КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Всё оказалось легче, чем я думал, — улыбнулся Георг и достал визитную карточку с рельефным логотипом фирмы. — Перед советской блокадой Берлин был настоящим Клондайком по части искусства. На провинанс никто и не смотрел… те, кто нуждался в деньгах, продавали за гроши, те, кто покупал, не задавали лишних вопросов. Всё продавалось и покупалось…

Когда в секторе союзников провели денежную реформу и разделение Германии стало очевидностью, он открыл свою лавку на Фазаненштрассе в Западном Берлине. Пока ещё можно было относительно свободно передвигаться между восточным и западным сектором. На термометре «холодной войны» температура постепенно опускалась, и это, по словам Георга, играло ему на руку. Введение национальной валюты — немецкой марки — сыграло для фирмы решающую роль. В восточном секторе переплачивали за новую западную валюту чуть не вдесятеро, а это означало, что цены для жителя Западного Берлина, покупавшего что-либо в Восточном Берлине, тоже резко упали. По стране ходило несчётное количество бесхозных картин. Он купил второразрядные полотна фон Родена и Хакерта и продал их коллекционеру в западном секторе.

Если бы не блокада, он смог бы за считаные месяцы сколотить большое состояние. Но границы закрылись. До коллекционеров в Гамбурге и Кёльне было не добраться, как и в восточный сектор Берлина. Воздушный мост работал, но в Берлин доставлялись исключительно предметы первой необходимости, каковыми произведения искусства не являлись. Картину, как выразился Георг, не съешь на ужин.

Почти год он жил на то, что удалось накопить, к тому же помогал сёстрам Ковальски — в стране был голод. Когда границы открылись, он тут же понял: всё изменилось. Власти в восточном секторе наложили лапу на произведения искусства. Тем, кто пытался продать национальное достояние буржуазным кровососам на Запад, грозили драконовские меры, а когда той же осенью провозгласили образование Германской Демократической Республики, эпохе бизнеса пришёл конец. Он начал подыскивать другие источники доходов. Мысли, естественно, крутились в том же направлении, он лихорадочно размышлял, как ему применить свой единственный, как он считал, талант, талант, кормивший его даже в военные годы, — фальсификацию.

— А может быть, мною движет чувство мести? — спросил он, вытряхивая из пачки новую сигарету. — Наверное, так и есть… так было, когда мы встретились, и с тех пор мало что изменилось. Те, кто покупает мои фальшивки, заслуживают, чтобы их надули. Я презираю их: сквалыги, карьеристы… вся эта вульгарная так называемая элита… И гомофобы к тому же… Эти подонки как были нацистами, так и остались… поклонники Гитлера и его убогой мыслишки насчёт народа-господина… И я, по-твоему, должен их уважать?

Несколько лет назад, продолжил Георг свой рассказ, государственная типография в Берлине напечатала серию малоизвестных листов Дюрера. Рельефная маркировка и поставленная вручную печать… вроде бы застраховались, каждая деталь буквально кричала: сделано недавно, факсимильная копия. Он, повинуясь импульсу, купил несколько штук и принёс домой. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что печать легко удалить, подержав лист над паром. Рельефный штемпель тоже не представлял затруднений — не сложнее, чем с почтовой маркой: зажать между растровыми клише.

— А чтобы убрать чернила, я поэкспериментировал с хлорированной бумагой, — объяснил он тоном знатока, — волокна немного повреждаются, но структура легко восстанавливается селенитом. К тому же, если лист немного состарить, его не отличить от репродукций в рабочих каталогах. Вся серия есть как в «Художественных гравюрах» Бартша, так и в «Руководстве для коллекционеров гравюр по меди» Зингера. Конечно, более тщательная экспертиза покажет, что к чему, но мои заказчики мне доверяют, и к тому же они ничего не смыслят в гравюре…

За короткое время он продал десять штук «оригиналов» Дюрера. Удача придала ему азарта. Чтобы не вызывать подозрений, он отложил Дюрера и занялся Кете Кольвиц. Рисунки Кольвиц были очень популярны у собирателей в Западной Германии. Художница была ещё жива, но жила по другую сторону «железного занавеса», в Пренцлауер Берг, и у неё не было никаких возможностей контролировать, где и как появляются её работы. В каталоге Шифлера он отобрал рисунки, которые, как ему показалось, сразу найдут спрос, и заказал копии у иллюстратора в Целендорфе — тому надо было кормить шестерых детей, и он не задавал лишних вопросов. На вопрос, откуда у него эти листы, он нагло отвечал, что купил их во время войны у самой художницы. Никто и не сомневался — ни в его истории, ни в подлинности работ.

Но всё равно спрос на графику был ограничен. Рынок начал иссякать.

— Вот так и обстоит дело на текущий момент, — улыбнулся Георг, — и вот почему я подумываю опять заняться живописью. Мои клиенты постоянно спрашивают насчёт старых мастеров, но тут требуется абсолютно идеальная работа… До поры я удовлетворялся средними копиистами… но они не решаются взяться за настоящие полотна, те, что могли бы принести серьёзный доход. То, чем ты занимаешься сейчас, Виктор, — мелочовка, на хлеб и квартплату.

Виктор слушал, не перебивая. Его старый компаньон, оказывается, даже нанял двух художников — они делали копии не особенно приметных работ девятнадцатого века… Потом он рассказал о всё сужающемся круге заказчиков, потому что он не в состоянии предложить им то, чего они хотят, о сёстрах Ковальски — он поддерживает с ними дружбу, они опять работают медсёстрами. Он рассказал о тщетных усилиях узнать что-либо о судьбе Морица Шмитцера — пытался и через Красный Крест, и через Комитет по делам беженцев… Но в Сталинграде свидетелей не было — четверть миллиона человек исчезли, не оставив и следа.

Чуточку смущаясь, Георг поведал, что в последний год он пытается найти утешение в обществе некоего Джесси Вильсона, американского военнослужащего из Ноксвилля, Теннесси. Если их связь выплывет наружу, тот рискует увольнением из армии. Он рассказал о странном чувстве — жить в разрушенном городе, разделённом на две половины, в городе привидений, где история и современность сплетены в неописуемый хаос. Он говорил о выживании и вере в будущее, о том, какую роль играет сейчас подлинное и фальшивое… И самое важное, поведал о главной своей мечте — снова работать с самым гениальным фальсификатором всех времён и народов — с Виктором Кунцельманном.

Он закончил свой рассказ, когда уже светало.

— И что будем делать? — спросил Виктор.

Георг достал из кармана пиджака две сигары и одну протянул Виктору.

— Всё очень просто, — сказал он. — Начинаем сотрудничать. Есть множество людей, вполне заслуживших быть обманутыми, причём не кем иным, как братьями Броннен. Не забудь — в лагерь нас бросили самые обычные немцы. Мир состоит из гомофобов. Можешь считать себя иезуитом: в нашем случае цель, безусловно, оправдывает средства!

* * *

Нам нужно выйти на легальный рынок, пояснил Георг на следующий день. Они стояли в мастерской и любовались картинами, поступившими на реставрацию. Подлинниками. Конечно, можно продавать работы как ворованные, но тогда они принесут лишь ничтожную часть той суммы, которую за них можно получить, продавая законно, настоящему коллекционеру. Те копиисты, что работают у него сейчас, недостаточно искусны, и он просто не решается на такой рывок. К тому же в последние годы отрасль насторожилась. В Федеративной Республике появились новые экспертные методы, особенно в лаборатории профессора Дернера в Мюнхене. Говорят, там собираются даже открыть целый институт. Институт Дернера, где несколько дюжин экспертов будут работать над выявлением подделок.