Куда бежать? Том 3. Любовь

– Я прошу вас убрать оружие как можно дальше. Очень прошу.

Возможно, от мягкого голоса и ласкового обращения жены, а может быть, от её нежного прикосновения Никанор Иванович послушно убрал револьвер в ящик стола, хотя это было не его постоянное место хранения.

– Никанор, что случилось? – Мария Владимировна задала очередной вопрос и, не получив на него ответа, задала ещё один: – В городе говорят, будто наш Николя стал красным командиром. Это правда?

– Машенька, мы с вами вырастили монстра. Николай сторонник ада на земле. Он… он… приказал и сам командовал расстрелом людей. Он… монстр. Люди… люди… так не поступают.

– Для начала я вас прошу убрать револьвер в запираемый шкаф и более его не трогать. Никанор, я вас очень прошу, – взволнованным тоном обратилась к мужу Мария Владимировна.

– Я ему дал лучшее, дал всё то, чего у меня не было в его возрасте, учил его всему тому, что сам знал. Перед губернатором, перед этим чучелом, чуть на колени не стал, чтоб ему пусто было, только бы устроить сына в академию. Генералом его видел, а он кем стал?

В последующие четверть часа Никанор Иванович пересказывал жене вчерашние и сегодняшние события, и после многочисленных уточняющих вопросов Мария Владимировна высказала своё мнение:

– Вы бы лучше поговорили с ним по душам. Может, изменит своё отношение к варварскому подходу решения инцидентов. Ведь он нам всегда помогал. Все наши долги покрыл. Ведь неизвестно, как и где бы мы жили, если бы он не выкупил наш дом. Что же теперь – он в одночасье стал извергом?

– Да я о другом толкую! – возмутился Никанор Иванович и ударил ладонью по столу.

Мария Владимировна прекрасно поняла, о чём говорил муж, но его резкая реакция исключала продуктивную дискуссию, и она направилась к выходу из кабинета. У двери остановилась, посмотрела на мужа несколько секунд, собиралась что-то добавить, но, передумав, закрыла за собой дверь. Никанор Иванович опять достал револьвер, опять проверил каждый патрон, на этот раз не стал подносить его к виску, но и не убрал на место. Достал из ящика стола несколько листов бумаги, приготовил перо и принялся за письмо.

***

Николай!

Не знаю, почему взялся изложить свои мысли и свою волю письмом. Наверное, не хочу более смотреть тебе в глаза. Да, именно такое обращение: тебе. Не могу более уважительно обращаться, кроме как на ты. Каюсь, но не могу.

Наверное, ты задал себе вопрос: почему не могу смотреть тебе в глаза? Отвечаю: мне ужасно стыдно за результат моего воспитания. Этот результат я вижу в твоих поступках, в твоих помыслах, в твоём отношении к людям.

Город избавился от монстра Кремнева, но ты не лучше его. Я допускаю мысль, что в наше время люди, становящиеся красными командирами, вынужденно становятся монстрами, но я в это не верю. Нет оснований в это верить, и я не верю. Я тоже когда-то служил Родине, но, даже когда врагов брали в плен, мы не позволяли себе подобного тому, что ты с Кремневым позволили себе по отношению к собственному народу.

Поставить к стенке и расстрелять раненого человека – это выше моего понимания.

Человек, родившийся на российской земле, даже в теории так поступить не может. Я знаю точно: так не поступит ни один гражданин нашей многонациональной и многоконфессиональной страны. Это не по-христиански, это не по-мусульмански, это не по-буддийски, это не по-иудейски. Но почему ты так поступил? Я не знаю ответа на этот вопрос.

Опять же допускаю, что в мире есть иное понимание, как поступать в подобных случаях, но наша многовековая общенациональная культура и основанная на ней российская цивилизация тем и отличается от других цивилизаций, что всюду, куда приходит российский солдат, он в первую очередь созидает и отдаёт последнее, только чтобы соседские народы в дальнейшем на нас не нападали, жили с нами в мире и согласии и вместе защищали свои земли. Я уже не помню, были ли у тебя походы и знаком ли ты с подобными поступками русского солдата, но то, что я написал выше, взято из моей армейской жизни.

Наверное, ты сейчас задал вопрос: а как нужно было поступить с тем несчастным раненым анархистом? Так я тебе отвечу. И отвечу тебе в первую очередь как отец, как человек, который обязан был привить тебе культуру русского солдата, русского офицера. По всей видимости, он злоумышленник, возможно, он кого-то убил, кому-то искалечил жизнь, но он должен отвечать по закону и только по решению суда, но перед судом он должен предстать, только излечив свои раны. Таков закон Божий.

Увиденное мною сегодня заставило меня потерять веру в своего сына, и потерять её, возможно, навсегда. Не знаю, что меня может заставить одуматься и поверить тебе, простить тебя, наверное, только более значимые поступки или неминуемая смерть. Надеюсь, на смертном одре я смогу заставить себя простить моего сына Николая.

Ты должен знать: увиденное мною сегодня не заставит меня потерять любовь к моему ребёнку. В моём сердце, сердце твоего родителя, всегда было, есть и будет место для любви к тебе, любви к моим детям. И никогда не поверю, что в твоём сердце нет любви к ближнему, пусть даже он – враг.

P.S.

Ты говорил, у тебя есть дети. Я этому неимоверно рад, но у меня есть некоторые опасения насчёт их воспитания. Если они будут воспитаны на твоём примере, то, возможно, они так же негуманно отнесутся к тем, кого они будут считать врагами. Враги тоже люди. Им нужно дать шанс одуматься и изменить своё поведение, своё отношение к русскому миру. Если изменений не произойдёт, тогда враг – он и есть враг.

Очень прошу тебя своих детей воспитывать согласно нашим многовековым традициям, которые передавались из поколения в поколение на всей территории нашей необъятной Родины, – традициям, основанным на уважении к чужой культуре, стремлении жить в мире и согласии со всеми доброжелателями и, наверное, самое главное – на традиции, основанной на любви к ближнему».

***

Никанор Иванович вдумчиво перечитал письмо, решил его переписать, но, написав всего одну строку, остановился, задумался и только спустя десять минут вернулся к бумаге. Написал ещё две строчки и опять остановился. Его позвали к столу, и это послужило для него знаком отказаться от желания переписать письмо. Он аккуратно вложил бумагу в конверт, запечатал и вышел из кабинета. Поспешил к флигелю и, найдя дворника на месте, непререкаемым тоном потребовал отнести и вручить письмо лично в руки Николаю. Напуганный городскими событиями дворник всячески отказывался, но настойчивость и решимость хозяина дома возымели верх.

У вечно недовольных все остальные вечно виноваты

Письмо от родителя, как и было указано на конверте, Тельнецкому было передано в руки в тот самый момент, когда в кабинет впустили просителя из числа горожан.

После слов настойчивого горожанина: «У меня есть важные сведения, я хочу помочь партии», – его впустили в здание. Если бы не эти громкие заявления, его бы погнали от штаба, но солдаты, провожавшие просителя под конвоем до заместителя полка, побоялись его отпустить, подумав: а вдруг действительно что-то важное. Фреймо расспросами попытался выяснить, что такого важного хочет рассказать этот горожанин, но тот наотрез отказался выдавать свои секреты. На любой вопрос Фреймо он твердил одно и тоже: «Только командиру, только ему», – и добился приёма. Тельнецкому доложили о настырном просителе, пояснили причину визита, и он его принял.