Кукушка
Шрифт:
Бенедикт поднял голову и беспомощно оглядел горожан. Очки его разбились и все лица расплывались перед глазами, одно было не отличить от другого.
— За что? — прошептал он и закричал: — За что?! За что?! За что?!
И заплакал. Как мальчишка. Толпа молчала.
— Не к добру это, — наконец сказал каменщик Мартинван Доорн, отличавшийся обычно крайним недоверием и рассудительностью. — Не к добру. Сдаётся мне, что не врала девчонка-то… Не врала. — И все вокруг стали кивать.
Десант на дамбу высадился вечером. Мачту варяги сняли для пущей незаметности и устойчивости, да и вообще — парусам у них доверия не было. Вёсла обмотали ветошью и замшей, и кнорр бесшумно прокрался вверх по течению. Шёл прилив. Царила темень: новая луна стыдливо спряталась, меняя
Качаясь на волнах, подобно утке, кнорр прошёл полосу прибоя, легко, как на салазках, въехал на песчаный берег, и началось.
План гёзов был прост, как и всё гениальное. Рейн в нижнем течении разделяется на несколько отдельных рукавов: Ваал, Лех, Нижний Рейн, Извилистый Рейн… Лейден был возведён у слияния старого (Ауде) и нового (Ньиве) Рейна. Южный рукав образовывал воронкообразный эстуарий, и низовья реки тут всегда были подвержены влиянию морских приливов. Дамбы страдали от наводнений. Когда от ветра с моря шёл нагон воды, высота их достигала 15, а в сильный шторм даже 18 футов. Вокруг были ватты — затопляемые земли: чёртова уйма обвалованных речушек, оросительных каналов и простых канав. Всё стекало в придамбовый коллектор с бесчисленными ветряными мельницами, которые перекачивали скопившуюся воду через дамбу в море. Вся система замыкалась на себя, потому дамбы были не особо прочные: Рейн впадает в Зейдер-зее, а этот залив отделён от Северного моря отмелью и островами. По этой причине здесь никогда не бывало сильных штормов. Но стоило нарушить целостность чего-то одного, и начиналось саморазрушение.
Когда все утвердились в принятом решении и встал вопрос, кому высаживаться для подрыва дамбы, все поняли, что выбора, в сущности, нет. Нужно было действовать решительно и быстро. Суда эскадры гёзов — барки, шхуны, корветы — все они не были приспособлены для высадки и даже для подхода к берегу. Требовалось что-то маленькое, манёвренное: ялик, малый лихтер или какой-нибудь фишгукер. Кнорр Яльмара подходил для этой роли идеально: осадка его была мала, нос и корма устроены одинаково, а вёсла давали невероятную свободу манёвра. Все просто опешили, осознав, как им повезло. Сам Яльмар, когда речь зашла об этом, возражать не стал, только поморщился и потребовал людей, умеющих обращаться с веслом. По кораблям бросили клич, и к вечеру на кнорр стали прибывать добровольцы. Варяг забраковал, как он выразился, «стариков и сопляков», отобрав десяток парней посильнее. Из его дружины никто не захотел уйти, но Яльмар сам выгнал семейных или слишком юных: рейд намечался опаснейший, дамбы охранялись, на каждой пристани стояли дозоры. К тому же и добычи не предвиделось. Однако, когда старый Хейре Сваммердам не захотел уйти, Яльмар не стал возражать.
— Ты с ума сошёл, варяг! — изумился де Мантеда. — У него же деревянная нога!
— Так ему и не бегать, — был ответ.
На кнорр с предосторожностями доставили на шлюпках девятнадцать бочек пороху — это было всё, что могла выделить эскадра без риска потерять огневую мощь. Но даже этого было мало. Тут негаданно-нежданно пригодился «земляной спирт», чёртову дюжину бочек с которым по настоянию Сваммердама погрузили на корабль перед отходом. «Хоть на что-то сгодится», — сказал по этому поводу Сваммердам. Напоследок Яльмар приказал команде вывернуть карманы и выбросить трубки, чтоб ни у кого не возникло соблазна закурить.
— Не можно же без табаку! — возмутился кто-то.
— Не можно, так оставьте.
— Что ж нам, жрать его, что ли?
— Хоть в задницу запихивайте, — рассердился Яльмар, — но курить не дам!
Варяг был прав — кнорр представлял собой плавучую мину и любая искра могла оказаться роковой.
В корабельных кузницах ковали заступы и кирки с таким рвением, что на одной шхуне случился пожар. Все ждали возвращения таинственного гонца, который всё не прибывал. Яльмар мрачнел всё больше, а когда миновали ночь, день и снова начало темнеть, испросил у адмирала дозволения начать высадку без предупреждения.
— Я не знаю, что случилось, — сказал он, — только ждать больше нельзя. Погода удачная. Будем надеяться, что моему человеку всё же удалось их предупредить.
