Кукушка

Непогода собрала под просмолённым пологом престранную компанию. Здесь были Фриц, разумеется, Ялка и её беловолосый парень Михелькин, а также маркитантка — сейчас она колдовала над котлом с каким-то варевом, похожая на ведьму из детской сказки. А дальше… Девочка не поверила глазам, ибо дальше на мешках сидел маленький монах — тот самый помощник инквизитора, а рядом с ним — аркебузир Гонсалес (Октавия узнала его сразу: трудно было не запомнить этого тщедушного испанца, говорившего по-фламандски едва ли не лучше, чем сами фламандцы). Но и это было ещё не всё. У самого задка сидел и задумчиво глядел на дождь плотный дядька с перевязанной головой. Его Октавия тоже узнала: то был герр Шольц, помощник палача, Тойфель рассказывал о нём. В бою он схлопотал дубиной по голове и двое суток провалялся без сознания, придя в себя, когда всё было кончено. Известие о смерти хозяина ввергло его в бесконечную задумчивую тоску. Он попробовал напиться, но от вина разболелась голова. В итоге он смешал себе «обед контрабандиста» — какое-то зелье из живицы, трав и табака, и теперь жевал его, время от времени сплёвывая в лужу под колёса тягучую струю коричневой слюны. От него сильно пахло мятой.

Октавия сглотнула так гулко, что сама испугалась. Впрочем, её не заметили.

Фриц заметно нервничал, взгляд его метался от беременной девушки до монаха и обратно, полный укора и подозрения, но говорить парень ничего не говорил. Чувствовалось только, что ситуация очень его напрягает. Под плетёным навесом стояли лошади в попонах и то ли спали, то ли думали о чём-то своём, лошадином. Девочку они проигнорировали.

Говорил монах.

— Его сожгут сег-годня утром, — услышала Октавия его заикающийся говор. — Я говорил с отцом Себ-бастьяном: он очень плох, но всё равно настаивает на дознании. Но к-командир стрелков решил, что это — дело войскового т-трибунала. Лису д-даже не предоставили защитника, чтоб оправдаться.

— Почему? — спросил кто-то. (Октавия так и не поняла кто.)

— Muy diferente, las circunstancias [113] , — вмешался Мануэль и пояснил на фламандском: — Дурацкая ситуация. На войне некогда разводить антимонии, а обвинение Церкви — уже достаточная причина, чтоб начать дело и сразу закончить. Мы могли бы отвезти его в какую-нибудь обитель или крепость для дознания, но нас осталось трое, a padre так плох, что сделать это не представляется возможным. А выделять своих людей дон Фелипе не желает — у него и без того достаточно хлопот. Этот Лис помогал его солдатам, они ему молятся, как святому, а отец Себастьян хочет суда и дознания, чтоб обвинить его в ереси. Многие недовольны, может начаться мятеж. Если же отправить его с конвоем куда подальше, как того хочет брат Себастьян, велик шанс, что он сбежит по дороге.

113

Обстоятельства сменились, были другие (нем.)

— И что?

Мануэль пожал плечами:

— Ничего. Дон Фелипе — старый интриган, и он не хочет ссориться ни с Церковью, ни со своими солдатами, и у него нет времени ждать. Поэтому он подумал-подумал и объявил травника шпионом лейденцев. Тем паче тот признался на допросе, что за время осады несколько раз бывал в городе. Так дон Фелипе одним выстрелом убил двух зайцев: вывел рыжего brujo из-под юрисдикции Церкви и гражданского суда и отдал в руки суда полевого — это раз. И никто из солдат не станет спорить, что лазутчик виновен, — это два.

— Хитро, — признал Иганнес Шольц. — С какой стороны ни подойди — не подкопаешься. Но почему его обязательно должны сжечь? По всем законам ему светит виселица. Максимум головорезка, будь он дворянином. Почему огонь?

Мануэль опять пожал плечами:

— Он присвоил себе сан и звание целителя, исповедовал умирающих, давал последнее напутствие — а это преступление не только против короля, но и против Христовой веры… Дон Фелипе даже тут пошёл на компромисс.

