Кухарка тайного советника

Прежде болезненно-худое лицо округлилось, вспомнив, что кроме высоких скул у него есть и щечки. Ушли вечные красные пятна на щеках, шелушащаяся кожа и круги под глазами. Глаза снова блестят, как в юности, брови, правда, заросли безобразно, зато седина закрашена, и отросшие почти до плеч волосы лежат мягкими волнами. Пропала вечная морщина между бровей, шея больше не дряблая, и ключицы neрестали торчать. Я, кажется, и в самом деле красивая — почти как тогда, в шестнадцать.

Платье, правда, безобразное: талия черт поймешь где, цвет не мой, буфы на плечах. Но даже эта гадость фигуру не портит — видно, что ноги длинные и грудь присутствует.

Я дотронулась до зеркала, опасаясь, что по нему пойдет рябь, словно по воде, и возникну настоящая я — худая измученная тетка с вороньим гнездом на голове, но на самом деле ничего и не изменилось. Я по-прежнему осталась красивой. Нет, всё же не так, как в юности. Но если привести в порядок брови, накраситься, прилично одеться — стану едва ли не лучше, потому что и взгляд другой, и лицо словно отшлифовано опытом.

— Ну, что я говорила? — с явным удовольствием смотрела на мое потрясение Гдлевская. — Сразу видно породу. Чьих кровей ты, девочка?

— Субаровых, если Орассу рассматривать, — тихо сказала я, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим.

Елена как-то судорожно вздохнула, я даже обернулась. Женщина была бледнее стенки, только глаза горят.

— Егора дочка? — прошептала она. — Нет, внучка скорее… Дочка-то у него в возрасте совсем. Или внебрачная, но он не такой.

— Внучка.

— И где он сейчас, Егор?

— Льера Елена… — мне было крайне неловко обсуждать «деда», особенно потому, что я почти ничего о нем не знала, да и вообще… Неприлично это.

— Пойдем вниз, Ольга, я расскажу. Раз уж ты его внучка.

Меня снова усадили на диван и сунули в руки чашку с остывшим чаем.

Глава 20 Танцовщица

Елена с детства мечтала танцевать, да не просто на всяких там балах и танцевальных вечерах, а на сцене.

Учителя в один голос твердили, что у девочки талант почти магический: кто-то стихийник, кто-то менталист, кто-то с животными разговаривает, а Елена — танцует. В ее танцах, в жестах, в повороте головы словно бы глубина, она простыми движениями могла выразить любые эмоции.

В четырнадцать ее родителей буквально умоляли отдать дочь в танцевальную труппу столичного музыкального театра, а в шестнадцать она была уже примой. Ее имя было на всех афишах. Жила она самостоятельно, родители остались в Коборе, не желая менять провинциальный покой на столичную суету. К тому же отец был в Коборе при неплохой должности, в столице никто бы ему подобного не предложил.

Отношение к танцовщицам всегда было особое. Не то гетеры они, не то недоступные музы. За ними не гнушались ухаживать самые знатные аристократы, их охотно брали в жены, но чаще — в содержанки, причем еще за эту честь и соперничали. Каждому было лестно иметь красивую талантливую любовницу, это статус.

У Елены первый мужчина появился в семнадцать, и потом мужчин было много — один другого лучше. Она не любила, лишь пользовалась их благосклонностью. Ей это в себе нравилось, она даже гордилась своей расчетливостью — голову не теряет, всегда хладнокровна.

Разумеется, и она влюбилась — тут даже не было вариантов, да еще так, как влюбляются такие вот расчетливые люди: до умопомрачения, до дрожи в руках. Как ей казалось — раз и навсегда, потому что такая любовь выжигает дотла, ничего после себя не оставляя. Ей повезло, мужчина, маг, ответил взаимностью. Скорее всего, он не любил ее так же сильно, но и не отвергал, не прогонял от себя, и даже в принципе был не против жениться и завести детей. Елена была абсолютно счастлива.

Избранника ее звали Егор Матвеевич Субаров, он был первым королевским магом — главой Совета, героем войны, да и просто — красавцем-мужчиной. Елену нисколько не смущало, что любимый старше ее почти на двадцать лет, к тому же уже был женат и воспитывал сына. Все восхищались этой парой: он — высокий, крепкий, очень одаренный, и она — маленькая и изящная как птичка, к тому же страшно талантлива. Ей было почти тридцать, когда они встретились: вся жизнь впереди.

Страшный взрыв в королевском дворце полностью разрушил их мечты. Елена тоже была там, она в тот день ночевала у любимого. Удача отвернулась от нее: при разрушении стен она оказалась под завалами. Ей перебило позвоночник. Нашли ее поздно, она долго болела, большая часть накоплений ушла на попытки вернуть себе пусть не былые способности, но хотя бы возможность самостоятельно ходить, но все было безуспешно. Ни один маг не смог ей помочь.

Елена вернулась в Кобор, в родительский дом. Субаров ее не то бросил, не то посчитал, что она отказалась от него — да, она слышала, что он выгорел дотла, но разве ей это было важно? Впрочем, навязываться ему было стыдно, она больше не танцовщица, не звезда сцены, зачем ему калека? Она все так же безумно его любила, рискнула написать письмо, но ответа не получила никакого.

Деньги кончились, родители умерли, Елена осталась одна. Постепенно продала всё, кроме родового дома, дом было жалко. Несколько раз писала в королевскую канцелярию, просила хоть какую-нибудь пенсию, потому что слышала, что многим пострадавшим в том взрыве выплатили компенсацию, но ее бумагам ход дан не был, да это и понятно: нужно было ходить по инстанциям, лично просить, подписывать, доказывать — а для нее это было немыслимо. Заплатить кому-то денег не было, родни нет… вот и осталась бывшая танцовщица в очень скорбных обстоятельствах.

— Сколько было у меня когда-то поклонников, Оленька, — рассказывала Елена. — Я сначала-то гордой была, думала, справлюсь сама. Уроки манер давала барышням, детей читать-писать учила. Ну и что, что ноги не ходят? Голова же на месте. А потом совсем прижало, я каждому письмо написала с мольбой о помощи. Пару раз прислали какие-то незначительные деньги, один человек, правда, помог по старой памяти, но предупредил, что это единственный раз. А остальные письма как в воду канули. Хорошо еще, что мэр мне помогает по мере возможности, дрова вон бесплатные, да заказы беру — письма пишу или бумаги какие. Почерк у меня красивый. Теперь вот ты домик сняла, будет полегче.

Я молчала — а что я скажу? Я ведь прекрасно знаю, что это такое — жить в нищете. У льеры Елены еще дом есть и дрова, а у меня и жилья не было, и Машка на руках. И все же странно — она живет одна в большом двухэтажном особняке в центре города, а семья Лиски — в двух смежных комнатах целой кучей. Социальное неравенство безжалостно.

— А вы не хотели бы с Егором Матвеевичем встретиться сейчас? — спросила я с любопытством.

— Сейчас? Упаси боги, — ужаснулась женщина. — Я такая… старая!

— Вы выглядите очень хорошо, просто по-королевски, — заверила ее я, — к тому же он тоже, знаете, не молодеет. Он старик.

— Красивый, породистый старик, да? — мечтательно вздохнула Елена. — Жаль, что я так и не родила от него ребенка. Но не мне жаловаться на судьбу. Уж лучше быстро и красиво сгореть, чем тлеть лучиной всю долгую жизнь.

Не лучше. Я и горела, и тлела. Мало, наверное, горела, таких высот не достигла, но и упала не так низко. У нее явно размах маятника был больше.