Купленная. Игра вслепую

— За городом тишина и красивая природа. Как приедем, все увидишь и узнаешь.

— А почему не сейчас? — я ведь запросто могу устроить истерику прямо сейчас, еще до того, как мы успеем выехать из центра. Неважно, что ему удалось затащить меня в машину без какого-либо сопротивления с моей стороны, мне ничего не стоило сорваться в любую из ближайших секунд, поскольку я уже была на пределе.

Его последовавшая на мой вопрос беззвучная усмешка-выдох никакого послабления моим нервам, разумеется, не дала, если не наоборот.

— Тогда никакого сюрприза не получится. — и, конечно же, это надо говорить, не глядя в мою сторону, все еще удерживая мое эмоциональное напряжение на критическом пределе.

— А оно было запланировано до этого или… возникло спонтанной идеей несколько минут назад? — теперь останавливаться было уже как-то и поздно, и ни к месту. По крайней мере, мне рот еще никто не затыкал, а мне самой требовалось в срочном порядке хоть какое-то успокоение, иначе… Просто не представляю, что тогда со мной произойдет.

И чуть затянувшаяся пауза после моего очередного очень даже уместного вопроса мне совершенно не понравилась. Как и не нравилось наблюдать будто исподтишка за чеканным профилем Глеба, испытывая при этом далеко неприятные ощущения и мало чем похожие на предыдущие. Это как же надо было друг от друга так отдалиться, чтобы начать чувствовать отталкивающее отчуждение практически на физическом уровне?

— Я ведь очень мало рассказывал тебе о своей жизни. Вернее даже, совсем ничего. Хотя оно и понятно. Мы не так уж и много с тобой встречались. Тем более, что и встречались далеко не для задушевных разговоров.

То, что он так резко ушел от темы, не могло мне, естественно, как-то понравиться. Но и не я вела эту гребаную машину в неизвестном мне направлении, тем самым обозначив лидирующую позицию во всей сложившейся ситуации, куда меня загнали отнюдь не по моему добровольному согласию. Так что, увы и да. Все, что мне теперь оставалось, молча слушать то, что мне-таки соблаговолили рассказать-поведать. Хочу я этого или нет, разве это кого-то сейчас волнует, кроме меня?

— В какой-то степени, это даже нечестно. Я знаю о тебе очень многое, а вот ты — ни обо мне, ни о Кире практически ничего. За Кира я, конечно, полностью расписываться не стану, но на счет себя… Вернее, о некоторых нюансах или вопросах-ответах, о которых тебе все-таки следует кое-что знать. И нет, я не собираюсь ничего рассказывать о Кирилле, как и пытаться выставить его в твоих глазах в невыгодном для него свете, что, возможно, в свое время, он успел провернуть со мной. Конечно, при нынешних обстоятельствах это уже не имеет никакого значения, но… Поскольку дорога не близкая, а вынужденное молчание с пугающим неведеньем способно точить нервы похлеще, чем вода камень, то, так уж и быть… Постараюсь все это облегчить в силу имеющихся у меня на данный час возможностей.

Что ни говори, но, наверное, только он мог растянуть свое пространное вступление едва не до шокирующих пределов. Это потом я пойму, что он банально и чисто в своем репертуаре тянул время, а еще точнее, забалтывал меня со свойственным лишь ему опытом. Делал именно то, что умел лучше всего и лучше всех — заговаривать, зашептывать и зачаровывать. Причем зачаровывать — не всегда в положительном смысле данного слова. Зачароваться можно и представшим твоим глазам чистейшим ужасом.

