Кубатура яйца
Шрифт:
Мне довелось пожить в Медисоне, столице Висконсина, уютнейшем городе, прославленном своими сырами, а не политическими скандалами; о Маккарти понемногу призабыли. Когда я постепенно углублялся в поля и леса штата — ближе к Плену, Спрингс Грин, — местам, где Райт родился в 1869 году, работал, а через девяносто лет был похоронен, то видел могилу великого архитектора, над которой нет особенно впечатляющих памятников, благо вокруг нее реставрируются, ветшают, посещаются туристами и пребывают в забытьи — живут обычной своей кирпично-каменной жизнью — дома, проросшие из проектов Франка Ллойда Райта. Дома, где он во всех комнатах, кроме ванных и спален, ликвидировал заслонки дверей и сплошные стены — разгерметизировал помещения жилых зданий, объединяя их, рассекая разве что короткими перегородками, не затрудняющими передвижения из комнаты в комнату и сливающими площади дома в одно целое. Так сливаются в одно целое разные части окружающего нас мира, где лес не отгорожен от реки высоким забором, а небо не отделяется от луга непроницаемым потолком. Райт, одним из первых оценив факт появления железобетона и крепчайших марок
Родился он и умер на совершенно не похожих планетах; при рождении Райта никто не имел понятия не только об электронике, но даже о бытовом электричестве, фантасты робко предвещали появление подводных лодок и самолетов с паровыми двигателями — только ли это? На французском троне восседал император Наполеон III, а сорокашестилетний генерал Улисс Грант, один из героев Гражданской войны, только что стал восемнадцатым президентом США. Когда через девяносто лет Франк Ллойд Райт умирал, во Франции, забывшей о своих королях, на всеобщих выборах президентом был избран Шарль де Голль, генерал Эйзенхауэр правил в США как тридцать четвертый их президент; Австро-Венгрии, бывшей в молодые годы Райта великой державой, уже давно не существовало, а социализм, когда-то едва зарождавшийся в его современном виде и даже в молодости Райта малоизвестный в Америке, стал государственной системой на огромной части земного шара. Человек этот принял в свою жизнь самые страшные войны, известные человечеству, и тем убедительнее подвижничество Райта, никогда не строившего казарм, крепостей и даже скучных контор.
Райт стремился строить небывало удобные и столь нужные людям жилища, клубы, церкви, театры, где люди могли бы собираться вместе, — жизнь его была поразительно целеустремленна, хоть, надо сказать, архитектор не всегда был в ней удачлив. Мечтая объединить зодчих разных наций и творческих школ в едином сообществе, строя для этого дома — вначале в родном своем Висконсине — Восточный Талиесин, а позже в штате Аризона — Талиесин Западный, Франк Ллойд Райт страдал то от кредиторов, преследовавших его всю жизнь, то от жен, с которыми ему катастрофически не везло (а может быть, не везло женам — характер у архитектора был, говорят, не сахар), даже от пожаров, периодически уничтожавших дома; судьба его не щадила.
Женившись после шестидесяти в последний раз, Райт завещал супруге надглядывать за архитекторским сообществом, плотно сгруппировавшимся вокруг него в штате Аризона, где неподалеку от красивого и мертвого — камни в пустыне — города Финикс разросся Западный Талиесин. Архитекторы из разных стран — японцы, филиппинцы, американцы, египтянин, ирландец и еще бог весть кто — работали там, объединенные уважением к покойному Райту и принципам его школы. Проекты выполнялись то тем, то другим из архитекторов, но деньги разделялись поровну на всех. Все работы по перестройке, уборке, озеленению Талиесина решались на общих собраниях, в которых могли участвовать с правом совещательного голоса и ученики — молодые архитекторы, съезжавшиеся в Талиесин отовсюду и остававшиеся там при условии, что они сдадут вступительный экзамен и готовы заплатить сообществу две с половиной — три тысячи долларов в год за свое обучение.
