нашла червяка»; мы знаем, когда она предупреждает их о опасности: «Торопитесь, быстрее, соберитесь под матерью, ястреб пролетает!» Мы понимаем кошку, когда она потягивается, журча с привязанностью и удовлетворением и приподнимая свой мягкий голос: «Давайте, котята, ужин готов»; мы понимаем, когда она причитает: «Где они могут быть? Они потерялись. Помогите мне найти их?» и мы понимаем постыдного Тома, когда он зовет ее в полночь со своего ангара: «Иди сюда, ты, плод распутных связей, у тебя шерсть на дыбы встанет!» Мы понимаем несколько фраз собаки и мы учимся понимать несколько фраз птиц или других животных, которых мы одомашнили. Ясность и точность разговоров куриц мы понимаем как довод в пользу того, что она может передавать своим сородичам сотни вещей, которые мы не разбираем — короче говоря, она способна разговаривать. И этот довод также применим и ко всем другим видам армии Не Явивших себя. Как это похоже на человеческое тщеславие и пустозначимость обозвать животных тупыми только потому, что они кажутся ему таковыми из-за его неуклюжего восприятия. А теперь о муравье…

Y.М. Да, поведайте мне о муравье, создании, которое — как вам кажется — отметает последние остатки барьера между человеком и Не Явившими себя.

О.М. Все так и есть. За всю свою историю абориген из Австралии не додумался построить себе дом. Муравей же — удивительный архитектор. Крохотное создание, которое строит прочные и устойчивые дома 8 футов высотой — дом, который больше него самого во столько же раз, во сколько самый большой капитолий или собор в мире больше человека. Ни одно племя дикарей не сконструировало такую гениальную архитектуру. Ни один цивилизованный народ не порождал архитекторов, способных построить такое же приспособленное для жилья строение. Дом включает в себя комнату королевы; детские сады для малышей; амбары для еды; квартиры для ее армии, рабочих, и так далее, и разнообразные холлы и коридоры, которые сообщают их между собой, организованы и проведены с обученным и наметанным глазом для их удобства и пригодности.

Y.М. Это может быть просто инстинктом.

О.М. Он бы вознес дикаря, если бы тот его имел. Но давай взглянем еще пристальней, прежде чем вынесем вердикт. У них есть солдаты — батальоны, полки, армии; у них есть назначенные капитаны и генералы, ведущие их в битву.

Y.М. Это тоже, должно быть, инстинкт.

О.М. Идем дальше. У них есть система правительства; она грамотно продумана, искусна, и работоспособна.

Y.М. Опять инстинкт.

О.М. У них толпы рабов, а их королева — несправедливый и жестокий деспот, использующий рабский труд.

Y.М. Инстинкт.

О.М. у них есть коровы, которых они доят.

Y.М. Конечно, инстинкт.

О.М. В Техасе они раскидывают ферму 12 футов в квадрате, засеивают ее, избавляют от сорняков, выращивают, собирают урожай и хранят его.

Y.М. Опять-таки инстинкт.

О.М. Муравей отличает друга от незнакомца и по-разному к ним относится. Сэр Джон Луббок взял муравьев из двух разных гнезд, напоил их виски и положил их, бессознательных, рядом с одним из гнезд, неподалеку от воды. Муравьи из гнезда вышли к ним навстречу, изучили и обсудили этих постыдных созданий, затем завели своих товарищей в гнездо, а незнакомцев вышвырнули в воду. Сэр Джон провел этот опыт несколько раз. Некоторое время трезвые муравьи заносили своих пьяных товарищей в гнездо — как они и поступили в первый раз — довели друзей до дома, а незнакомцев вышвырнули. Но в конце концов у них лопнуло терпение, потому что их товарищи продолжали в том же духе, и они и незнакомцев, и своих друзей бросили за борт. Разве это инстинкт, или это содержательное и разумное обсуждение чего-то ранее невиданного — абсолютно нового — для их опыта? С вынесенным вердиктом, принятым решением, приведенным в исполнение? Это ли инстинкт? — мысль, окаменевшая за годы привычки — или совершенно новая мысль, вдохновленная новым происшествием и обстоятельствами?

Y.М. Я должен признать это. Это не было результатом привычки; это имеет все признаки размышления, мысли, соединения двух вещей вместе, как вы это объясняете.

Я верю, что это была мысль.

