Куклы Сатила. Разработка сержанта М

Он ни разу не обернулся. Несколько пар злобных глаз устремились ему вслед.

Корабль «Маура-1492» не предполагал, что его экипаж распался. Кораблям не положено знать о разочарованиях людей. Экраны локаторов дальнего обзора показали: прямо по курсу планетная система с солнцем — звездой средней величины. Планеты вращаются в одной плоскости. У некоторых есть спутники. Автоматически делались необходимые замеры, компьютеры выдавали предварительные оценки существования жизни на той или иной планете. Сначала не исключались пять планет, через минуту — три, и, наконец, после десятиминутного анализа наличие жизни подтвердилось только на одной, во всяком случае в достаточно развитых формах. На третьей планете от солнца.

Еще недавно они обсудили бы возможные варианты засева знаний, прикинули, что может оказаться необходимым такой планете, поспорили бы и, восторженно расцеловавшись, пришли бы к разумному выводу. Общность позиций так важна в серьезном деле.

Теперь он тупо взирал на данные неутомимого компьютера. Личная боль заполнила все. Его не интересовали беды других, собственного горя вполне доставало для размышлений о смысле жизни. Со вчерашнего вечера не обмолвились ни словом. Завтракали порознь, оба ощущали крайнее напряжение и усталость.

Мигали лампочки. Датчики опасности фиксировали метеорные потоки, возможные курсы комет, астероиды-одиночки и пояса астероидов, перемещение газовых облаков и… точечные черные дыры. Как раз на существование такой указывал экран бокового обзора. Посланный для локации луч искривился так значительно, что наличие дыры не вызывало сомнений.

Раньше он всполошился бы: дыры — одни из самых коварных врагов даже для таких малюток, как «Маура». Сейчас он не отрывал взора от экрана, как задумавшийся о сокровенном человек не отрывает взгляда от мерно текущих вод полноводной реки: он видит их и не видит, он на берегу и одновременно далеко-далеко, за тридевять земель, совсем в других краях.

Она посмотрела на экран, потом на мужа. Мужчины тяжелее переносят разрыв, хотя кажется как раз наоборот, оба знавали и другие времена. Ничего не поделаешь. Жизнь. Им было хорошо… а теперь? Надо найти мужество признать поражение и… начать сначала: главное — пробовать, искать, пытаться.

Она пробежала данные компьютера, подошла к пульту, решительно изменила курс корабля: дыра удалялась. Муж смотрел с горечью: изменять курс корабля без его ведома? Такого не случалось ни разу за три года. Приходилось мириться. У нее, как и у каждой женщины, гораздо полнее развито чувство опасности, чем у мужчин.

Он откинулся на спинку физиологического кресла, отслеживающего линии тела, набрался смелости заглянуть ей в глаза, ничего не увидел, кроме холода и отчуждения.

Она же в его черных дрожащих зрачках распознала блеск безнадежности, то особое выражение, что появляется у людей, которых не спасти даже тогда, когда непосредственной опасности вроде и нет. Такие люди обречены не судьбой, случаем или провидением — они обречены потому, что перестают бороться за себя.

Она приблизилась, положила руку на его острое плечо:

— Слушай. Не будем вешать носа. Ничего не получилось? Подумаешь… У нормальных людей нередко вся жизнь складывается из сплошных «ничего не получилось». Я кое-что придумала. Иногда у каждого наступает момент, когда необходимо круто изменить жизнь: космонавту — стать хлебопашцем, учителю — учеником, сильному — попробовать, что означает жить слабым, слабому — упиться силой… сменить привычки, сменить одежду, сменить образ жизни, сменить планету, если хочешь.

— На «Мауре» нам тесно вдвоем. Тяжело сейчас, станет еще тяжелее потом. Там, — она ткнула в компьютер, — кажется, какая-то планета пригодна для житья. Хочу попробовать. А что? Вдруг именно в беззатейной жизни мое призвание. Сменю невообразимую интеллектуальность на простоту. Я и забыла, когда последний раз бегала босиком по траве. Разве так можно жить? Хочу растянуться на песке, уткнуться лицом в ладони и греться не в кварцевых лампах, а на солнце, обычном, которое может испепелить и согреть, накормить и обречь на голод…

Он внимательно слушал.

— Ссади меня. Нередко один из супругов в таких экипажах, как наш, погибал, никто тебя не осудит, никто не станет проверять. Ссади меня! Я? Получу волю. Ты? Свободу действий. Тебя полюбит молодая красавица, тебя, опытного галактического волка. Она будет по-собачьи заглядывать тебе в глаза и выказывать преданность круглые сутки. Здорово, правда? Ты же всегда стремился к этому. А я? Я не смогла, не захотела, если честно…

Мужские слезы всегда событие — она умолкла. Он слышал лишь бесконечную череду слов: ссади меня, ссади, ссади…

Он не дал согласия, но было ясно — ее выбор сделан и он не будет препятствовать.

Впервые охотник провел в лесу несколько ночей подряд. Самым страшным врагом оказался предрассветный холод, ледяной воздух заползал под дырявую шкуру, сковывал каждую клеточку. Пришлось в темноте, когда все спят, пробраться к стоянке — псы заливались — и с немалым риском утащить тлеющий уголек из кострища. Счастье, что никто не заметил, иначе… Он знал, что делали с изгнанниками племени, тем более если изгнанный попадался на краже огня.

Чудовищное преступление против Мео, все равно что отщипнуть кусочек от улыбающегося божьего лика. Только вождь имел право делить огонь. В их жизни огонь решал еще больше, чем еда, решал все, огонь был самой жизнью.

Обошлось. Охотник пробрался в чащу, развел костер, выловил несколько рыбин, испек, съел — никто не рычал, он принадлежал себе, лесу, травам, небу…

Близость племени страшила: надо уходить, если его выследят, если вездесущие осведомители вождя обнаружат костер, ему несдобровать.

Из кусочка кожи он сделал крохотную торбочку с небольшими дырами, чтобы огонь не задохнулся и пошел дальше и дальше, время от времени развязывая кожаный мешочек и раздувая угли. Теперь у него оказалось все, о чем можно мечтать: сильные руки, огонь и… свобода. Никогда еще ему не было так хорошо. В пути набрел на поле, безбрежное — края не увидать, как ни старайся, — сплошь цветы: васильковые, фиолетовые, золотые. Красота пленяла, он то и дело останавливался и гладил цветочные головки.

Не раз пришлось спасаться от хищников, они проявляли решимость только в первые минуты преследования, потом сытость или тепло Мео останавливали зверей, они забирались в глубокую траву или на деревья и в полудреме ожидали более подходящую жертву, чем мускулистый человек с яркими черными глазами.

В густых кустах малины на берегу реки охотник налетел на медведя. Гигант встал во весь рост и, неожиданно ловко упав на четыре лапы, погнался за охотником. Впервые судьба отвернулась от человека: спасительного леса рядом не оказалось, а по чудесному цветочному полю медведь бежал беспрепятственно. Охотник выбивался из сил. Красота цветов не мешала погоне.

Сердце выпрыгивало из груди, ноги несли надежно, но постепенно деревенели, сердце спотыкалось, казалось, вот-вот остановится.

Поле не кончалось. Топот медведя глушила влажная тучная земля. Охотник знал: зверь не отстает. Показался лес. Сил не оставалось. Услышал треск куста, смятого стремительно несущимся зверем. Охотник на мгновение обернулся, пасть в крови — зверь ранен, его ярость не знает предела.