Кукушка

— Отвернись, — потребовала Ялка, ощущая дурноту.

Октавия не отвернулась и не ответила, продолжая смотреть на разгорающийся костёр аутодафе с каким-то странным, недетским упрямством, морщась и оттопырив нижнюю губу, будто выполняла неприятную, но в высшей степени необходимую работу. Носик её подрагивал, она, казалось, вот-вот разревётся, но в глазах читалось что угодно: отвращение, страх — только не любопытство. В этом маленьком человечке будто был железный стержень. «Да что ж это! подумала Ялка. — Если это дитя способно выдержать подобный ужас, стало быть, и я должна… Должна… Господи! А что я должна? Что мне нужно делать? Господи, придай мне сил!»

Она беспомощно огляделась, и в этот миг воздух сотряс ужасный, страшный крик — вопль человека, которого сжигают заживо. Октавия ахнула, закрыла лицо ладонями, отвернулась и спрятала голову в Ялкиных юбках, но через миг-другой обернулась и снова стала глядеть на костёр. По щекам её текли слёзы. У Ялки всё плыло перед глазами. Она почувствовала, как Фриц толкает её в бок, повернулась и увидела, как он что-то говорит, но не расслышала ни звука — между ними словно опустилась прозрачная стена. Во Вселенной не осталось ничего, кроме этого немыслимого крика травника, он словно выключил всё остальное. Мальчишка что-то кричал ей, потом задержал свой взгляд на её раненой руке и вдруг, словно по какому-то наитию, выхватил из-за пазухи свой стилет. Ялка равнодушно подумала, что он, наверно, хочет ударить её, и испугалась, но только на миг, и то — за своё нерождённое дитя. Но Фриц полоснул себя по ладони и выставил руку вперёд жестом, которым издалека гасил свечу. «Кристиан! — прочитала она у него по губам. — Кристиан!»

Камни на его браслете бешено пылали красным. Или это были отсветы костра?..

Если стражники слышали его крик (а был ли крик? — спросила девушка себя и не смогла ответить), то не придали ему значения. И только молодой монах у носилок вздрогнул и вскинул голову. Мгновение он колебался, затем схватил кувшин — как будто для вина — и стал проталкиваться к фургончику. Вокруг все ругались, толкали его локтями, а он упрямо пробивался вперёд. Ялка поняла, что сейчас должно что-то произойти — не может не произойти, и ей снова стало дурно. Снова возникло ощущение пустоты — холодной бездны за спиной, откуда потянуло сквозняком и тленом. Дым ел глаза, она задыхалась. Брат Томас всё протискивался вперёд, брат Себастьян не заметил его ухода, но стоявший у носилок Мартин Киппер вдруг увидел девушку (сегодня он был трезв) — и разглядел её лицо. Ялка увидела, как он пучит на неё свои желтушные глаза, как открывает рот, протягивает руку… и с изумлением глядит на свою грудь, откуда кажет окровавленный железный зуб заточка серого клинка. Миг — и клинка уже и нет, а есть лишь Киппер, оседающий на землю, и стоящий за его спиной Гонсалес, возвращающий меч в ножны. Всё это не заняло и двух секунд. Наивно было думать, будто этого никто не разглядел, но словно какая-то серая пелена накрыла их обоих. Все видели. Никто не обратил внимания. «Второе дерево», — подумала Ялка. «Именем Лиса, amen», — прочитала она по губам маленького испанца; лик его был одухотворённым и почти восторженным, на костёр Мануэль даже не смотрел.

Пузырь звенящей тишины вдруг сомкнулся и лопнул, ворвавшись в уши людским гомоном, треском поленьев и ужасным, запредельным криком.

Травник горел. Рубаха, вымазанная маслом, превратила его на несколько мгновений в жуткий пылающий факел, а затем облетела чёрными хлопьями, как листва с осенних деревьев, оставив его обнажённым. «Давай-давай! Гори в огне!» — орали солдаты. Кто-то подпрыгивал, чтобы лучше видеть, кто-то, наоборот, опустился на колени и молился. Где-то с другой стороны костра пьяно и визгливо хохотала женщина. Оранжевые языки пламени лизали травнику ноги, цепь не давала упасть или сделать шаг, он рвался, бился головой о столб, разрывая мышцы, выворачивая суставы — и непрерывно кричал, кричал, кричал! Он призывал Бога и сыпал проклятиями, ругался и молил своих палачей на всех языках, пока наконец не осталась только одна фраза, будто травник растерял все другие слова. Ялка сперва не могла разобрать, что он кричит — за гулом толпы ей показалось, что это какое-то заклятие на тарабарском южном наречии, но после нескольких раз внезапно она поняла.

