Кухонный бог и его жена

— Ну что я тебе говорила? Куан Аню потребовалось сказать всего одно слово! Он всех знает, очень влиятельных людей. Ну, конечно, я все время ему напоминала. Зачем тянуть, говорю. Вызволяй ее оттуда поскорее.

— Хватит разговоров, — вмешалась тетушка Ду. — Эта бедная малышка так исхудала, ее того и гляди ветром унесет.

И это правда. Я стала фунтов на десять легче, чем в прошлом году, хотя и тогда была довольно худощавой. Праздничный ужин по поводу моего освобождения оказался очень простым: шпинат с одним черным грибом, мелко нарубленным ради вкуса, сладкая подливка со свининой, жареные ломтики желтой рыбы и суп из рыбьих голов. Вот и все, три блюда и суп, на четверых человек. И порции были очень маленькими. Наверное, тетушка Ду заметила, как я рассматриваю последнее блюдо и молча удивляюсь тому, что больше на столе ничего нет.

— Сегодня у нас особенный ужин, — сказала она.

— О, мне он все равно кажется сказочным, — заверила я ее.

— Да, но ты должна знать. Мы так не ели уже несколько месяцев.

— Новые бумажные деньги теперь ничего не стоят, — пояснила Хулань. — Теперь, если хочешь купить мешок риса, будь готов выложить за него шесть миллионов юаней. Немыслимо! Да эти деньги весят больше риса!

— Тогда как же вы заплатили за эту еду? — спросила я.

— Я продала нефритовый браслет, — сказала тетушка Ду, а увидев изумление и испуг на моем лице, добавила: — Иначе никак. Другого способа выжить у нас нет. Если тебя поймают с золотом или американскими долларами на улице, то могут убить. Гоминьдан просто стреляет в голову. Когда придут коммунисты, они, скорее всего, будут делать то же самое.

— У нас нет денег? — спросила я тетушку Ду.

— Я этого не говорила. Я сказала, что тебя не должны увидеть на улице с золотом или долларами. У нас остался один золотой слиток с того раза, когда ты сняла деньги со своего счета. А еще у нас почти два сотни долларов США, которые дал Джимми Лю. И твои золотые браслеты, кольцо и другие мелочи, вроде сережек. Так что на самом деле мы счастливчики.

И тут я кое-что вспомнила.

Может быть, мы даже счастливее, чем мы думаем, — сказала я. — Где мой чемодан?

Мы пошли в спальню. Я открыла чемодан и вынула подкладку. Я спрятала их так хорошо, что почти забыла об их существовании, но они никуда не делись: десять пар серебряных палочек для еды, соединенных цепочками.

Хулань и Куан Ань теперь жили с нами, в квартире, где мы когда-то жили с Джимми. Они спали в гостиной, а мы с тетушкой Ду — в кровати. В ту первую ночь я думала, что не усну. Я вспоминала счастливую жизнь в этой квартире всего два года назад, с Джимми Лю и Данру. Но, казалось, едва я только подумала об этом — и вот тетушка Ду уже трясет меня за плечо, чтобы я проснулась. Было уже утро, и она смеялась, показывая, что я почти втиснулась в стену, как привыкла спать в тюрьме.

После завтрака я сделала Хулань подарок — пару сережек. Я положила их рядом с ее тарелкой. Ее муж попытался отказаться от них:

— Нет! Нет! Не надо больше благодарностей. Забери сережки, и хватит об этом спорить.

Я сделала вид, что его не слышу.

— Примерь, — сказала я Хулань. — Я всего лишь хочу посмотреть, как они будут смотреться в твоих ушах.

Она поколебалась секунд пять, не больше, потом надела одну серьгу, а за ней и другую.

Знаешь, о каких сережках я говорю? О тех, что тетушка Хелен носит по самым торжественным случаям. Они очень красивой формы: два толстых полукруга с золотыми полосками на краях. Мы называем такой камень императорским зеленым нефритом. Нефрит подобного оттенка теперь найти непросто, он редок и очень дорог. Я подарила ей эти серьги за помощь в освобождении из тюрьмы. А знаешь, что выяснилось потом? Когда мы в тот день с тетушкой Ду шли на рынок, она сказала:

— Не надо больше делать Хулань подарков. Куан Ань вообще не хочет, чтобы ему напоминали об этом случае.

