Кудеяр

— Агриппина где? Дрыхнет, что ли?

— Какое спит, батюшка, только тебя дожидается. Агриппинушка, отец тебя кличет!

В горницу вошла девица с большим плоским заспанным лицом. Небольшие глаза её недовольно глянули на родителей. Отец с неодобрением осмотрел её нескладную широкозадую фигуру.

— Рукоделием бы занялась, а то дрыхнешь с утра до ночи!

— Что я-сенная девка? Пусть они рукоделием-то занимаются.

— А ты, Агриппинушка, отцу-то не перечь, не перечь. Да и что, к слову сказать, толку-то в рукоделии? Всего у нас вдосталь. Пущай бедняки рукоделием-то промышляют.

— Вас, баб, не переспоришь, а того соображения в вас нет, что девку замуж выдавать пора. Кто же польстится такой, которая лишь дрыхнуть умеет?

Усердно помолясь на иконы, Плакида сел за стол в красном углу. Вслед за ним сели домочадцы. Хозяин налил две чарки — себе и Нестору.

— Мороз нынче лютует, так нам обогреться не мешает.

— Удивительно ли то дело! — голос у приказчика слащавый, угодливый, большая мосластая рука цепко обхватила чарку. — Ведь Тимофей-полузимник [106] на дворе. В народе не зря говаривают: не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты подожди Тимофея-полузимника, подожди тимофеевских морозов!

106

22 января.

— Денёк-то нынче больно хорош — ясный, ведренный, знать, и весна будет красна, — подала голос Василиса.

— А я вот в Нижнем Новгороде на торгу был, так там сказывали, будто голодный год будет.

— Нам-то что об этом думать? — вмешалась в разговор Агриппина. — У нас всего в сусеках полно, на много лет хватит!

— Дура, она и есть дура! — Плакида сердито глянул на дочь. — Надо, чтобы в сусеках полнилось, а не тощилось.

Дочь огрызнулась:

— Коли в сусеках тощиться почнет, у людей возьмём, на всё наша воля.

Василиса глянула в слюдяное оконце и побелела лицом.

— Никак, горит чтой-то!

— Амбар полыхает!

Все вскочили из-за стола. Хозяин, набросив полушубок, ринулся на двор. Отовсюду к горящему амбару бежали люди, кто с бадьёй, кто с багром. Собаки подняли истошный лай.

— Нестор, готовь лошадей, будем ловить татя, подпустившего нам красного петуха!

— Не иначе как Ичалкиных рук дело.

— К нему и поспешим. Вели и другим людишкам ехать с нами.

Десяток всадников устремился в сторону бедного мордовского селения, что стояло в нескольких верстах от боярского поместья.

— Где Ичалка? — завопил Плакида, ворвавшись в крайнюю избу. — Где он, тать нечестивый?

Перепуганная мордовка упала к его ногам.

— Не ведаю, господин, не ведаю.

— Врёшь, ведьма, всё ты знаешь, да от меня скрыть хочешь! — боярин изо всех сил пинал жену Ичалки куда попало. Дети, забившиеся в угол, подняли истошный крик.

— Всех вас изничтожу, проклятущих! Нестор, вели палить это змеиное гнездо!

Ярким пламенем вспыхнула в ночи соломенная крыша Ичалкиной избы.

— Расскажу, словно бисер рассажу! — весело произнёс Филя.

Все встрепенулись. Скучно жилось ребятам в одинокой избе посреди глухого леса, поэтому Филины побасёнки слушали с большим удовольствием, а за ними и время проходило незаметно. За окном, затянутым бычьим пузырём, завывает метель, а в избе тепло, благо дров за дверью много, ребята никогда не отказываются помахать топором.

— У одного попа попадья сдружилась с псаломщиком. Поп догадывался, что дело нечисто, да никак не мог уличить их. Наконец один раз запряг он лошадь и сказал, что поехал в дальнее селение отпевать покойника. Сам поставил лошадь на дороге и вернулся. А псаломщик-то уж тут как тут. Попадья перепугалась, думает: куда мне деть дружка своего? Запихала его под лавку и дровами всего заложила. Поп вошёл и начал искать. Искал, искал, не найдёт нигде. Что делать? И говорит попадье:

— Я уж помолюсь дома, не пойду к вечерне-то.

Рыскрыл книгу, перекрестился и нараспев произнёс:

— Благословен, Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!

Как только произнёс он эти слова, псаломщик-то услышал его и отвечает из-под лавки:

— Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

А поп подходит к нему и говорит:

— Молодец, брат псаломщик. Здорово бы я тебя наказал, когда бы ты эдак не сказал. Посмеялись над простодушно-лукавым попом. Филя вридвинул к себе гусли, купленные три дня назад у калик перехожих, бедовым голосом запел:

Как женил-поженил меня батюшка, Не у голого женил, не у богатого, Приданого-то много, дак человек худой! Все люди сидят, как будто свечки горят, А мой муж сел на покрасу всем, Уж он бороду погладил да ус залощил, Ус залощил да глаза вытаращил Муж на меня, как чёрт на попа, А я на него помилее того, Помилее того, как свинья на…

За окном тихо заржала лошадь. Все насторожились.

— Берите оружие да в сени! — приказал Елфим.

К избе кто-то подъехал верхом на лошади. Всадник спешился, приблизился к освещённому окну. Через дверную щель было видно, что он невысокого роста.

— Мордвин, наверно, — предположил Елфим.

Приехавший тихо постучал в дверь.

— Чего нужно? — грозно произнёс Елфим.

— Пустите меня, люди добрые, погреться. Метель сбила меня с дороги.

— Заходи, коли так.

В избу вошёл невысокий, крепко сложенный черноглазый мордвин.

— Звать-то тебя как?

— Ичалкой кличут.

— Что же тебя в такую метель погнало?

Ичалка долго молчал, внимательно всматриваясь в лица хозяев. Елфим приветливо улыбнулся ему.

— Да ты не бойся, здесь все свои.

Мордвин махнул рукой, в глазах его блеснули слёзы.

— Этим летом боярин Плакида отнял у меня землю. Осерчал я на него, амбар запалил. А боярин о том проведал, явился в мой дом, жену избил, избу сжёг. Жена с детишками едва спаслась, живёт теперь у своих родичей. Мне же в село путь заказан, боярин не раз наведывался туда, искал меня.

Елфим скрипнул зубами.

— Давно уж мой нож по Плакиде скучает: зверь он, а не человек. Вот что, братцы, наведаемся-ка мы в боярские хоромы, пощекочим лютого боярина.

— Так метель же на дворе, — неуверенно произнёс Олекса.

— Вот и хорошо, что метель, она для нас самоё милое дело, к боярским хоромам подобраться поможет, да и следы потом заметёт.

Стали собираться в дорогу. Кудеяр впервые участвовал в таком деле, на душе было весело и тревожно. Судя по оживлению, и другие пребывали в таком же состоянии. Ичалка вызвался показать путь к владениям Плакиды Иванова.