— Не знаю, рассказывал ли тебе свою версию Кир, но, как ты должно быть уже поняла, он у нас немножко поздний ребенок. Хотя мы и поженились с Ритой едва ли не сразу же после выпускного класса. Точнее, по-тихому и тайком от всех расписались. В принципе, это было не так уж и сложно, надо было лишь выждать три месяца и найти парочку свидетелей. В те времена это было едва не обычным делом, пышные свадьбы устраивались немногими. Нам тоже устроили к десятилетней годовщине такую, так сказать, с некоторым опозданием, еще и с намеком на то, что без свадьбы в прошлом, возможно у нас и не было детей. Даже в церковь по такому случаю потащили венчаться, что, естественно, в качестве примочки больному, ничем не помогло. Начало девяностых это вообще своего рода — начало какой-то воистину безумной эпохи. Причем сорвало тогда конкретно всех и вся. Будто целый мир в одночасье перевернулся вверх дном, кого-то загнав в безвыходный тупик или под гробовую крышку, а кому-то выдав в одни руки безграничный карт-бланш. Тем не менее, даже в таких едва не постоянных стрессовых реалиях время от времени можно было находить небольшую отдушину в тех же бурных вечеринках или первых поездках по заграницам. Да уж, те еще были развеселые деньки — российская братва на турецких пляжах и в Париже. Слава богу, хоть наш запоздалый с Ритой медовый месяц додумались не испортить своими малиновыми пиджаками и чисто блатным антуражем. Отправились с ней тогда на Бали без обязательного кортежа из матерящихся шестерок вооруженной до зубов охраны. Можно сказать, впервые, за столько времени вспомнили и о себе. Для женщин романтические путешествия — чуть ли не самое-самое запредельное и ценное, что только может случиться в их и без того затюканной жизни. И, как правило, они придают таким вещам какое-то не в меру завышенное внимание. И Рита была не исключением. Впрочем, даже я на удивление проникся ее воодушевлением, как и возможностью вспомнить о наших сумасшедших отношениях в прошлом, так сказать, воскресив в памяти буйство пережитых моментов и связанных с ними особых для нас двоих событий. Наверное, не последнюю роль тогда сыграло и мое перед ней запоздалое чувство супружеской вины. Увы, но в тех условиях, в каких мне приходилось в те годы вертеться и буквально выживать, хранить верность даже безумно любимой тобой женщине, крайне невыполнимая задачка. А про снятия убойных стрессов нетрадиционным способом или тем же жестким сексом, можно и не расписываться. Бывало такое и всякое, что не захочешь порой и сам вспоминать на трезвую голову. А уж как она меня тогда терпела, особенно, когда я по пьяни (а иногда и в абсолютно трезвом состоянии) доводил ее своими бурными вспышками ревности… Если все это вспоминать сейчас, одного дня будет точно мало. В общем, как бы сильно ты кого-то не любил и как бы сам себе не рвал жилы, давая и себе, и ей какие-то клятвенные обещания, в конечном счете все это когда-нибудь выгорит дотла. Может подобное и не забывается до конца, но зато учит очень многим вещам. Ну и, конечно же, делает сильнее. Куда уж без этого?

Откровенно говоря, сказать что-либо по поводу спонтанной исповеди Глеба Стрельникова в те минуты я едва ли бы сумела. В том состоянии и с той гаммой переживаний, которыми меня обложили со всех сторон в пределах маленького пространства элитного авто, было как-то крайне сложно сосредоточиться на чем-то одном. Тем более, когда все это время слушаешь и наблюдаешь за поведением далеко не безопасного для тебя человека. Когда с каждой пройденной минутой и выложенной им, как на духу короткой истории о его самой темной части жизни, приходится все больше и больше понимать всю безысходность собственного положения. Что все эти исповеди неспроста. И едва ли этот мужчина рискнул бы рассказывать практически о самом сокровенном изменившей ему любовнице-содержанке только потому, что надо как-то скоротать в дороге время. Вот именно, в стиле откровенных разговоров между "случайными" попутчиками.

Только в том-то и проблема. Эта поездка была отнюдь не случайной, а меня подвозили вовсе не по моей предварительной просьбе. Как и заставляли слушать затянувшуюся предысторию перед чем-то заведомо более важном и неминуемым. Тем, что я в конечном счете и услышу, поскольку Глебу так захотелось. Он так решил, чисто из царской милости. Ибо такова его наищедрейшая воля.

— В общем, разыграли меня тогда весьма впечатляюще, — а еще он частенько приправлял свой содержательный рассказ ироничными усмешками с толикой горькой ностальгии по временам, которые уже никогда и никак не вернешь. Прямо как сейчас, на порывистом выдохе и с полностью расслабленными мимическими мышцами лица. — Я потом целых семь лет свято верил, что все было именно так, как говорила тогда Рита. Хотя должен был насторожится сразу же. Уж как-то она резко начала летать в облаках, рассказывая мне сказочки, будто это смена климата, воздуха и самой обстановки сделало свое "волшебное" дело. А уж когда видишь любимую женщину в подобной эйфории, невольно и сам подключаешься и к ее настроению, и той мнимой уверенности, в которую она уверовала с собственной же подачи, как в истину последней инстанции. Правда, сложно не признаться… эти дни действительно были прям перенасыщены романтическо-розовой сахарной ватой с ярко выраженной ванильной приторностью. Все, как в наилучших традициях голливудских мелодрам. Элитное бунгало на берегу частного пляжа, пурпурные закаты, экзотическая еда и горящие безмерным счастьем глаза любимой женщины, которую не хочется выпускать из своих объятий до скончания вечности. Чем не идеальная сказка с самым идеальным хэппи-эндом? Особенно, когда в последнюю ночь перед отъездом Она прижимает твою ладонь к своему обнаженному животу и, еще сладко вздрагивая от пережитого оргазма, будто в наркотическом бреду, шепчет тебе в губы, что чувствует это… Чувствует зарождение новой жизни. И ты, естественно, ей веришь. Как последний дурак. Потому что готов поверить в те мгновения любому чуду, еще и под столь мощным впечатлением от окружающего антуража и улетного секса. После стольких лет бесчисленных попыток, ставших для единственно бесценной для тебя женщины буквально убивающим проклятием и уже практически доведших ее до полного отчаянья, воспринимать свершившееся не иначе, как за чудо, само собой и не получится.

