Куда ушел трамвай

– Хорошо, - согласилась я.
– Пойдем к Нонне.

– О нет!
– сказала ты.
– Ноннина мама начнет нас расспрашивать про папочку и про маму, что да как, а я не хочу. Давай поедем на трамвае. Очень мне нынче хочется покататься на трамвае. Ведь у тебя есть деньги, я знаю, тебе Стасик подарил денежку.

– Что ж, поедем, - согласилась я, и мы сели в трамвай, идущий в Стропы. Мы проехали мимо дома, в котором жил Юрис, ты оглянулась на его окна, но ничего не сказала. Солнце садилось за холмами в снегу, и снег сделался оранжевым, почти теплым, а потом лиловым, деревья угрюмо шагали в гору, провалившись в снег, должно быть, по пояс. Люди входили и выходили. Ты все держалась за грудь и дышала тяжело, такое у тебя иногда бывало, и я гладила тебя по плечу. На остановке перед самыми Стропами в трамвай вошел Юрис. Ты зажмурила глаза и снова широко, счастливо раскрыла их, потом вздохнула и протянула к нему руки.

– Но ты же умер, Юрис, - сказала я ему рассудительно, - зачем теперь это скрывать? Он умер, сестричка, ты же знаешь.

Юрис презрительно ухмыльнулся.

– Вот еще, - сказал он.
– Умирают старики и старушки, а я еще совсем молодой. И вообще я не к тебе, а вон к ней.

Ты всхлипнула и, обняв его за шею, усадила между нами.

– Послушай, Юрис, - снова сказала я, - раз уж ты жив или раз уж ты считаешь, что ты жив, надо и тебе взять билет. У нас есть еще деньги, хватит на порцию мороженого, но если мы купим и тебе билет, у нас останется только на концентрат "какао", который так весело грызть. Поэтому я не имею ничего против, чтобы купить тебе билет.

Юрис задумался.

– Пожалуй, мороженое все-таки лучше концентрата, - сказал он, - его больше, а концентрат маленький. Не надо брать билет, - решил он, - если что, я исчезну, и все.

– Но что это мы все едем и едем, - вдруг сказала ты, - ведь мы уже проехали конечную остановку и кольцо, вот Стропы, вот кладбище, вон могила толстого дяденьки с усами, вот крест, вон памятник с голубем, вон могилка...
– ты запнулась.
– Извини, Юрис, но это твоя могилка...

– Которая, - спросил Юрис, - эта? Ничуть не похоже. Ты уверена?

– Да, Юрис, - ответила я ему.
– Это точно. Мне бы не хотелось огорчать тебя, но это твоя могилка.

– Не думаю, - буркнул Юрис, - над ней растет тополь, а я их всю жизнь терпеть не мог, не то что клен или сосну. Правда, мне кажется, там, за оградой, мой мяч, но я, наверное, ошибаюсь: это мяч другого мальчика.

Ты заплакала, потому что узнала мяч Юриса, это был надувной красно-бело-зеленый мяч, полуспущенный, увядший.

– Это твой мяч, Юрис, - прошептала ты, обнимая его и гладя его по лицу, - я узнаю его.

– Ну мой так мой, - недовольно проворчал Юрис, - и нечего реветь. Вот платок, дай-ка я вытру тебе нос.

– Какой у тебя чистый платок, Юрис, - сказала ты, глотая слезы, - он у тебя никогда не был таким чистым. Вернее, у тебя никогда не было платка.

– А теперь есть, - смущенно сказал Юрис.

– И эту школьную форму я на тебе никогда не видела, - сказала ты, рыдая.
– Юрис, Юрис, ведь у тебя же всегда был вязаный свитер.

– Но куда мы едем?
– вмешалась я.
– Вот уже и кладбище скрылось из глаз.

– Не знаю, - беспечно сказал Юрис, - едем, и все, плохо, что ль?

– Нет, конечно, неплохо, но мы едем уже так долго, а ты все еще без билета. Если бы мы ехали пару остановок, можно было бы проехать зайцем, но мы едем так долго, и если у меня спросят: где билет у этого мальчика, что я отвечу?

– Кто спросит?
– возразил Юрис.
– Все уже вышли.

