Кукурузный мёд (сборник)

– Потом рука вынимать и мыть, – сказал он.

– А зуб вырывать и в пуля плавить, – сказал он.

– Золото вампир хорошо убивать, а там есть вампир, Дракула, Муякула, Бессарабия, – сказал он.

– Может, серебро? – сказал Лоринков.

– Вах, ара, какой тупой ты, – сказал огорченно Его Величество.

– Мой знать, что серебро, – сказал он,

– Но ты видеть зубы из серебро? – сказал он.

– Брать что дают и не физдеть, – сказал он.

– Понял, – сказал Лоринков, и поцеловал «Маузер», сказав, – восемь, значит?

– Восемь пуля, да, – сказал Его Величество.

– Твой мне мозги парить уже, я что цифра-шмыфра не знать?! – сказал он.

– Восемь есть восемь и хоть ты высушись, да?! – сказал он.

– Достал, ва, слушай! – сказал он.

– Виноват, – сказал Лоринов. —

– Благодарю! – сказал он.

– Стрыляй на здаровье! – сказал Его Величество.

– Эта царский милость, – сказал он.

– В Бессарабия много жид, жид хитрый хитрый, – просветил Государь своего генерал-губернатора.

– Немного молдаван, тот есть тупой, совсем тупой, русский не понимать, не учиться как я, – сказал – Государь, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского рыбного техникума.

– Гагауз есть или не есть, моя не знать, может все и срака, – сказал Государь.

– В смысле, рака, – сказал он.

– Ну, то есть, врака, – сказал Государь.

– Если твоя не справиться, моя твоя в зиндан сажать, пиф-паф стрелять, – сказал он.

– Все понимать, чурка нерусская? – сказал

Лоринков, со вздохом, кивнул.

– Хорошо, – сказал Государь.

– Тогда уматываь, – велел он.

– Моя творить намаз, – сказал он, и хлопнул в ладоши.

Принесли коврик в позолоте. Лоринков, пятясь, стал выходить. В это время в гигантскую залу дворца – бывшего в 20 веке, по смутным источникам, каким-то ГУМом, – вошла, ослепительно улыбаясь, имиджмейкер и спичрайтер Государя, легендарная Алиса Джамхан-Полываева. Это была самая прогрессивная женщина Востока Империи, в свое время написавшая художественное произведение «Салями и Далгат», в котором в форме притчи рассказывалось о родо-племенных отношениях современного Дагестанского герцогства. Также она сочинила несколько стихотворений, положенных на музыку капельмейстером Двора, композитором Умаром Крутым, представителем славного рода Крутых. Алиса поманила Лоринкова – наманикюренный длинный ноготь блеснул горским кинжалом в полутьме дворца, – и сказала:

– Лоринков, а ведь вы, как мне известно, пописываете, – сказала она.

– Не без того-с, – сказал, покраснев, Лоринков.

– Экий вы, – сказала Алиса.

– Не без того-с, – сказал Лоринков.

– Значит, Государь желает, чтобы вы, во время своего пребывания на посту… – сказала спичрайтер Государя.

–… вели записи, кои впоследствии можно было бы изучить, – сказала она.

– В художественной форме-с, – сказала она.

– Не знаю, справлюсь ли я, – сказал Лоринков, пуще того покраснев.

– Справитесь, – сказала Джамхан-Полываева.

– Я читала кое-что из вашего, – сказала она, – и могу сказать…

–… что ваши книги несут двойную нагрузку для нашего читателя, являясь то ли констатацией факта, то ли иронической постмодернистской позой, – смогла сказать она.

– А?! – оживился Лоринков, расслышавший только слово «поза».

– В общем, в путь, – сказала спичрайтер Его Величества.

– И не щадите там никого, – сказал она.

– Мы наслышаны о вашей похвальной жесткости в чухонском краю, – сказала она.

– Браво! – сказала она.

Лоринков откланялся и был прямо из дворца препровожден на вокзал…

…сейчас, два дня спустя, генерал-губернатор уже писал начало своих воспоминаний о пребывании в Бессарабии – хотя и не приехал туда даже, – чтобы иметь на всякий случай заготовки. На третий день, знал Лоринков, Малороссия кончится и он попадет в Бессарабию. Как отнесутся к нему новые подданные Его величества? Каков будет порядок управления губернией? Найдет ли он общий язык с военными властями, которые сейчас управляют Бессарабией? Лоринков тщательно переписал все эти вопросы в тетрадку, и приписал»… вот какие вопросы мучили меня перед встречей с жителями вверенной моему попечению губернией».

Хлебнул еще коньяку. Расстегнул рубаху. Болело сердце. Как там детоньки, Марусенька? Генерал-губернатор намеревался установить распорядок дел, и лишь потом вызвать семью. Как они там, подумал он с тревогой. Но все-таки, отчего так болит сердце?..

Встал, оперся об открытое окно, выглянул.

Вдоль дорог, как столбики или суслики, стояли крестьяне Малороссии.

– Чего это они? – спросил Лоринков помощника, молодого ретивого товарища генерал-губернатора, Маратку Гельмана из выкрестов.

– Голодать-с изволят, – подобострастно сказал Маратка.

– После войны-с да реквизиций-с не изволят обладать-с едой-с, – чересчур изысканно сказал Маратка, старавшийся блеснуть.

– А почему у дороги? – спросил Лоринков.

– Милостыню-с просят, – сказал Маратка, и плюнул из окна.

– Гельман, вы же не верблюд, – сказал Лоринков, поморщившись.

– Извольте плевать в плевательницу, – сказал генерал-губернатор.

Покрасневший помощник отправился к плевательнице, а Лоринков, взяв пару булок с подноса, намазал их маслом, положил внутрь икры, – придавив мякиш, – и бросил, когда поезд замедлил ход. К булкам бросились фигурки, началась драка.

– Как там мои, – подумал Лоринков.

– Сыты ли? – подумал он.

От этого стало еще грустнее. Лоринков взял еще хлеба.

– Изволите жалеть-с, – сказал Гельман, вернувшийся в купе.