Может поэтому я и не смогла не прочувствовать всеми сенсорами своих воспаленных нервов и эмоций вложенный Глебом в его рассказ не сколько "скрытый" смысл, а именно пережитые им когда-то противоречивые моменты взлета и падения? Поскольку звучавшая в его голосе ирония не предвещала ничего хорошего. Шокирующее откровение мужчины, в которого я чуть было сама когда-то не влюбилась, бьющие наотмашь по самым уязвимым точкам психики скрытой в них болью и… ненавистью. И каким бы апатичным голосом он все это сейчас не говорил, догадаться, через что ему пришлось в свое время пройти — не составляло ровным счетом вообще никакого труда. Казалось, я сама сейчас все это проживала, пропуская по своим нервам высоковольтным током циклические удары-разряды из чужих чувств и разрывающей на атомы душу боль.

— Не даром говорят, счастье — в неведенье. Возможно, где-то очень глубоко на подсознательном уровне я и чувствовал тщательно скрытый подвох во всей этой идеально состряпанной истории, но, скорей всего, готов был обманываться и дальше, как, наверное, любят обманываться все без исключения. Ведь это придает жизни ту самую остроту чувств, которых нам не хватает в бесконечной рутине столь банальной реальности. Несбыточные фантазии о недосягаемом совершенстве. Плюс, переоцененное доверие к очень близким тебе людям. А потом, однажды, ты настолько расслабляешься, практически уже уверовав в свою абсолютную неуязвимость, после чего, обязательно, получаешь в спину неизбежным ударом ножом. Тоже своего рода классика жанра. Как и крылатая фраза "Мы в ответе за тех, кого приучили", или, как в нашем случае "Лучше открытый враг, чем коварный друг". Хотя сюда, скорее, подойдет фраза "Брат может и не быть другом, но друг — всегда тебе брат". А когда твой брат и первое, и второе, и третье…

Пауза. Пусть и небольшая, но настолько красноречивая, что не почувствовать вложенную в нее эмоциональную экспрессию просто невозможно. Наверное, я уже догадалась обо всем практически сразу же, пусть и не позволяла своему шокированному разуму делать преждевременных выводов раньше положенного срока. Но, разве, кто-то запрещал мне это делать? Я же не подавала при этом голоса, как и не думала перебивать Глеба неуместными замечаниями-вставками. Вопрос в другом. Хотела ли я узнавать всю правду до конца? Да и был ли у меня для этого хоть какой-то мнимый выбор?

— Нас всегда воспринимали, как что-то нераздельное, неразлучное или одно целое, будто мы изначально родились тройней, а не двойней, разве что от двух разных матерей. Даже спрашивали по привычке, как это обычно бывает в многодетных семьях, мол, "где твой брат или сестра?", а в нашем случае еще и "где ваша Стрекоза?", потому что об этом мог знать только ты или сразу оба. Мы и сами так друг друга и воспринимали, как и не могли представить, что все могло быть как-то иначе. Всегда вместе, всегда не разлей вода. Причем Валерку в училище так и станут все называть Тенькой, а уже после института, в более серьезных кругах — коротким и не таким уж и шуточным титулом Тень. Представить Инквизитора без его вездесущей Тени было так же сложно, как и нашу детскую троицу из прошлого без кого-то одного из нас троих. Я и сам частенько забывался, если его не было по каким-то причинам рядом, чисто на интуиции то и дело обращался к его пустому месту. И, наверное, делал это еще где-то года три, не меньше, после его кончины. Догадаться, что он был влюблен в Риту, как и я, было так же легко, как и вычислить главного лидера в нашей намертво сплоченной троице. Все были еще до нашего поступления в школу уверены на все сто, что именно я буду с ней и без особого напряга завоюю ее сердце. Оно и не удивительно. Валерка всегда выбирал третьи роли, хотя по интеллекту не уступал всем вместе взятым отличникам нашего класса. Просто был чрезмерно тихим и старался не выделяться. Таких замечают не по экстравагантным поступкам, а по "скромным" делам. И то… без пресловутого тихого омута даже здесь не обошлось. Он же никогда не лез вперед, как и никогда не заявлял на кого-то или что-то своих законных прав. А Стрекозу и вовсе любил так тихо и беззаветно, что поди еще попробуй догадайся о его истинных чувствах, что называется, со сто тысячного раза. Конечно, я не воспринимал его, как за возможного соперника ни разу и ни при каких, даже самых абсурдных раскладах. Да он и не пытался что-то предпринимать со своей стороны. Как говорится, не рыпался и не искал на свою задницу заведомо провальных приключений. Тут он был стопроцентным прагматиком от и до. Никогда не полезет в явно проигрышную авантюру и сделает все возможное, чтобы и других в нее не занесло. Разве что в этот раз сумел сделать нечто невообразимое даже для себя. Хотя… не удивлюсь, что как раз поэтому он и пошел на весь этот безумный риск, с учетом шокирующей для многих неожиданности. Потому что никому бы и в голову не пришло заподозрить его в измене или предательстве не то что родному брату, а самому Инквизитору…