Культы, религии, традиции в Китае

Религиозно-идеологическая система Китая, сформировавшаяся и получившая официальное признание в эпоху \Хань, оказалась могучим и надежным орудием в руках социальных верхов. Возникнув как отрицание существующих норм и принципов (в этом она абсолютно идентична другим великим мировым религиям), система конфуцианской социальной философии и этики, претерпев определенную трансформацию, уже через несколько веков оказалась официальной государственной идеологией. Новый статус идеологии во многом изменил ее существо и функции. На смену критике существующих порядков пришел тезис о незыблемости их. Воспетые Конфуцием идеалы древности и полулегендарные мудрецы и правители стали отныне играть роль авторитарного заслона, освящавшего существующий порядок, который воспринимался теперь как практическое воплощение заветов старины. На передний план в официальной конфуцианской доктрине вышли те ее стороны и постулаты, которые способствовали созданию в стране устойчивости, стабильности, консервативности и которые стали надежным организующим и дисциплинирующим залогом порядка.

Новый статус официальной доктрины изменил и ее отношение к иным течениям мысли и религиозным представлениям. Правда, конфуцианство в силу ряда исторических причин оказалось не в состоянии полностью ликвидировать влияние соперничающих идеологий. Но оно сумело частично нейтрализовать их влияние, частично инкорпорировать их идеи и за счет своих соперников стать еще более сильным и жизнеспособным — пусть даже ценой потери своей первозданной чистоты и приобретения явных черт эклектизма. Выработанная в ходе всех этих трансформаций религиозно-этическая система, имевшая уже сравнительно мало общего с гуманистическим настроем первоначального учения Конфуция, стала идейной основой чиновничье-бюрократической китайской империи и оказала огромное влияние на жизнь страны.

В решающем влиянии на всю сферу духовной (а частично* и материальной) жизни народа роль официальной идеологии в Китае была аналогична той роли, которую играли другие мировые религии, особенно христианство и ислам, тоже ставшие государственной доктриной ряда крупных государств. Однако официальная государственная идеология Китая, складывавшаяся и существовавшая в условиях отдаленного ог других очага цивилизации и теснее других связанная с политической властью, с административно-бюрократическим аппаратом, неотъемлемым элементом которого она была [39; 203; 204; 612; 613], имела ряд особенностей, которые касались в первую очередь именно того, что вообще составляет специфику религии.

Прежде всего, это соотношение религии и морали. Если в других мировых религиях бесспорен примат именно религиозного начала, т. е. божества, мистической потусторонней силы, тогда как мораль, вся система этики — это нечто вторичное, производное, черпающее свой авторитет именно в божественном откровении, то в Китае картина была иной. Мистика и божественное откровение там уже с древности были замещены авторитетом легендарных древних мудрецов, в силу чего санкционированная этим авторитетом первоначально сложившаяся на базе норм обычного права система этики, обрядов и традиций вышла на передний план. Эту систему официальная идеология всегда ставила выше собственно религиозных верований и культов, которые нередко рассматривались лишь как примитивные суеверия, свойственные невежественной массе, но недостойные высокообразованных представителей социальных верхов. Иными словами, в Китае с древности мораль считалась первичной, а религия — вторичной, лишь сопутствующей выработанной конфуцианцами системе этики. В соответствии с этим формировался и характер религиозной концепции и вся иерархия духовных ценностей. Вопрос веры на протяжении всей истории страны никогда не имел большого значения — почитание того или иного из многочисленных божеств и визиты в те или иные храмы всегда были делом совести каждого китайца и всецело зависели от его выбора. Зато малейшее нарушение морали, пренебрежение к точно фиксированному церемониалу, ничтожное отклонение от выработанных веками и завещанных стариной традиций — все это сурово преследовалось и осуждалось общественным мнением и властями.