Мы оглянулись. И правда, в трамвае никого, кроме нас, не было, ни кондукторши, ни пассажиров, а кабина водителя зеленела насквозь, как аквариум, и водоросли обвили сиденье, и, слабо шевеля плавниками, там плавала зеленая звезда.

– Но где же мы, где?

– спросила я.
– Не пойму что-то, а ты, сестричка? Мы проехали Стропы, а дальше Строп я ничего не знаю.

– Дальше Строп - Москва, - спокойно объяснила ты, - оттуда папочка привез нам эти шубки.

– Ничего себе шубки, - одобрил Юрис.

– Юрис, а тебе не холодно без шапки?
– спросила ты.
– Юрис, а где твоя заячья шапка?

Юрис задумался.

– А черт его знает, - сказал он наконец, - я уже давно без шапки, и, право, мне не холодно.

– А где твое серое пальто, Юрис?
– настаивала ты.
– И клетчатый шарф?

– Какое это имеет значение, - пожал плечами Юрис, - нет пальто, нет шапки, что я без них, не человек, что ли? Вот только плохо, что рубашка под формой белая, больно маркая, часто придется стирать, но ничего, моряки народ аккуратный, и я часто буду стирать свою рубашку.

– Я тебе постираю, Юрис, - обещала ты.

– Послушай, - сказал Юрис, - не обнимай меня так, задушишь.

– Я боюсь, что ты снова уйдешь, Юрис, - вздрогнув, сказала ты.

– А что, пожалуй, и уйду, - ответил Юрис, - очень жаль, но дела, дела.
– Он махнул рукой куда-то в сторону земли, над которой мы подымались все выше и выше.
– Ух и кувыркнулся бы я с этакой высоты в сугроб!
– воскликнул он.
– А вот Краслава, погляди, я тут родился! Видишь?
– с торжеством сказал он тебе.
– Я там родился!

Но ты боялась отвести от него глаза.

Сердце у меня вдруг сжалось. Глубокое сияние снега внизу - вот от него-то мне стало так не по себе, так грустно; огни Краславы сияли, как новогодняя елка, и на глаза навернулись слезы - мне стало казаться, что внизу, по склону холмов, движутся со всех сторон люди с факелами в руках; люди, идущие друг за другом, высоко подымали свои огни, стараясь разглядеть нас в небе. Но наш трамвай, махая крыльями, уходил все глубже и безвозвратней в небо, пока факелы внизу и факелы вокруг нас не сделались одинаковой величины и интенсивности. Мы плыли, не задевая звезд, путь наш был устлан млечным сиянием, звезды окликали друг друга - мы это слышали, перемигивались, перекликались, расступались, давая нам дорогу. Какая-то ночная птица всем телом ударилась о стекло нашего окна и громко крикнула, но ты смотрела на Юриса не отрываясь. Я испугалась и дернула тебя за руку. Ты смотрела на Юриса.

– Послушай, - сказала я ему сердито.
– Не сиди между нами, пусти меня к сестре.

– Не могу, - ответил Юрис, - она так крепко меня держит. Если я вырвусь и пересяду, она наверняка расплачется.

– Да, Юрис, - подтвердила ты, - я горько заплачу.

– Но я твоя сестра, - возразила я, - и ты должна хотеть сесть рядом со мною. Юрис не брат тебе.

– Действительно, ты моя сестра, - сказала ты, - но Юрис главнее - он мой жених.

– Я не жених, - сказал Юрис, - я моряк.

– Слышала?
– сказала я тебе.
– Он моряк.

– Ну и пусть, - ответила ты, - все равно жених. Юрис, я больше не отдам тебя. Я скрывала от них, как мне больно без тебя, а они думали, что мне больно просто так и давали мне лекарство. Они старались меня развеселить, а я не могу, когда они стараются. Вообще они все мне надоели, особенно когда ссорятся и кричат друг на друга.

– И я тебе надоела?
– спросила я с ужасом.

– Я тоже не выносил, когда мать с отцом кричат друг на друга. Мне хотелось взять и заклеить уши. А когда отец хлопал дверью, мать бросалась обнимать меня и реветь, будто только что не визжала и не топала ногами на меня же и на отца. И я ушел от них.