— С Богом! — только и сказал де Мантеда.
И больше вопросов не было.
Береговая полоса здесь представляла собою намытую морем песчаную
косу, естественным образом отгораживавшую море от низин. Справа высилась дамба — огромное, поросшее травой сооружение, уходившее во тьму; ни шлюзов, ни естественного стока в ней не было. Причалить сюда было бы затруднительно, а подать наверх бочонки без специальных талей — вовсе невозможно. Решено было атаковать, как выразился Сваммердам, «с изнанки», и сейчас бойцы сгружали с кнорра бочки с порохом и горючим маслом и катили их вверх по склону. Восточнее находилась ещё одна дамба, но там были устье реки и застава с наблюдательным постом и артиллерийской батареей. Варяги выставили двух дозорных и работали в полной тишине; в ночи слышались только шорох набегающих волн, топот ног и сдержанная ругань, когда кто-то спотыкался или случайно отдавливал ногу. Тем же способом, что и бочонки, думали сгрузить и Хейре Сваммердама, но тот сам спустился по верёвке и двинулся к дамбе, увязая в песке своей деревяшкой. Яльмар последовал за ним.— Старая дамба, одна из первых, — определил Сваммердам, подойдя к ней вплотную. — Ей лет двести или триста. Знатная работа! Сейчас так не строят, нет… Даже жалко взрывать.
— К делу, старик, — нетерпеливо прервал его Яльмар. — Куда закапывать бочонки?
— Сюда и сюда, — показал Сваммердам и пояснил: — Здесь и так уже размыто. Весь этот год, пока идёт осада, за дамбами никто не присматривал. Надо выкопать ров в рост человека или чуть больше.
— Ров?
— Два рва. Чтоб сужались наискось друг к дружке. В виде буквы «V».
Работа закипела. Все ощущали беспокойство, никого не надо было подгонять. Древние белги строили с размахом. Под слоем дёрна и песка были сваи, щебёнка и «глиняный зуб», кирки то и дело высекали искры из камней. Яма росла вширь и вглубь, бочка громоздилась на бочку, а конца работе не предвиделось. Рядом с первой ямой начали рыть вторую.
— Закапывать надо?
— Даже не знаю, — признался Сваммердам. — Мне никогда не приходилось взрывать такую толстую стену. Наверное, нет.
— Ты взрывал запруды?
— Один раз. Обычно мы таскали лодку волоком в обход постов. У нас тогда была двухмачтовая фелюга с косыми парусами, лёгкая как пробка, против ветра шла — загляденье. Я почему и вспомнил: нас однажды обложили с двух сторон, разгружать лодку не было времени, а груз был дорогой. Мы тогда бочонок пороху извели, но разломать запруду так и не смогли. Пришлось идти через шлюз. Мостовщики нас пропустили, но денег содрали…
Яльмар вытер с лица брызги дождя. Посмотрел на небо. Сквозь быстро летящие облака проглядывали звёзды. Прошло часа, наверно, три, а может быть, четыре, близился рассвет. Ветер нёс синеватую морось и клочья тумана. Дождь колотил по бочкам, по камням, по спинам землекопов. Было холодно. Люди устали. Всё чаще то один, то другой опускал кирку или лопату и прислонялся к стенке вырытой ямы, чтоб передохнуть и сделать глоток женевера. Многие жевали табак, чтобы взбодриться.
— Старик, — проговорил варяг, — что для тебя эта война?
Сваммердам поудобнее оперся на трость и в свою очередь поглядел наверх, потом на яму под ногами. Чернеющий во тьме раскоп напоминал свежевырытую могилу для великана.
— Я стар, — ответил он, — наверное, мне уже не нужны эти игры. Дело передать мне есть кому, а дочки повыходят замуж и вряд ли хоть одна останется в таверне. А золото одинаково ценится при любой власти. Я не знаю, кто прав, кто нет. Скорее всего не правы обе стороны. Я ведь католик, господин Яльмар. Но религия — это же только формальный повод к войне. Если б король не задавил нас непомерными поборами, если б не прислал испанских попов и наместников, не было б и войны… Я же торговец, я же знаю. При каждой продаже теперь взимают десятую долю движимого и двадцатую — недвижимого имущества. Видано ли это? Товар, перепроданный дюжину раз за неделю, целиком отходит Короне. А инквизиция настолько взбесилась, что мы привыкли к ежедневным смертям — разве может быть полезной такая привычка? А по большому счёту мне всё равно, кто как молится Христу — на латыни или на фламандском: в жисть не поверю, что Господь не знает языков. Так что, если говорить о душе, то старая добрая вера мне дороже, я как-то, знаете ли, уже привык, и не в мои годы переучиваться… Слава богу, принц издал указ, чтоб не преследовали за веру: все уже давным-давно Смекнули, в чём причина свары, Но уж если выбирать, где жить, я предпочёл бы свободные Нидерланды, пусть даже под знаменем реформатов.