Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
Утешением для угнетенных может служить надежда, что на том свете Господь покарает их притеснителей, как это случилось с сенешалом одного английского графа. Он был очень жесток с бедняками держателями своего господина, разоряя их всяческими вымогательствами и ложными обвинениями. После смерти он явился одному из них в черной одежде и высунув язык. Своей рукой он отрезал часть языка и бросал ее себе в рот и вновь высовывал язык и вновь отрезал часть его, и так до бесконечности (SL, 70).
Проповедники щедры на предостережения тем, кто обирает бедняков и угнетает подчиненных им крестьян. Француз Ульрих, ученый и мудрый человек, стал препозитом в немецком монастыре, сосредоточив свои заботы на спасении души. Но под его началом был конверс, опытный в управлении хозяйством («внешними делами»), и в его руках находилось все, что касалось плугов, скота и расходов. Своей задачей он поставил приобретенье для монастыря новых владений, «прибавляя поле к полю и виноградник к винограднику». Ульриху пришлось призвать его к себе и напомнить о душе. Он не должен «лишать наследства своих соседей и собирать на себя всяческую грязь» (DM, IV: 62). Первейший долг монахов — помощь нуждающимся. Слова Христа «Date et dabitur vobis» («Давайте, и дастся вам» — Лк., 6:38) нужно понимать буквально, и те монастыри, которые в голодные годы кормили множество нищих и бедняков, забивая весь скот и закладывая драгоценные сосуды и книги, в конце концов увеличили свое благосостояние (DM, IV: 65, 67).
У английского короля Вильгельма Рыжего был вещий сон: он видел лежащего на алтаре Христа, у которого он отъел руку и хотел было съесть и другую, когда Господь так ударил короля по лицу, что тот свалился в глубокий колодец. Этот сон был истолкован мудрецом: Христова рука, съеденная королем, — церкви и духовенство, рука же, которую он намеревался съесть, — миряне, облагаемые тяжкими поборами. Но король возразил: «Мне надобно много тратить на рыцарей и знать, а потому я не могу отменить налоги». Вскоре сон сбылся: король Вильгельм был застрелен в лесу и попал в колодец ада (ТЕ, 170). Этот рассказ, опиравшийся на английские хроники, пользовался большой популярностью у моралистов, которые охотно включали его в свои компиляции, причем в разных «примерах» появлялись новые подробности. Согласно одной из версий, у Ансельма Кентерберийского было видение: все святые Англии жаловались на короля Вильгельма, и Господь вручил святому Альбану стрелу, приказав ему «позаботиться о смерти этого человека, на коего вы возводите такие жалобы». Святой Альбан немедля передал стрелу мстителю за грехи, духу зла, который, подобно комете, помчался выполнять повеление. Вскоре после видения Ансельм узнал, что в ту самую ночь король погиб от стрелы в Новом лесу [122] .
122
Op. cit., p. 159.
О народе, обираемом и пожираемом дурным королем, пишет и Одо Черитонский (Hervieux, 178). В английских хрониках рассказывается о кошмарном сне, который приснился королю Генриху I в 1130 году: королю последовательно угрожали крестьяне, рыцари и высшее духовенство, и иллюстрация к рукописи хроники, датируемой XII веком, изображает эти сцены. В кошмаре короля нашла отражение распространенная в тот период теория о трехчленной структуре феодального общества, состоявшего из laboratores (работников) или aratores (пахарей), то есть крестьян, bellatores или pugnatores (воинов), то есть рыцарей, и oratores (молящихся), то есть духовенства и монахов.
Знатность, с точки зрения составителей «примеров», вещь сомнительная. Нечего похваляться благородством крови, все мы происходим от общих предков — Адама и Евы и, следовательно, «все в равной мере благородны» (omnes sumus eque nobiles). Разве одни произошли от золотого или серебряного отца, а другие от глиняного и одни из головы, а другие из обуви? Нет, все равно искуплены кровью Спасителя. Проповедник прибегает к модному как раз начиная с XIII века сравнению человеческого общества и составляющих его разрядов и сословий с игрой в шахматы и их фигурами. Игрок в шахматы, напоминает он, вынимает все фигуры — королей, королев, рыцарей, солдат — из одного мешка; поиграв в них, он вновь сваливает их в тот же мешок, и нередко старшие из фигур проваливаются в мешок глубже, чем другие. Так и люди всех достоинств и состояний возвращаются в материнскую утробу земли без порядка, различий и отличий (Hervieux, 211, 443–444. Ср. GR, 166; JB: Mundus) [123] .
123
См.: Vidmanova A. Die mittelalterliche Geselischaft im Lichte des Schachspiels.
– Soziale Ordnungen im Selbstverstandnis des Mittelalters (Miscellanea mediaevalia, Bd. 12/1). Berlin — New York, 1979, S. 323–335.