Другой специфически китайской чертой религиозно-этической системы был ее рационализм. В отличие от других'мировых религий с их мистикой, метафизикой, культом сверхъестественного и гигантской фигурой верховного божества официальная идеологическая доктрина Китая выдвигала на передний план проблемы социальной-пелитики и этики, т. е. задачу организации жизни в этом мире и стремление преобразовать порядки в стране в соответствии с санкционированными древними мудрецами представлениями об идеальном устройстве общества. Это значительно сместило акценты в системе религиозно-этических представлений. Не только в конфуцианстве, но даже и в даосизме, и в китаизированном буддизме метафизические спекуляции о сотворении мира или о загробной жизни играли достаточно скромную, второстепенную роль, а культ сверхъестественных сил так никогда и не смог затмить обожествленных героев и мудрецов, т. е. реальных исторических личностей и полулегендарных деятелей прошлого. Более того, именно факт реального существования деифицирован-ного субъекта служил в глазах его почитателей дополнительным и чуть ли не обязательным элементом его обожествления. Не случайно едва ли не все божества и духи сложившейся в позднесредневековом Китае системы религиозного синкретизма получали подчас даже официально утверждавшуюся «биографию» с описаниями добродетельных поступков, якобы совершавшихся прототипом божества в реальной исторической действительности. К этому стоит добавить, что божества, духи и бессмертные обильного китайского пантеона ценились и почитались обычно не столько за их «чудесные» деяния, сколько за добродетели и соответствие тем выработанным веками этическим идеалам, которые считались нормой в Китае.

Результатом отчетливо выраженного примата рационального над эмоциональным в сфере взаимоотношений со сверхъестественными силами оказался весьма утилитарный подход к божествам и духам, что также является одной из характерных особенностей религиозно-этической системы в Китае. От своих многочисленных объектов культа, которым они поклонялись и приносили жертвы, почитатели обычно стремились получить прежде всего реальные и ощутимые выгоды. Это стремление в общем-то не чуждо и адептам иных религий. Однако, пожалуй, лишь в Китае взаимоотношения по принципу «do ut des» доводились до своего логического конца: в тех нередких случаях, когда божество манкировало своими обязанностями, ему предъявлялись официальные претензии. При этом существенно, что эти претензии направлялись в адрес соответствующего уездного или областного административного начальства, которое призывалось воздействовать на потусторонние силы и которое нередко действительно карало божество — в лице его идола — за его «прегрешения», например за длительную засуху, которую оно, несмотря на многократные просьбы и жертвы, не предотвратило.

Еще одной существеннейшей особенностью религиозноэтической системы Китая была ее организационная слабость и рыхлость. Не было ни концепции церковного прихода, ни-духовной иерархии, ни института священников-пастырей с их проповедями, ни массовых обязательных молебнов. Вообще,.

«ели не считать появившегося сравнительно поздно под влиянием буддизма монашества и оставить в стороне вопрос о религиозных тайных обществах, в Китае никогда не было сколько-нибудь заметной и отделенной от остального населения касты жречества, сословия духовенства. В системе государственных культов основные жреческие функции исполнялись чиновниками во главе с самим императором, считавшимся первосвященником. Церемониями, связанными с семейными культами, руководили главы семей и кланов. Местные культы, равно как и многочисленные магические и мантические обряды, в древности отправляли деревенские колдуны-шаманы, а позже — даосские маги и гадатели и представители местных властей. Лишь с возникновением монашества многочисленные храмы стали обслуживаться даосскими и буддийскими монахами. В целом же структура религиозных культов и обрядов была неотъемлемой частью государственной и общественной структуры страны, органически вливалась в нее, так что ни о каком противостоянии светского и клерикального начала не могло быть и речи. С одной стороны, это было залогом всегда существовавшей в стране религиозной терпимости, эклектической всеядности. Деификация новых божеств, духов и героев была очень легким делом, а включение того или иного из них во всекитайский пантеон зависело по существу исключительно от его популярности в народе. С другой стороны, это гарантировало как возможность постоянного государственного контроля за духовной жизнью народа, так и господствующее положение конфуцианской доктрины в идеологической жизни страны.

Все эти особенности религиозно-этической системы Китая содействовали тому, что собственно религия в условиях китайской конфуцианской цивилизации играла сравнительно небольшую роль и занимала достаточно скромное место в идеологии, духовной жизни и культуре страны. Решающая роль в жизни общества и определяющее место в сфере духовной жизни народа, которые в других цивилизациях занимали религиозные системы, в Китае выпали на долю конфуцианства, которое в этом умысле выполняло функции религии. Однако конфуцианство в отличие от других мировых религий с их идеей скорби, страдания, веры и утешения в загробной жизни было именно искусством жить. В центре внимания этой доктрины всегда стоял человек, коллектив, общество, устройство правильной и упорядоченной жизни на этом свете, сегодня, сейчас. Культ практической пользы, конкретного счастья, достигаемых прежде всего посредством внутренних добродетелей и постоянного самоусовершенствования, оказал огромное влияние на формирование духовной культуры, психического склада и национальных традиций китайского народа. Не разрыв и стена между человеком и божеством, миром людей и загробным существованием, а, напротив, тесная взаимосвязь индивида и коллектива, микрокосма личности и макрокосма вселенной, простых смертных и божеств, равна как и основанный на этой связи идеал социальной и небесной гармонии, синтетического эклектизма, — вот характернейшие черты китайского восприятия мира [225; 247; 487а; 575; 620; 625; 626; 726; 807; 817].

