Куреневский голем

– А кто ж ее такую кралю малеванную забудет? Тьфу!
– Старуха перекрестилась и шепотом добавила, - убили ее...

– Откуда вы знаете?

– К нам ее привезли. Нинка с судебки рассказывала. Вот правду говорят, что Бог шельму метит.

Как обычно, я медленно соображал, а ведь мог бы догадаться, что ее муж явился в больницу на опознание. Несколько секунд я колебался, стоит ли попытаться увидеть тело, но потом покачал головой, понимая, что не хочу. С меня довольно мертвых тел, да и что я вообще затеял? Какой из меня сыщик...

– Закололи ее. Полюбовник зарезал ейный, точно говорю.

– Полюбовник?
– встрепенулся я.
– Она ж замужем, а лет ей уже сколько...

– Тю! Так то разве помеха? Как пить дать, полюбовник! Я ж давно заприметила, повадилась она на работу через овраг раненько так шмыгать, тайком. И от нас она ходила, хотя живет с муженьком-то в центре!

– И кто он?

– А я почем знаю, - пожала баба Маня могучими плечами и горько вздохнула.
– Грешно про покойницу плохо говорить, но дрянным она была человеком. Вот ей по заслугам и воздалось...

И бабка опять перекрестилась.

– Почему?

– А то мертвые не выдержали...
– загадочно пробормотала она и отвела глаза.
– Она ж, падлюка, так ни за что и не ответила. Доносила она, Толик, в комендатуру доносила. Гранбергов помнишь? Их первыми сдала. Ничего, прах к праху, жаль только, что ее, паскуду, нашли, а то упокоилась бы рядом с ними...

– Не может быть...
– ошеломленно выговорил я.
– Что за антисоветчину вы разводите, баб Маня? Если она наших немцам сдавала, почему же ее не судили? Почему вы молчали?

– Толик, побойся бога... Кто молчал? Даже Лев Михайлович и тот пытался, а все пустое. Она ж хитрая зараза, она коммунистов-то не трогала... Евреев только беспартийных... А потом и вовсе замуж во второй раз выскочила, а он у нее шишка какая-то в исполкоме... И как наглости-то хватало, при живом муже, ты подумай! Вырядится в шубу котиковую моднявую и шурует вот на таких каблучищах на глазах у всех к хахалю, гадина подколодная! Ни стыда, ни совести! Тьфу, прости господи!

Я потеряно плелся по коридору больницы, не зная, что и думать. Пойти к майору и рассказать ему все? Но с меня подозрений это не снимет... Или снимет? Я встрепенулся и решительно направился в кабинет Льва Михайловича. Будь что будет.

– Толя? Заходи...
– профессор поднялся мне навстречу.
– До сих пор поверить не могу. Я же их предупредил, позвонил, неужели не успели? Сколько погибших, а сколько еще будет... Говорят, что трамвайное депо полностью накрыло... Господи, вот я старый дурак, прости! Ты Веру нашел? Она хоть жива?

– Нет...
– горло предательски сжалось, хотелось разрыдаться, как в детстве.
– Простите меня, Лев Михайлович. Я пытался, но меня никто не захотел слушать...

Профессор уставился невидящим взглядом мимо меня. Он сильно осунулся и явно не спал со вчерашнего дня.

– Ты невиноват...
– он ссутулился.
– Это все я...

– Лев Михайлович, прекратите, - я подошел к нему и обнял за плечи, усаживая на место.
– Мне ваша помощь нужна. Вы Дарью Семеновну помните?

Профессор вздрогнул и поднял на меня покрасневшие от недосыпа глаза.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ее убили. К вам еще майор не приходил?

– Приходил. О тебе спрашивал. Я думал, он причинами аварии занимается...

– И ее убийством тоже. Скажите, это правда, что она во время войны доносила в комендатуру?

– Да... Но доказать не смогли. Гранберги у нас скрывались, а потом при облаве их забрали. Немцы точно знали, где искать. Она их сдала, больше некому. А расстреляли их здесь, как и тысячи других. Теперь и Бабий Яр решили сровнять с землей, даже память о них стереть... А оно, видишь, как все обернулось... Мертвые поднялись...

Лев Михайлович говорил равнодушно, обыденно и очень устало.

– Баба Маня думает, что у Дарьи Семеновны здесь был любовник. Вы что-то об этом знаете?

Профессор брезгливо передернул плечами.

– Знаю, только не здесь, а в Кирилловской. Кто-то из реставраторов, кажется.

– Вы его видели?

– Нет, слава богу, нет. Лиса эта драная даже не таилась...

– Как бы мне его найти?

Лев Михайлович не успел ответить. Дверь тихо распахнулась, и на пороге застыла хрупкая фигура. Всклокоченные, неровно обстриженные волосы, детское лицо и громадные пустые глаза. Я вздрогнул, встретившись взглядом с этой странной девушкой.

– Зоя, ты зачем из палаты ушла?
– профессор тяжело поднялся и подошел к ней.

Она прижимала к себе большую изломанную куклу, настолько неуместную своей радужной яркостью в этом сером кабинете, что у меня на секунду закралось подозрение, что я сам сошел с ума от горя.

– Голем. Он проснулся, - сказала девушка и показала на одноногого человечка.

Лев Михайлович аккуратно освободил глиняную куклу из ее изрезанных пальцев и покачал головой.

– Зоечка, иди в палату.

Он слегка подтолкнул ее к выходу и позвал санитара, чтоб тот ее проводил.

– Зоя?
– переспросил я, мучаясь сомнениями.

– Да, - грустно улыбнулся профессор.
– Зоя Седых.

– Она так похожа...

– Ты не ошибся, Толик. Но теперь она Зоя Седых. Настенька, царствие ей небесное, когда Гранбергов забрали, места себе не находила, молилась, а вечером не выдержала и поехала сюда. Там по всему яру оцепление стояло, но она ж у меня упрямой и смелой была, не то, что я, трус... Вот и упросила ее пропустить. Немец какой-то сжалился. Как она их нашла, я даже не представляю. Только вывезла она тогда троих ребят, что спаслись, в деревню из города, через все патрули, а потом отец Сергий их перекрестил и документы выправил. Была еврейка Зоя Гранберг, а стала Зоя Седых, крещеная русская. Но девочка до сих пор живет в том кошмаре, помутился у нее разум от пережитого. А я даже здесь не смог ей помочь...

Профессор замолчал и провел по лицу рукой, словно стряхивая липкую паутину тяжелых воспоминаний.

– О каком големе она говорила? Это фамилия?

– Нет, что ты...
– криво усмехнулся Лев Михайлович.
– Это еврейская легенда о глиняном человеке, в которого вдохнули жизнь, чтобы он защитил своих создателей. Но он не защитил, как видишь... Придется ей нового делать.

И профессор выбросил в мусорное ведро куклу, с укором смотрящую на нас разбитым лицом.