— Хитро, — повторил Иоганн, перегнулся через бортик и снова плюнул.

— Надо подстроить ему побег! — сказал Фриц.

— К-как? — возразил брат Томас. — К-как подстроить? Ему не п-позволяют выходить даже по нужде, содержат в особой п-палатке посреди лагеря, под усиленной охраной. И к нему не д-допускают никого.

— Лис приходит и уходит, когда хочет, — вдруг сказал Шольц, — это каждый знает… Раз он не ушёл из-под надзора, стало быть, не хочет. Если это, конечно, тот самый Лис.

— Он мог забыть. Он… теряет память, — тихим, каким-то бесцветным голосом вдруг сказала молчавшая доселе Ялка. Все вздрогнули и посмотрели на неё. — Мы должны дать ему знать.

— О чём? — спросил брат Томас.

Ялка посмотрела на него, потом на Фрица. Отвела глаза.

— Дать знать, что мы здесь. Все трое.

— Это так важно?

— Может быть. Не знаю.

Мануэль покачал головой:

— Невозможно. Если б ты подумала об этом раньше! Теперь его охраняют солдаты. Если подкупить стражников, можно попытаться передать ему записку…

— Он не умеет читать.

— Как — не умеет? Умел же!

— Теперь не умеет.

Мануэль изумлённо покачал головой и перекрестился.

— Чудны дела твои, Господи…

— Я м-могу попросить исповедовать его…

— Это будет утром — у нас не останется времени. Да и есть полковой священник…

Тут холод и ветер сделали своё дело: у Октавии вдруг так сильно засвербело в носу, что она не успела осознать, как чихнула. Тонко, по-девчачьи. Только всё равно её услышали.

— Матерь Божья! — вскинулась торговка и прищурилась во тьму. — Кто это там?

Октавия хотела дать дёру, уже развернулась, но тут одна рука схватила её за плащик, другая — за подол, кто-то сказал: «Эге!» — и через секунду отчаянно брыкающуюся девочку втащили в тёплое нутро фургончика.

— Девчонка, — вымолвил Иоганес Шольц, словно другие этого не видели.

— Да это же Октавия! — воскликнул Фриц и соскочил с корзины. — Не трогайте её — она со мной. Октавия, ты что тут делаешь? Как ты сюда попала?

— Я за тобой… я… шла… — пискнула девочка.

Она всё никак не могла отдышаться, из носа у неё текло. Она оглядела собравшихся, крепче обняла куклу и опустила глаза, шмыгая носом и теребя краешек передника.

Ялка протянула руку:

— Да ты совсем промокла. Дай свой плащик — я просушу. Ты одна?

— Я… — Октавия сглотнула. — Я одна.

— На, возьми мой платок.

— Voto a Dios! — устало вымолвил Гонсалес и провёл ладонью по лицу. — Нам только её не хватало. Ты что-нибудь слышала, catita [114] ?

— Ничего.

— Не ври!

— Она не проболтается, — поручился за неё Фриц.

— Тайна, которую знают двое, уже не тайна… Ладно. Присмотри за ней до завтра. Завтра мы выправим вам подорожную, и вы, даст бог, уедете с караваном. Через пару дней здесь всё равно всё затопит. — Он стукнул кулаком по колену. — Caray, проклятые гёзы! Но мы так и не решили, что делать.

114

Плутовка, егоза (исп.)

— Можно я скажу? — вдруг подняла руку Октавия. Все с удивлением посмотрели на неё, но возражать никто не стал. Октавия собралась с духом и продолжила: — Я… наврала. Я всё слышала. Только я не понимаю, зачем что-то делать? Вы же не знаете, куда идти, тогда зачем идти? Тот человек, Лис, — это какая-то страшная тайна, так или не так? Если вам надо завтра быть на казни, идите туда.

Состроилась немая сцена.

— А ведь девчонка права, — сказал Шольц. — Лопни мои глаза — права! Был бы жив герр Золтан, он вам сказал бы тоже самое. Идите завтрева туда, все трое. И будь что будет.