«Яд и пламя! — кричал он. — Яд и пламя!!! Яд и пла-амя-а!»

Аутодафе… Сожжение живьём… Безумнее, ужаснее картины трудно вообразить! После всех этих дождей дрова были сырые. Холодный ветер относил дым в сторону — осуждённый даже не мог задохнуться и хотя бы этим облегчить свою участь… Смотреть не было сил. Не смотреть — тоже не было сил.

Фриц сжал руку девушки в своей, раненую ладонь пронзила боль.

— Сделай что-нибудь! — прокричал он ей в лицо, для чего ему пришлось приподняться на цыпочки. — Сделай что-нибудь: он же умирает!!!

Ялка не ответила, только слёзы текли из её глаз. Фриц выругался и вдруг ударил её по щеке. Наотмашь, ещё раз и ещё.

— Приди в себя! Вспомни, что сказала кукла! Он на тебя надеялся, а ты… ты…

— А что я?.. — прошептала она. — Меня… уже нет…

Голова её кружилась, ладонь ощущала странный ток — будто по ней струилась сила, что-то колючее, холодное, наполненное клокочущими пузырьками. Ей было страшно. Внутри неё царила пустота, за спиной скалила зубы бездна.

Тем временем Томас протолкался к фургону. Он был помят, разбил свой кувшин, но это не помешало ему буквально по головам забраться в повозку. Он перевалился через бортик, раздавив какую-то корзину, и приподнялся на колени.

— Что нужно делать? — задыхаясь, спросил он.

— Я не знаю! — выдохнул Фридрих. — Как это было в детстве? Я не помню!..

Крик травника не смолкал.

— Мы выросли, — сказал Томас — Всё тогда было п-проще. М-может, раньше нам достаточно было просто п-посмотреть друг на друга, п-прикоснуться, а теперь… У тебя кровь т-течёт. Ты ранен?

— А? Я резал руку! Думал, это поможет. Единение кровей… Не знаю я!

На мгновение Томас задумался.

— М-может сработать, — неуверенно признал он.

И прежде чем кто-то успел сказать хоть слово, он вынул из футляра тонкий перочинный нож, сделал на ладони быстрый короткий надрез и положил её поверх сцепленных рук.

Ялка почувствовала, как что-то вспыхнуло у неё в затылке, за глазами, словно в мыслях открылись невидимые шлюзы. Мощный, ровный, законченный поток магический силы стал единым, отворил врата и хлынул в неё сразу с двух сторон, взаимопроникая, дополняя и закручиваясь вихрями. Забытое ощущение из детства — экстаз пополам со страхом накатил и поволок её с собой, куда-то назад. Она сопротивлялась, но недолго — из глубин сознания пришла усталая простая мысль: сколько раз она отступала, но нельзя же отступать вечно! Рано или поздно нужно сделать этот шаг! Во имя Лиса, — подумала она, — я должна… должна…

Во имя будущего и прошлого. Во имя Лиса.

Она стиснула зубы и мысленно сделала шаг назад, навстречу холодному ветру из бездны, который сквозил ей в спину. Обернуться ей всё-таки не хватило сил. Сознание меркло. Глаза её закатились, и девушка медленно завалилась назад, на бочки и мешки. Последнее, что она запомнила, были широко распахнутые от ужаса и непонимания зелёные глаза малышки Октавии.

Дальше была тьма.

* * *

— Держи её, Фридрих!

— Держу!

«Кукушка!»

Непонятное полупрозрачное нечто, а может быть, ничто, окутывало со всех сторон, как кисель. Почему-то Ялка ощущала себя висящей, будто под водой, но напрочь потерявшей ориентировку. Цвет был серый, никакой, хотя в нём тут и там проблёскивали искорки. Голос, позвавший её, тоже был далёким и шёл непонятно откуда. Девушка попробовала двинуться, но почти не ощутила собственного тела. Исчезла тяжесть, исчезла инерция. К тому же к привычным четырём направлениям будто добавились ещё два — вверх и вниз, и Ялка была не уверена, что это всё.

«Кто здесь? — позвала она. — Здесь есть кто-нибудь?»

Хорошо хоть голос остался, и то звучит как чужой… Ей было холодно, но ничего не мёрзло. От неё будто остались только взгляд и голос, а как могут замёрзнуть взгляд и голос? Слух тоже был — ведь услышала она, когда её позвали! И почему здесь нет эха? — задумалась девушка — и словно по волшебству эхо тотчас же возникло: тихие шорохи, посвистывания, щелчки. Ей стало страшно. Она была бы рада убраться из этого жутковатого, какого-то серого места, но не знала, куда двигаться, и как, не знала тоже..