Марка сообщества Франка Ллойда Райта котируется на архитекторских рынках достаточно высоко, но тем не менее оно нуждается в постоянной рекламе и в новых знакомствах — для этого сообщество издает немало альбомов со своими проектами, брошюры, даже видовые почтовые открытки. Кроме того, сообщество охотно приглашает к себе для чтения лекций тех, кто кажется ему интересным или полезным. А также устраивает приемы.
С приема я и начну. Американские приемы бывают самыми разными, но главное, что их объединяет, — количество; приемов в Америке очень много. Приемы устраиваются после лекций и творческих чтений, просто вечером дома, чтобы освежить знакомства и завязать новые; приемы устраиваются по поводу отставки и по поводу назначения на пост и т. п. В деловом, дипломатическом мире, в мире искусства приемы бесконечны — каждый по своим правилам, каждый что-то да значит. Чаще всего это несколько блюд с бутербродиками, тарелки с печеньем, бутылки белого и красного вина, водка, виски, вода, толпа вокруг всех этих яств и, где только возможно, хозяева приема, мечущиеся среди гостей, многих из которых они толком не знают. На большинство полуофициальных и неофициальных приемов можно приводить с собой неприглашенных друзей, можно приходить без особого приглашения самому. Но на иные приемы…
Приглашение на прием в Талиесине было оттиснуто на полукартоне с золотым обрезом и выглядело как визитная карточка господа бога. Идти надо было, строго соблюдая правила одежды и поведения, — таково условие.
Прием остался в моей памяти бетонными и гранитными стенами распластанных домов Талиесина, где в нишах горели факелы, выхватывая куски пространства, огнем окрашенные в оранжево-золотой цвет. Подрагивали каменные драконы, и старинная японская керамика, вмурованная в стены среди аризонских камней, выглядела фантастически. Самураи, увековеченные в зеленой глине, скалились очень сердито: европейская музыка, доносившаяся из помещений, по-моему, раздражала их. Музыка была им непонятна, словно, высокий голос незнакомой птицы, прилетевшей издалека.
Архитекторы играли на скрипочках. Я пишу именно «скрипочках», а не «скрипках», потому что музыкальные инструменты казались очень маленькими в огромных архитекторских ладонях, испачканных грифелями.
Архитекторы играли старинные английские квартеты, а затем пели Генделя. Слушателей было не много, но обязательным условием участия в концерте или присутствия на нем — так же как для приема — являлись фрак либо смокинг — вечерний костюм, манеры великосветского вечера…Я сидел в притемненном зале, где амфитеатр зрительских кресел круто вздымался кверху и слушателей было очень не много: в центре Ольгиванна-Йованна Лазович-Райт, а вокруг не больше пятнадцати — двадцати гостей из Финикса и архитекторов, не занятых в данный момент музицированием. Архитекторы уходили на сцену и возвращались с нее — циркуляция между зрительным залом и площадкой для представления была постоянной; Франк Ллойд Райт в конце жизни мечтал построить профессиональный театр, где этот принцип был бы основополагающим. Даже выстроил маленький вариант такого театра где-то в Техасе — лабораторный вариант, а настоящего так и не дождался…
То, что построено здесь, в пустыне штата Аризона, было комплексом домов самого разного назначения, но главным смыслом поселка оставалась организация коллектива архитекторов разных стран — сообщества Франка Ллойда Райта, — для этого задуман был и возведен весь Западный Талиесин. «Талиесин» — старинное уэльское слово, и значит оно «сияющая вершина». Ну что же, вершина так вершина, хоть вокруг шуршали пески, украшенные зелеными телеграфными столбами поразительных мексиканских кактусов, — никаких вершин поблизости не было, если не считать гряды коричневых холмов, выстроившихся неподалеку. Очевидно, слово «вершина» было употреблено в переносном смысле.