Некий актер попросил французского короля Филиппа Августа [124] о помощи — ведь они родственники. Король полюбопытствовал, с какой стороны они в родстве. Мим сказал, что он брат королю со стороны Адама, но, к сожалению, наследство было поделено не поровну. Король дал ему грош, полагая, что это справедливая доля: «Ибо если столько же я уплачу всем таким братьям, ничего мне не останется во всем моем королевстве» (ЕВ, 290).
Таким образом, признание равенства происхождения всех людей, равенства их перед Творцом отнюдь не влечет за собой практических выводов. Обездоленные на земле получат возмещение на небесах. Некий король предложил всем, кто явился в его дворец, просить у него, чего пожелают. Богачи просили земных благ, и было им дано. Вслед за ними пришли бедняки, осмеиваемые богачами за то, что ничем не владеют, и король пожаловал им царство. Так и Господь, замечает проповедник, — он дал земные богатства богачам, а вечное царство беднякам. Богачи увидели, что обманулись, и просили у короля «нечто вечное». Но он отказал им: «Не могу, ибо отдал его беднякам, но вот вам мой совет: раздайте бедным земные блага, коими вы владеете, и так купите у них вечность» (ТЕ, 67).
124
О нем сохранилось немало «примеров». См.: Le Goff J. Philippe Auguste dans les «exempla».
– In: La France de Philippe Auguste: le temps des mutations. Paris, 1982, p. 145–154.
Таков порядок, установленный Богом. Священник убеждает умирающего шута сделать завещание и распорядиться своим имуществом, пока он жив. Я так и поступлю, отвечает жонглер: у меня есть два коня, одного я оставлю королю, а другого епископу; одежду и остальное, чем владею, отдам рыцарям, баронам и богачам. Священник удивлен: почему шут хочет все завещать подобного рода людям, а не беднякам, и слышит в ответ: «Но вы же, священники, проповедуете нам, что должно подражать Богу, а Бог все земные блага пожаловал богатым, а не бедным, и я поступлю со своим добром точно так же» (ТЕ, 76). Это шутка жонглера, но шутам свойственно высказывать истины, и подчас горькие. А вот шутка уже не мима, а философа. Петр Абеляр, бедно одетый, был грубо изгнан из дома некоего духовного лица. Затем он возвратился туда верхом и нарядный и был торжественно принят. Сидя за пиршественным столом, он многократно целовал свое одеяние. «Что сие означает?» — спросили его. Почета заслужили его одежды, и они почтили его самого (Hervieux, 332; Klapper 1914, N 146:
речь идет о бедном философе; ЕВ, 507 — здесь герой анекдота — Гомер). Как видно, и духовенство уважает богатство и знатность, презирая скромную бедность.Однако если жизнь магнатов и представляет собой постоянный праздник, то звон колоколов, для них звонящих, есть звон их похорон и знак смерти, и «празднующий здесь в будущем станет поститься, и того, у кого нынче пасха, ожидает страстная неделя» (ТЕ, 79). Ведь если какой-то член тела задерживает в себе больше питания, чем способен усвоить, и не распределяет его между другими членами, в нем возникают болезнь и нагноение. И точно так же Бог распределяет земные богатства для поддержания жизни, и тот, кто удерживает для себя более, чем может переварить, и не отдает нуждающимся, готовит себе погибель. Жадные богачи, кои мнят, будто угасят огонь алчности, умножая свои сокровища, уподобляются тому глупцу, который, увидев пожар, стал подбрасывать в огонь солому и дрова и сгорел вместе с домом (Hervieux, 280). С дохлого осла сдирают шкуру, а тело отдают собакам, и подобно этому с жадного сдирается земная оболочка, тело достается червям, а душа — адским псам (ТЕ, 14). В некоторых «примерах» богачи проклинают свои богатства, не спасающие их от болезни и смерти (ТЕ, 66). Проповедник сравнивает земные блага и богатства с навозом (ТЕ, 65). Король утешал свою уродливую дочь, завидовавшую красавице сестре: «Не плачь, тому, кто возьмет тебя замуж, я пожалую царство, а тот, кто возьмет твою сестру, ничего не получит, кроме ее красоты». Красавица — это земная жизнь в богатстве, некрасивая — жизнь в бедности (ТЕ, 223). Бедность некогда была безобразием, а не красотой (dedecor, non decor), но Господь ее возвысил (ТЕ, 221). Тема бренности богатства и избранности бедности неустанно разрабатывается в проповеди [125] .
125
В одно и то же время умерли бедняк и богач, и душу первого ангел сопровождал на небеса, где она была с торжеством и радостью принята, а душой второго завладела толпа бесов, увлекшая ее в ад: Klapper 1914, N 178. Ср. N 89.