О.М. Я приведу тебе очередной пример мысли. На столе в комнате у Франклина лежала чашка с сахаром. Туда заползли муравьи. Он несколько раз ставил им преграды; но муравьям они были нипочем. Наконец он ухитрился отрезать их доступ к столу — должно быть, поставил ножки стола в ведерца с водой или обвел смолой вокруг чашки, точно не помню. Как бы там ни было, он ждал, что же они предпримут. Они пытались и так, и эдак — и терпели неудачу за неудачей. Он их не на шутку озадачил. В конечном счете они посовещались, рассмотрели проблему, пришли к решению — и на этот раз они утерли нос великому мыслителю. Они сформировали процессию, пересекли пол, вскарабкались по стене, продвинулись по потолку прямо до точки над чашкой, и один за другим попрыгали прямо в нее! Это ли инстинкт — мысль, унаследованная и окаменевшая за годы привычки?

Y.М. Нет, это не было инстинктом. Мне думается, по-новому мотивированный план, выведший из из нового критического положения.

О.М. Очень хорошо. Ты признал существование мыслительных способностей в двух случаях. Я подхожу теперь к той особенности сознания, которая делает муравья на голову выше любого человека. Сэр Джон Луббок доказал посредством множества экспериментов, что муравей мгновенно отличает своего от незнакомца, даже когда этого постороннего окрасили краской. Он также доказал, что муравей знает каждого муравья из своего гнезда, а их там пятьсот тысяч. И после годичного отсутствия одного из них муравей в ту же секунду распознает блудного сына и нежно поприветствует его. Как они узнают друг друга? Не по цвету, потому что в перекрашенных муравьях признавали своих. И не по запаху, потому что окунутые в хлороформ муравьи были также признаны. И не по по разговору или сигналам усиками и их ощупыванию, так как одурманенные и бесчувственные муравьи были распознаны и их друзья не церемонились с незнакомцами. Они все были муравьями, и следовательно друзей приходилось различать по внешнему облику и свойствам — друзей, составлявших ничтожную часть огромного муравейника! Знаком ли тебе человек, который может потягаться с муравьем своей памятью на внешний вид и характерные черты?

Y.М. Разумеется, нет.

О.М. Муравьи Франклина и муравьи Луббока продемонстрировали превосходные мыслительные способности складывания двух вещей вместе в новых и в небывалых ранее экстренных случаях и приходили на их основе к проницательным выводам — точь-в-точь умственный процесс человека. С помощью памяти человек сберегает свои наблюдения и рассуждения, размышляет над ними, что-то прибавляет к ним, использует разные комбинации, и продолжает шаг за шагом, идет к результатам — от чайника к хитроумному двигателю океанского судна; от личного труда к рабскому труду; от вигвамов к дворцам; от непостоянной охоты до сельского хозяйства и хранения еды; от кочевой жизни к стабильному государству и сосредоточенной в его руках власти; через разрозненные орды к многочисленной армии. Муравей наблюдает с помощью умственной способности и сохраняет наблюдение с помощью поразительной памяти; он повторил человеческое развитие и важнейшие черты его цивилизации, а ты зовешь это инстинктом!

Y.М. Возможно, что мне самому недостает умственных способностей.

О.М. Тогда просто больше не веди таких неразумных речей.

Y.М. Мы прошли долгий путь. Как я понимаю, результатом его должно стать то, что мне придется признать, что нет абсолютно никакого интеллектуального барьера между Человеком и Не Явившими себя Созданиями?

О.М. Это то, что ты должен признать. Этого барьера нет — против этого факта ничего не попишешь. Внутри человека просто более совершенная и способная машина, чем у них, но все та же машина и работающая по тому же принципу. И ни он, ни они не управляют этим механизмом — он беспощадно автоматичен, неподвластен контролю, работает, когда соизволит, а когда соблаговолить не хочет, вынудить его невозможно.

Y.М. Значит человек и другие животные подобны друг другу по своему умственному механизму, и никакой громадной разницы между ними нет, кроме того как в качестве, но не в сущности.

О.М. Вся разница в умственной силе. Есть определенные ограничения у каждой стороны. Мы не понимаем многое из того, что они говорят, но собак, слонов и других можно научить понимать многое из того, что говорим мы. В этих пределах они стоят выше нас. С другой стороны, их нельзя научить читать, писать или каким-то другим нашим превосходным вещам, и здесь вверх берем уже мы.

Y.М. Ну и поделом с их умственными способностями; есть еще преграда, которую им ни за что не одолеть. Они обделены нравственным чувством; у нас же оно есть, и это превозносит нас на недосягаемую для них высоту.

О.М. Из чего ты делаешь такой вывод?

Y.М. Бросьте свои фокусы — давайте передохнем немного. Я уже наслушался от вас других бесчестных и безумных вещей и сыт ими по горло; вы не посмеете и этом уравнять животных с человеком.