Вечерами ежесубботне архитекторы разных стран, съехавшиеся в Талиесин (всего их здесь живет сорок, но тридцать считаются учениками, и положение учеников, естественно, самое студенческое), устраивают приемы. На приеме, как я уже сообщал вам, обязательны вечерние туалеты, в программу приема входят совместная трапеза и концерт. Еще в программу приемов входит вдова великого архитектора Райта, старуха черногорского происхождения со странным двойным или даже тройным именем Ольгиванна-Йованна. В начале приема вдова полулежит на помосте, покрытом белой шкурой, издалека очень похожей на медвежью; на вдове закрытое вечернее платье со шлейфом и массивная цепь с очень большим крестом, делающим миссис Райт похожей на боярыню Морозову с одноименной картины Сурикова. Миссис Райт не улыбается в начале приема, когда ей представляют гостей и каждый гость получает по бокалу коктейля из рук архитектора сообщества, коим вменена в обязанность ежесубботняя барменская деятельность. Не улыбается миссис Райт и позже, в очень длинном затемненном зале, где стены из дикого камня и кованые люстры, стараясь подарить собравшимся поменьше света, стыдливо скрывают, что в них ввинчены новомодные электрические лампочки. Миссис Райт не улыбается, когда ей приносят куриную ножку и все присутствующие вслед за миссис принимаются за обгладывание таких же куриных ножек, поднесенных каждому. Запиваем белым вином; отхлебывая из бокала, миссис Райт тоже не улыбается. Все это похоже на ритуальную трапезу в бомбоубежище, потому что бетонный потолок зала весьма низок, а молчащая вдова основателя сообщества не располагает к легкомысленным разговорам в этих торжественности и полумраке. Впрочем, разговоры за столом ведутся, — разумеется, в допустимых пределах («Вы поэт? — спросила у меня соседка слева. — Ах, как это интересно, должно быть!» «Скажите, это место называется Талиесин? — наклонился я к соседке справа. — Какое странное слово…»). После трапезы, как я уже сообщил вам, происходит концерт, после которого Ольгиванна-Йованна Лазович-Райт удаляется почивать, а гости предоставляются сами себе. Часть гостей при этом страдает, ибо на территории Талиесина строго запрещено курить. Не будучи в состоянии выносить безникотиновый ритуал, я украдкой выбрался под сень ночных аризонских кактусов, пренебрегая всеми гремучими змеями, пумами, тарантулами и другими свирепыми животными, которыми пугали меня здешние старожилы. Куря в рукав смокинга, под кактусом скрывался знакомый мне адвокат из Финикса; я щелкнул зажигалкой (никогда не видел, чтобы американцы прикуривали от чужой сигареты) и сунул сигареты себе за пазуху — между белой манишкой и сияющим шелковым лацканом. Жизнь по чуждым нам великосветским законам с непривычки очень трудна.
Я вздрогнул оттого, что за моей спиной кто-то зычно высморкался; оглянулся и чиркнул огоньком зажигалки. «Погасите, — прошептал архитектор, пряча носовой платок во фрачную фалду. — Угостите сигаретой, а то я — даром, что пустыня вокруг, — продрог от всех этих ритуалов. Насморк начинается — спасу нет…»
Миссис Райт сладко спала. Желтые аризонские звезды сияли над нашими головами, словно огоньки чужих сигарет, и незнакомые мне птицы вскрикивали на соседних кактусах неожиданно громкими голосами. Противно визжали койоты, затравливая одного из рыжих кроликов, которых здесь великое множество и которых резвые койоты поедают без всякого сожаления. Я знал, что вслед за голосами степных волков неизбежно раздастся детский, высокий, затравленный крик обреченного длинноухого беглеца, — никогда не мог привыкнуть к этим вскрикам и не то чтобы не любил их — даже боюсь. Поэтому я затоптал сигарету в песок и двинулся к зданиям Талиесина, почти незаметным в ночи.
Ритуал, установленный здесь, выглядел очень великосветским, но ритуал был напряженным, как всегда это случается, когда присутствующих не покидает ощущение, что они принимают участие в игре, не все правила которой ими изучены досконально. Ну, скажем, я был явным парвеню, и мое присутствие оправдывалось разве что приглашением, посланным мне сообществом Франка Ллойда Райта — для лекции и дискуссий. Поскольку я все равно жил в расположенном поблизости городе Финиксе, проблемы расстояния тоже не существовало, и сообщество не расходовалось на билет для меня. Выступления были назначены на ближайшие дни.