Уже из приведенного материала явствует, какой характер имеет социальная критика проповедников: моральные обличения преобладают над анализом действительных отношений; анекдотическое начало, изображение красочных казусов, нередко с явным креном в сторону комического, приобретает самодовлеющее значение. Разумеется, подобная тенденция вытекает из самой природы «примера»: он должен был приковать к себе внимание слушателей, поразить их своей необычностью, парадоксальностью. Поношение беспощадных угнетателей, жестокосердных правителей, злых богачей и их корыстных слуг, несомненно, доставляло глубокое удовлетворение демократической аудитории, повергая в смущение тех, против кого были направлены инвективы монахов. Создавалась атмосфера, в которой никто из власть имущих не осмелился бы пресечь обличения. Верхи безоговорочно платили низам моральную дань.
Проповедники сочувствуют простонародью, угнетаемому магнатами и богачами. Они сознают, что труд крестьян и ремесленников поддерживает все общественное здание. Но самый труд как основополагающая социальная категория ими специально не рассматривается [126] . Было бы легко найти упоминания в проповеди самых разных производственных занятий, от возделывания земли и пастьбы скота до всякого рода ремесел и даже очистки городских клоак. Трудом заняты и монахи, фигурирующие в «примерах»: они пашут землю, собирают урожай (обрабатывают сад, переписывают и иллюминуют книги. Внимание проповедника останавливается на анекдоте, заимствованном из агиографии. Монах пришел к старцу отшельнику и увидел братьев, работавших руками своими, и сказал: «Зачем вы добываете бренную пищу?» Услышав это, старец велел одному из братьев отвести гостя в келью и дать ему читать книгу. Когда наступил час обеда, этот монах напрасно ждал приглашения поесть и, наконец, не выдержав, спросил старца: «Отче, вы не едите сегодня?» — «Конечно, мы ели». — «Почему же меня не позвали?» — «Ты же не нуждаешься в бренной пище и постоянно молишься, читаешь и ведешь жизнь всецело ангельскую». Гость в раскаянье упал ему в ноги и просил прощения. И сказал старец: «Видишь, Марии без Марфы не обойтись» (Klapper 1914, N147).
126
Особняком в этом отношении стоят проповеди Бертольда Регенсбургского. В его речах мы находим весьма разносторонний и глубокий анализ категории труда в ее средневековом понимании. Развивая учение о «должности», к которой Богом приставлен каждый член общества, немецкий проповедник подчеркивает социально-этическую и религиозную необходимость честно выполнять функцию, отведенную представителям всех социальных разрядов и сословий. Эти функции понимаются как «служение», «призвание», а «призвание» выступает, в истолковании Бертольда, в качестве неотъемлемого и важнейшего компонента человеческой личности. Рассмотрению «социологии» и «антропологии» Бертольда Регенсбургского посвящена другая моя работа, подготавливаемая к печати.
Однако упоминания трудовых занятий, как правило, случайны, и авторы «примеров» весьма далеки от высокой оценки труда помимо его дисциплинирующего воздействия. Праздность опасна для души, а потому нужно посвящать часть своего времени полезным для монастыря профессиям. В сцене монастырской жатвы центральное место отводится деве Марии, которая вместе со святыми Анной и Марией Магдалиной приходит к монахам, чтобы отереть им пот (DM, 1:16). В другом «примере» монаху, трудящемуся в саду, бес внушает мысль о том, что, будь он дома, такой работой погнушалась бы и служанка (DM, V: 51). И точно так же пытается он, но без успеха, сбить с толку святого Бернара Клервоского, занятого чисткой обуви. Труд учит смирению и способствует укрощению плоти — таков один из лейтмотивов проповеди. Дальше этого она не идет.
Вместе с тем проповедники не склонны идеализировать крестьянство. Они беспощадно бичуют сельских жителей за приверженность языческим суевериям. Решительно осуждают они жадность и стяжательство тех крестьян, которые пытаются оттягать полосу земли у соседей. Один такой мужик на пороге смерти увидел над своей головой висящий в воздухе большой раскаленный камень. В страхе призвал он священника. Тот спросил его, не обидел ли он кого-нибудь при помощи этого камня, и умирающий вспомнил, что перенес его на чужой участок, чтобы расширить свое поле (DM, XI: 47). Подобно этому, в другой деревне дьявол пытался воткнуть в рот умирающего крестьянина огненный кол, и выяснилось, что точно такой же кол он перенес на поле соседнего дворянина, стараясь оттягать себе кусок земли (DM, XI: 48). Нападки на крестьян, на их религиозное безразличие, разврат, бесчестность, склонность к тяжбам, клятвопреступлениям, вороватость, алчность, леность, скандальное поведение, обвинения их в том, что они мнят себя равными господам и настолько привязаны к земле, что не заботятся о небесах, и т. д. и т. п. — общее место в проповедях и других сочинениях средневековых монахов [127] .
127
Couiton G. G. The Medieval village.
– Cambridge, 1926, ch. 18.