Куда мы, папа? (сборник)

Конечно, мы радовались, мы переживали бесценный уникальный опыт, мы чувствовали себя невероятно счастливыми и взволнованными…

Так что внезапное разочарование нас просто убило.

Представляю себе уведомление о рождении детей-инвалидов: мы рады вам сообщить, что Матье и Тома идиоты, в головах у них солома, они никогда не пойдут в школу, всю жизнь будут маяться, Матье, исстрадавшись, умрет, а бедный хрупкий Тома останется нести свой крест, с каждым годом все ниже склоняясь под его тяжестью… Тома будет разговаривать с собственной рукой и в один прекрасный момент перестанет рисовать, почти перестанет ходить, перестанет даже спрашивать: «Куда мы, папа?» – потому что окажется в тупике.

Каждый раз, получая уведомление о рождении ребенка, я думаю, что мне совершенно не хочется поздравлять счастливых родителей.

Я завидую. И раздражаюсь, когда спустя несколько лет безмятежные родители с восхищением демонстрируют мне фотографии своих обожаемых чад, цитируют их последние смешные высказывания и хвастаются успехами. Довольные отцы и матери кажутся мне нахальными глупцами. Фанфаронят передо мной, как владельцы Porsche перед водителем столетней развалюхи.

– В четыре года уже умеет читать и считать! Подумай только!

Меня не жалеют, мне показывают фотографии с дня рождения малыша: вот он задувает четыре свечки на торте, а вот счастливый папа снимает сына на камеру. Чувство зависти заставляет меня вообразить невесть что – пламя свечей, перекинувшееся на скатерть, на занавески, на стулья, дом охвачен огнем, празднику конец.

Да, да, да, ваши дети самые умные, самые красивые в мире. А мои – уроды, идиоты. Уж извините! Недоглядел как-то.

В пятнадцатилетнем возрасте Матье и Тома не умеют ни писать, ни читать и практически не говорят.

Мы с Тома давно не виделись, поэтому вчера я его навестил. Он все чаще проводит время в инвалидном кресле. Передвигается с трудом. Узнав меня, он тут же спросил: «Куда мы, папа?»

Он все сильнее горбится. Я вывозил его на улицу. Он, как всегда, говорил бессвязно, повторялся, и хоть бы крупица смысла! Часто обращался к собственной руке. Потом надолго умолкал.

Он отвел меня к себе в комнату. Там светло, стены выкрашены в желтый, на кровати сидит Снупи. Над кроватью висит рисунок – паук, запутавшийся в паутине, или что-то вроде того, одна из дебютных работ Тома.

В новом корпусе, куда перевели Тома, живут двенадцать человек, взрослые, похожие на старых детей. У них нет возраста. Наверное, они все родились 30 февраля…

Самый старый курит трубку и показывает воспитателям язык.

Еще есть слепой, который ощупью пробирается по коридорам.

Некоторые здороваются, но в основном больные меня игнорируют. Иногда раздается крик, затем воцаряется покой, и только тапочки слепого шаркают в тишине.

Два-три человека валяются на полу посреди холла, смотрят в потолок, смеются без причины. Через них приходится переступать.

В медико-педагогическом институте не страшно, там странно и порой даже красиво. Медлительность больных, плавные грациозные движения их рук и ног – все это напоминает какую-то современную хореографию или театр Кабуки [19] . С другой стороны, пациенты, которые машут руками и бьются в конвульсиях, вызывают неминуемые ассоциации с автопортретами Эгона Шиле [20] .

За столом сидят двое слепцов и держатся за руки. Неподалеку от них – почти лысый седой человек, он похож на нотариуса, его легко представить в сером костюме-тройке, правда, на нем слюнявчик, и он то и дело повторяет: «Кака, кака, кака…»

19

Кабуки – один из видов традиционного театра Японии. Представляет собой синтез пения, музыки, танца и драмы. Исполнители используют сложный грим и костюмы с большой символической нагрузкой.

20

Эгон Шиле (нем. Egon Schiele, 1890–1918) – австрийский живописец и график, один из ярчайших представителей австрийского экспрессионизма.

Здесь все позволено, любая эксцентричность, любое безумие, никто никого не судит.

Здесь серьезный человек, который ведет себя нормально, производит впечатление белой вороны и даже идиота. Над ним впору смеяться.

Здесь мне хочется наплевать на условности и позволить себе сойти с ума.

В МПИ все всем дается тяжело. Иногда самая легкая задача становится непосильной. Одеться, завязать шнурки, застегнуть пояс, открыть молнию, взять в руку вилку.

Я смотрю на старого двадцатилетнего ребенка. Воспитатель учит его самостоятельно есть зеленый горошек. Я вдруг осознаю масштаб малейших движений повседневной жизни для человека, не способного держать вилку.

Крохотные победы оказываются вдруг равными золотым медалям на Олимпийских играх. Человек зацепил вилкой несколько горошин и поднес ко рту, не уронив обратно в тарелку. Он гордится собой и смотрит на меня сияющими глазами. В его честь и в честь его тренера стоило бы сыграть национальный гимн.

На следующей неделе в МПИ большое спортивное мероприятие, 13-й сезон межинститутских соревнований. Участвуют наименее больные пациенты. Состязания очень разнообразные: метание дротиков в мишень, стрельба по мишени, баскетбол, гонки на трехколесных велосипедах. Вспоминается рисунок Райзера – Олимпийские игры для инвалидов. Весь стадион увешан плакатами: «Смеяться запрещено».

Тома, конечно, не участвует. Он зритель. Его вывезут в инвалидном кресле, чтобы он следил за состязаниями. Думаю, вряд ли его интересует спорт, он все больше замыкается в себе. О чем он думает?

Знает ли он о том, что больше тридцати лет назад был для меня светлым ангелом, кудрявым и смеющимся? Теперь он похож на горгулью. Пускает слюни и молчит.

После состязаний победителям вручают медали и кубки.

Как бы я хотел гордиться сыном! Показывать друзьям его дипломы и награды. Я бы все составил в гостиной в шкафчик под стекло рядом с нашими семейными фотографиями.

На фото я выглядел бы счастливым и безмятежным, довольным, словно рыбак, только что выловивший огромную рыбину.

В молодости я мечтал иметь целую уйму детей. Я представлял, как с песней буду взбираться на горы, как вместе с маленькими матросами буду бороздить океаны, как объеду весь мир в компании веселых любопытных ребятишек, моего родного племени, которому я поведаю названия деревьев, птиц и звезд.

Я воображал, как буду играть с сыновьями в волейбол и в баскетбол и как они будут меня уделывать.

Воображал, как буду слушать музыку с детьми и любоваться живописью.

Воображал, как по секрету от жены научу ребятишек разным ругательствам.

Воображал, как научу своих отпрысков спрягать глагол «побеждать» в будущем времени.

Воображал, как расскажу мальчикам о двигателе внутреннего сгорания.

Воображал, как буду читать малышам сказки.

Но мне не повезло. Я участвовал в генетической лотерее и проиграл.

«Сколько сейчас вашим детям?»

Вы не представляете, как я ненавижу этот вопрос.