— Значит, он хороший, скромный человек. Вот только я думаю, что он гордится тем, что у его жены теперь есть такие сережки.

— Хватит подарков, — отрезала тетушка Ду.

— Тетушка, ну они же просто из вежливости отказываются.

— Хулань — может быть, но не Куан Ань.

Тогда она мне и рассказала о том, как месяц назад к ней пришел Куан Ань. Я тогда все еще сидела за решеткой. Он был потрясен и пристыжен. Одноклассник отказался с ним даже разговаривать, не вышел из кабинета, чтобы его приветствовать. Ань боялся признаться Хулань, что не сумеет вызволить ее подругу, поскольку приятель не счел его достаточно важной персоной.

— Мне так стыдно говорить об этом жене, — сказал он тетушке Ду.

— Значит, больше об этом не думай, — посоветовала она ему.

— Так он мне не помог? — спросила я.

Тетушка покачала головой:

— Он очень этого хотел, но в конечном итоге я сама пошла к властям. Это оказалось несложно. Пришлось только поразмыслить несколько дней. Ты же видишь, как сейчас обстоят дела в Шанхае и кто скоро здесь всем будет управлять. Я сказала работникам тюрьмы, что ты — родственница одного из высоких коммунистических лидеров, но его имя — большой секрет. И посоветовала прикинуть, что произойдет, когда в следующем месяце сюда придут коммунисты и обнаружат, что Цзян Уэйли все еще за решеткой.

— Ты так и сказала?

Тетушка Ду рассмеялась:

— Понимаешь, власть над людьми — это умение показать им то, чего они боятся. К тому же вдруг это правда? Вдруг Пинат и мать Крошки Ю теперь коммунистки? Кто знает?

Она взяла с меня обещание ничего не говорить Хулань. Видишь, какая она была хорошая, эта тетушка Ду? Она хотела, чтобы Хулань гордилась Куан Днем. Она сказала, что главное его желание помочь, а остальное — неважно. Ну а сама тетушка Ду вовсе не стремилась прослыть героиней. Я все знала, и ей этого было достаточно.

Правда, мне до сих пор часто, очень часто приходится прикусывать язык. Особенно когда Хелен говорит: «Прошу тебя об одолжении в счет той, той самой услуги…» И я всегда понимаю, что она имеет в виду, и Генри понимает, только уже с другим смыслом. Для каждого из нас эта история наполнена своим, отдельным смыслом. Иногда ее просьбы оказывалось сложно исполнить, как в тот раз, когда в 1953 году она захотела, чтобы я помогла ей и дядюшке Генри приехать в США. Им пришлось бежать в Тайвань, и она попросила нас с твоим отцом выложить круглую сумму. А что я могла ей сказать? «Я ошиблась, подарив тебе те серьги, верни их обратно»?

Вообще-то меня радует то, что она здесь, и Генри тоже. У них добрые сердца. Я злюсь, только когда Хелен ведет себя так, будто знает все на свете. Теперь ты знаешь, что это не так.

На следующий день после освобождения я написала Джимми, что жду от него известий, чтобы понять, как поступить дальше. Ехать ли мне к нему? Или остаться тут, и он приедет за мной сам? Я поделилась с ним своими предчувствиями: через два месяца, не более, коммунисты возьмут в Китае власть. А потом перечитала письмо и порвала его в клочки.

Я вспомнила, как изменились его письма за последние полгода. Он все еще называл меня своей маленькой женушкой, но рассказы на три страницы о его огромной любви ко мне закончились. Сначала я стала получать по две страницы о любви ко мне и по одной — о любви к Богу. А пару месяцев спустя это были две страницы о Боге и одна обо мне.

Поэтому я начала заново: меня выпустили из тюрьмы, в Шанхае все теперь по-другому, он, Джимми, просто не узнал бы этот город. Близится появление коммунистов, Гоминьдан уже покидает Шанхай. Кто знает, чем это обернется?