Кучер
Шрифт:
Он выталкивает меня.
– Петров?
В глазах у Константина Устиновича гамма чувств от растерянности до ярости. Потом глаза принимают жалостливое выражение, он бросается ко мне и обнимает.
– Петров, жив значит.
– Здорово, Кучер, - шепчу я ему на ухо.
Тело его вздрагивает и он так же мне шепчет.
– Не порти праздник, прошу.
Черненко выпрямляется.
– Как приятно встретить старых друзей. По дороге к светлому будущему мы теряли сотни и тысячи людей. И все таки мы победили. Я рад, что я не один, что нас уже
Опять его понесло. Кучер еще раз пожал мне руку и пошел к трибуне, сколоченной к его приезду.
Вечером он уезжал. Меня попросили зайти в канцелярию заставы. Внутри домика все изменилось, красиво под орех отделанные стены, занавески на окнах, кресла, стулья, сейф, а стол то какой. За ним кстати сидит он, Черненко. В комнате кроме нас никого.
– Садись сюда, - начал Кучер, указывая рукой на кресло у стола.
– Я хочу поговорить с тобой. Как товарищу служившему здесь со мной, я предлагаю почетную старость.
– Что это значит?
– Повышенная пенсия, квартира в Москве, медицинское обслуживание по высшему классу, спец дача.
– За что же мне такие почести?
– За то, что я был здесь с тобой. За то, что мы пережили много неприятного в то время.
Он прямо не говорит, но я то понимаю, что он хочет. Кучер хочет, чтобы я молчал.
– Значит сделка, за мою немоту.
Черненко молчит и буравит меня глазками.
– Кстати, ты в сегодняшней речи умолчал, что начал служить добровольно в Джаркентском ОГПУ и тебя выслали сюда, за нарушение дисциплины. Почему то рассказал присутствующим о том, что твоя служба началась здесь.
– Моя настоящая служба началась здесь.
– А как те десятки убитых из твоего маузера в затылок...?
– Врешь. Не было это. Нет доказательств.
– Ну еще бы. Степка убит как дезертир. Комарова в 1954 году расстреляли, за активное участие в тройках. Все остальные повымирали, погибли или были по твоим доносам, замучены в лагерях и тюрьмах. Джаркентские архивы сгорели...
– Не было этого.
– Не было расстрелов откочевок, нищих дунган...
Кучер молчит.
– Так это было или нет?
– настаиваю я.
– По всем документам, мы били банды басмачей, - выдавливает он.
– Ну и, сволочь же ты.
Его губы сжаты до белизны, глаза темнеют яростью в глубоких глазницах.
– Ты еще пожалеешь...
– Иди ты...
Я встал и пошел к двери.
В поезде, в котором я возвращался в Кишинев, в дверь купе вдруг просунулась голова генерала, который предложил мне поездку на заставу в Хорос. Одет он как бродяга, обгоревший под солнцем пустынь.
– Сергей Михайлович, можно вас на минутку.
Я выхожу с ним в тамбур.
– Здорово вы Черненко отделали...
– Вы подслушали все, что мы говорили в домике?
– Конечно. Испортили вы ему настроение основательно.
– Что же меня ждет?
– Вот за этим то я и здесь. Сейчас я вам представлю человека, он вас незаметно будет охранять. Так что не вздрагивайте,
если увидите его рядом.– Значит вариант с покушением не отпадает?
– Нет.
– На мох родных это не отразиться?
– Думаю нет. Они не свидетели.
К нам приближается молодой крепкий парень с русой челкой на бок.
– Вот, познакомьтесь, это Коля. Он будет вас охранять. Коля, это Сергей Михайлович.
Мы жмем друг другу руки.
– Надеюсь вы подружитесь. Вы меня простите, но мне надо исчезнуть. Скоро Алма Ата я выхожу. До свидания.
Генерал пошел в следующий вагон. Я остался с Колей.
– Сергей Михайлович, мы с вами договоримся, что никогда, ни при каких обстоятельствах не признавайтесь, что знакомы со мной. Если нужно поговорить, сообщить что то важное, увидите меня и чуть приподнимите шляпу. Остальное за мной.
– Хорошо.
– Даже сейчас надо, чтобы нас не видели вместе. Поэтому идите в купе, помните я всегда рядом.
– Хорошо.
Мы опять пожали друг другу руки.
Прошло два месяца. Иду своим обычным маршрутом, разминаю кости по кишиневским бульварам. При переходе улицы застываю перед красным огоньком светофора. Мимо проносятся тяжелые грузовики и вдруг сзади крик и тяжелые удары. Я оборачиваюсь, Два парня дерутся не на жизнь, а насмерть. У одного в руке нож. Он делает выпад и тут же отлетает в ствол дерева, медленно сползает по нему на землю. Второй парень подходит к нему и уже лежачему добавляет удар в переносицу. Когда он обернулся, я чуть не закричал. Это был Коля, мой невидимый охранник.
1985 год.
Мне уже около 76 лет. Голова работает четко, ясно, что нельзя сказать о моем теле. Ужасно болят ноги, ломит при непогоде поясницу. Неля держится молодцом, да и что говорить, она на десять лет почти младше меня. Сегодня, 10 марта умер генеральный секретарь КПСС Константин Устинович Черненко. Ровно 12 месяцев и 25 дней, был он на этом посту. Я собираю чемодан и обращаюсь к Неле.
– Подкинь мне рубликов 200.
– Куда ты собрался?
– К нему. Удостовериться, что он мертв.
– Старый дурень. Все газеты и телевидение уже давно все показали.
– Нет. Пойми, это свое...
– Ладно, поезжай. Зайди к сыну, проведай его заодно.
В колонном зале дома союзов стою перед открытым гробом и гляжу на его белое от грима лицо. Тонкие губы провалились, руки на груди отливают синевой.
– Ну вот и я, слышишь меня. Это тот самый Петров. Я еще жив.
И тут мне показалось, что у Черненко дрогнули ресницы и палец сполз с кисти другой руки.
– Товарищ, не стойте так долго... Сергей Михайлович, это вы?
Я оборачиваюсь. В парадной форме полковника, передо мной Коля.
– Здравствуй, Коля.
После того покушения на меня, он пропал. Теперь мы молча обмениваемся рукопожатием.
– Стоите, если хотите. Я объясню членам политбюро и родственникам, что вы вместе служили на границе.
– Не надо. Я удостоверился, что Кучер мертв.