Приоритет этики и социальной политики в идеологической структуре традиционного китайского общества способствовал созданию иной иерархии ценностей по сравнению, например,, с европейской, складывавшейся под решающим воздействием христианства. На эту разницу обратили внимание уже первые европейцы, столкнувшиеся с китайской цивилизацией. Еще со времен венецианца Марко Поло (XIII в.), впервые познакомившего Европу с Китаем [92], эта страна стала привлекать к себе внимание европейцев, считавших ее, как и Индию, страной чудес и загадок, невиданной мощи и богатства. Культура и быт китайского народа, его культы и верования, религия и этика, социально-семейная организация и административно-политическое устройство впервые были обстоятельно описаны в многотомных сочинениях католических миссионеров, преимущественно иезуитов, активно действовавших в Китае в XVII—XVIII вв. [595; 621]². Эти труды вызвали живейший интерес в Европе. Многие европейские просветители, в их числе Лейбниц и Вольтер, не только заинтересовались Китаем, но и восприняли описанные миссионерами конфуцианские принципы организации государства и общества как образец просвещенной монархии и царства Разума, за которые они выступали [55; 158, 139—168; 328; 460; 615]. Конечно, подобного рода восторженные оценки являлись в какой-то мере данью политической борьбе: выдавая описанные миссионерами идеальные формы за реальную действительность и абстрагируясь от искажений и деформаций, свя--занных с практическим воплощением этих форм в жизни, просветители пытались «воздействовать примером» на современных им европейских монархов. Неудивительно поэтому, что уже в те времена параллельно с безудержными восхвалениями Китая — особенно Лейбницем, которого считают «одним из истинно великих синофилов» [460, 87], — звучала и довольно резкая критика реальных порядков конфуцианского Китая. В частности, едко высмеял эти порядки, как и весь свойственный конфуцианству педантизм и авторитаризм, Д. Дефо [158, 151—153].

Эти две линии в оценке конфуцианского Китая продолжа-ли сохраняться и позже, оказывая влияние и на позиции специалистов-синологов, одни из которых восхищались гуманизмом конфуцианства, его духом высокой морали и культом самоусовершенствования человека и общества, тогда как другие резко порицали конфуцианство за его консервативность и авторитаризм. Надо сказать, что позиции обеих сторон достаточно обоснованы, хотя многое здесь зависит от субъективного выбора акцента и критерия. В самом деле, устойчивый консервативный гуманизм с его фиксированными ценностями и культ вневременной морали, ограничивающие бесчеловечность, произвол и тиранию, вполне могут показаться предпочтительными, особенно в эпоху, когда легко рушатся моральные устои и гибнут миллионы человеческих жизней³. С другой стороны, мало привлекательного в доктрине, исходящей из того, чго вся Истина уже постигнута, Вечный Порядок установлен раз и навсегда, и на долю благодарных потомков приходится лишь все заучить и действовать, как полагается.

По-видимому, в этом случае решение проблемы связано как раз с преодолением субъективного акцента и односторонности. Безусловно, высоко поднятые идеалы добродетели и справедливости, мудрости и гуманизма, создание уникальной в своем роде системы администрации и социальных отношений, при которой не происхождению, а знаниям, образованию, таланту и заслугам отдавалось официальное предпочтение, заслуживают внимания, уважения и подчас даже восхищения. Нет сомнений, что все это сыграло свою весьма положительную роль в истории китайской культуры^ в расцвете гуманитарно-культурной ориентации [372, 192—193 и 227— 231] традиционного китайского общества, в сильном ограничении тирании и произвола со стороны бесконтрольного деспота. Однако не следует забывать, что идеалы, как и вообще добрые намерения (которыми, как говорят, вымощена дорога в ад), нередко сильно расходятся с созданной, казалось бы,, на их основе реальной социально-исторической структурой. Другими словами, синолог обязан иметь в виду, что практическая реализация конфуцианских идеалов со временем привела к тому, что культ мудрости и справедливости выродился в догматизм, схоластику и авторитаризм, идеалы гуманизма оказались направленными против любого дуновения свободной мысли, а предпочтение знаниям и таланту на деле привело лишь к расцвету бюрократизма и социальных привилегий.