Курсант: Назад в СССР 7
Шрифт:
Я бродил по ленинской комнате взад и вперед, словно зверь в клетке, и поглядывал в распахнутое окно.
— Что-ты мельтешишь, Андрюха? — Погодин развалился на потрескавшемся кресле из кожзама и дул на горячую кружку.
— Понимаешь, Федя, не дает мне покоя одна мысль, — задумчиво пробормотал я, меряя кабинет шагами. — Что общего между всеми убитыми, кроме порезов на животе? Ну ладно, адвокат и артист — их Березов винит в смерти дочери. Хотя сам этого не говорит. А остальные?
— Что ты заморачиваешься? — Погодин с шумом
— Горохову вот тоже про общее интересно, — буркнул я, просто чтобы Федя со мной не спорил.
Я разложил на столе фотографии убитых женщин. Все молодые. Улыбчивые. Только улыбки какие-то холодные. Будто мертвые. Перебрал в мозгу их дела, вспоминая, как в прокуратуре читал томики.
Вахрамеев и его личный состав как раз отрабатывали сейчас окружение потерпевших. Теперь бросили все силы на это. Искали, что могло быть между ними общего, но пока безуспешно.
— Надо еще раз дела почитать, — задумчиво проговорил Погодин. — Сопоставить время и места преступлений. Заключения медиков посмотреть и найти десять отличий или сходств.
Я с удивлением уставился на Погодина:
— А ты гений, Федя…
В моем мозгу всплыл один интересный факт. Когда я был в первый раз в горпрокуратре и читал заключения судмедов, не обратил на него особого внимания. У одной из потерпевших, я точно помнил, был шрам. Интересный такой шрам. Вот я дурень! Почему сразу не догадался?
— Собирайся, Погодин, — я радостно подскочил к другу и выхватив у него кружку, отставив ее на стол. — Погнали в прокуратуру!
— Дай хоть чай допить! Только налил ведь!
— На пенсии чаи распивать будешь. Труба зовет. Все-таки ты гений!
— Скажешь тоже, — хмыкнул Федя. — Не надо меня так называть…
— Это почему? Скромничаешь? — ухмыльнулся я, недвусмысленно распахивая дверь кабинета.
— Гении долго не живут. И вообще. Они наполовину сумасшедшие.
— Разрешите? — постучав, я приоткрыл дверь в кабинет зампрокурора города.
— Андрей Григорьевич! — Егор Павлович приветливо закивал. — Заходи, дорогой. Слышал о твоих подвигах. Ловко вы этого военрука раскрутили. Когда Горохов приезжает? Уже, честно говоря, не терпится свалить ему эти все наши убийства. Теперь можно и объединять их. Подозреваемый есть. Поздравляю.
— На днях Никита Егорович будет здесь, — я вошёл внутрь, за мной семенил Погодин. — Мне тут кое-что вспомнилось. Нужно срочно это проверить. Как бы мне дела еще раз глянуть? По убитым девушкам. Организуете?
— Всегда пожалуйста, — Палыч встал, — сейчас принесу. Они уже почти что ваши. Жду не дождусь, когда Горохов примет их к своему производству.
Зампрокурора вернулся даже слишком быстро. В этот раз томики не пришлось собирать по разным кабинетам. Скорее всего, они еще после последнего нашего визита лежали у кого-то одного в сейфе, не разобранные. Конь в них не валялся с тех пор, и никто про папки не вспоминал. Так бывает, если темнуха голимая и наработок нет. О них вспомнят, когда сроки приостановления прижмут.
— Так… — я быстро
отлистал первый попавшийся том до места, где было вшито заключение судмедэксперта.Провел пальцами по тексту. Ага. Вот оно. Есть… Спешно раскрыл следующий том. Нашел нужное место. Снова пробежался глазами, ища в куче терминов и подробностях вскрытия нужное мне описание. Пробежишь глазами мимо — и не подумаешь на неё внимание обращать, потому как незначительная деталь-то… В выводах, которые штудировал тогда, естественно, не отражена.
Сколько таких примет прячется от нас? Даже представить сложно. Я подумал о том, что, наверное, всегда есть за что зацепиться, вот только сопоставить не всегда додумаешься.
— Что там нашел, Андрей Григорьевич? — Палыч с интересом уставился через мое плечо, вытягивая шею.
— Сейчас, сейчас, — бубнил я, открывая следующую папку. — Ага… Отлично! И здесь такой же.
— Что? — в голос спросили Палыч и Погодин.
— Подождите, товарищи дорогие, — я многозначительно улыбнулся. — Осталось последнее дело проверить. Блин. Где же там заключение? Потеряли, что ли? Блин. А, вот оно. Так-с… Есть!
— Да что там? — недоумевал прокурорский.
— А то, что у всех девушек есть одинаковые шрамы.
— Шрамы? — Палыч свел брови, отчего его худое лицо в купе с длинным носом стало напоминать коршуна… — Какие шрамы?
— Смотрите, — я ткнул пальцем в описательную часть заключения. — У всех потерпевших старые шрамы на животе. Поперек.
— Так это следы операции, — пробормотал Палыч.
— Совершенно верно. Убитых всех кесарили.
— Хм-м… — интересно получается, — Палыч почесал ухо. — Насколько я знаю, детей-то у них нет.
— Вот в том-то и штука! — я поднял палец вверх. — Вот что у них общего! Их всех кесарили, но ни у кого нет ребенка.
— А где же такую операцию делали? — спросил Погодин.
— Вот это нам и предстоит выяснить. Спасибо, Егор Палыч. Помчались мы дальше землю рыть.
Я спешно пожал руку прокурорскому и первым направился к выходу.
— Наконец-то, — медик-студент из роддома заговорщически огляделся, сидя в моей машине на переднем сиденье. — Я уже думал, вы про меня забыли, Андрей Григорьевич. Обещали сделать негласным сотрудником, а потом…
Берг осёкся, поглядывая на Погодина, который развалился на заднем сиденье.
— Не беспокойся, Гена, — успокоил я его. — Органы про тебя помнят. А это тоже наш сотрудник. Можешь при нем смело говорить.
Практикант опасливо покосился на здание роддома:
— Надеюсь, никто не заметил, что я к вам в машину сел?
— А что такое?
— Ну вы же сами просили приглядывать за работниками роддома и подмечать странности. Я теперь против них, как это сказать, копаю. Вот… — студент достал из недр мятого халата потрепанный блокнотик. — Вчера в 14.35 наша санитарка Курочкина вынесла из учреждения сумку. Подозрительную такую, пухлую, но легкую. Я спросил ее, что вы, тетя Маша, там несете? А она меня по носу щелкнула и сказала, что не мое, дескать, это дело. Но я-то глазастый. Видел, как упаковки ваты белеют из расстёгнутой молнии. Вату и бинты она с работы таскает. А еще, в пятницу в 15.45…