Курзал

Правда, учился Юрик прилично, в первых классах и вообще был отличником, но опять не потому, что стремился чего-то добиться, а потому, что мать часами рядом высиживала и чуть что заставляла переписывать с самого начала. Кряхтит, слез полные глаза, а делает. В шестом-седьмом классах такого контроля обеспечить уже не могла, многого, чему их теперь учат, сама не знала, восьмилетку кончала дома, в деревне… да и когда это было! Но все равно тетрадки просматривала, и уж чего-чего, а грязи там не водилось. И все же сполз на четверочки да троечки. Говорят, возраст такой, вон и Людкина Наталья еле тянет, но там — дело другое, там интернат, а родители — хоть и считается, что оба есть, на самом деле отец, как ни говори, не родной, а мамаша… Да и вообще, с детьми что главное? Учет и контроль. А какой в интернате может быть контроль?

При помощи контроля, то есть наблюдая из окна кухни, как ее тринадцатилетний Юрик гоняет с ребятами во дворе, Тамара установила: в возникающих по ходу дела драках ее сын участия не принимает, стоит себе в сторонке и ждет, пока «победит дружба». Заметив это впервые, выводов делать не стала, решила: может, единичный случай. Тем более, раньше, маленьким, Юрик давал отпор, если у него, к примеру, пытались отнять игрушку. Но там и драки были другие, вырвал игрушку — и в сторону, а чтобы здоровый лоб, который ежедневно подтягивается на турнике, стоял руки — в брюки, пока бьют его товарищей?.. Через неделю повторилось то же самое. На этот раз сцепились уже не кучей, дрались один на один Славка Шестопалов из седьмой квартиры, главный Юркин дружок, и амбал-переросток Ухов. Ухов подмял Славку, колотит — страх смотреть, а наш фон-барон хоть бы хны. Отошел, будто не его дело, даже смотрит в другую сторону.

Когда Юрик вернулся домой, Тамара все ему высказала. И про трусов, которые умирают тысячу раз, и в особенности — про предателей, и — что сам погибай, а товарища выручай. Весь скривился, засопел и сказал, что выручать надо, когда человек прав, а они — из-за ерунды, лишь бы кулаками махать, и Шестопал сам, первый полез, любит драться, ну и схлопотал! Но Тамара, разволновавшись, ничего уже не слушала, крикнула, что когда бьют своего, нечего разбираться, кто прав, кто не прав. «Увижу еще раз — все, ты не мужчина и мне не сын! Живо отправлю на Васильевский к папаше Мартьянову!» Про папашу Мартьянова Юрик слышал уже не впервые и, конечно, заревел, как ясельный: «Мамочка, не буду, мамочка, не отправляй!» А тут шла Тамара как-то с работы через двор, видит: мальчишки опять дерутся, прямо куча мала, кто кого — не поймешь. Наш принц — в сторонке, притворяется, будто разглядывает голубей. Заметил мать, и пулей туда, в драку, в самую гущу. Через полчаса явился — новый свитер в грязи, под носом кровь, на скуле синяк, сам зареванный. Тамара промолчала — не хвалить же, нормальное дело. Но и ругать за свитер тоже не стала. А он весь вечер посматривал, видно, ждал чего-то. Неужто ордена?

Еще одно беспокоило: подвержен влияниям. Закадычный этот Шестопалов из них двоих явно был главным. Юрик чуть что: «А Славка сказал… А Славка считает…» Тамара: «Ну, а своя-то голова у тебя есть? А если Славка тебе скажет — в люк вонючий залезть и крышкой закрыться?»

Но Славка — ладно, хуже другое: Виктор, сосед, с недавних пор больше не плавал, списали за что-то. Устроился в соседний гастроном грузчиком, опустился, каждый вечер поддатый. Хулиганства в квартире, правда, себе не позволял, Тамара пригрозила — если что, вылетишь из Ленинграда на сто первый километр, я буду не я. Верил и вел себя тихо. Но что опасно? Юрик вдруг стал к нему тянуться. Мать весь день на работе, а у этого алкаша при магазине свободное расписание. Как-то забежала днем; сидят с Юркой на кухне, чаи распивают. На столе батон, сыр, колбаса полукопченая, Юрик наворачивает за милую душу, ему без разницы, куплена эта колбаса на честные деньги или, может, украдена. Тамара увидела, в глазах потемнело. Допрыгалась! Парень без отца — с алкоголиком, с ворюгой связался! Сегодня краденую колбасу кушает, завтра выпивать начнет с этим бандитом! Дала обоим звону. Витьке отдельно: «Ты что, поганец, к ребенку прилип? Компания он тебе? Не трогай мальчишку, не то загремишь отсюда к чертовой матери! Сегодня же схожу куда надо!» Вдруг слышит сзади Юрик всхлипывает: «Мамочка, зачем ты? Дядя Витя хороший, мы же ничего такого…» А Витька встал, да так зло, сквозь зубы: «Ну и зараза же ты, Тамарка! Никому от тебя жизни нет, родного сына затравить готова. Эсэсовка!»

С тех пор Тамара ни разу больше не заставала сына с Виктором. Но видела: плохое влияние на мальчика тот все равно оказал, потому что Юрик стал грубить. Не то что словами, за слова Тамара ему показала бы, — тоном. Даже не объяснишь, в чем хамство, а есть. Спросишь: «Как в школе?» Он: «Нормально». Но так ответит, что слышишь: «Ну, чего тебе? Отвяжись». Но вообще-то он теперь больше молчал, прямо как папаша Мартьянов. За вечер: «Дай поесть», «Спасибо», «Я пошел». Все разговоры.

Тамара очень расстраивалась, плакала даже. Бабы на работе утешали каждая по-своему. Людка: «Переходный возраст, не бери в голову, подумаешь — молчит! Лишь бы не хулиганил!»

У нее другие мерки, ее Наталья уже и покуривает, и по-матерному запросто — интернатская, но ведь Тамара-то в Юрку душу вложила!

…Переходный возраст переходным возрастом, и все бы можно стерпеть, тем более, по сравнению с другими своими ровесниками Юрик вел себя еще очень прилично, грустно другое: собственная Тамарина жизнь вдруг стала какой-то тусклой и пустой. Вернее, даже не пустой — загромождена она была делами и хлопотами по-прежнему, а вроде как безрадостной. Выкладываешься на всю катушку, а иногда такая вдруг возьмет тоска — ну кому это нужно все? Раньше спешила, выкраивала свободные минутки, чтобы побыть с Юркой, в шашки поиграть, или в «Эрудит», или, конечно, в военную игру. По воскресеньям — вместе в кино. А теперь ему в кино интересней с Шестопаловым, а играть?.. «Не, неохота…» Ну, хорошо, ну, допустим, это и правда, как все кругом твердят, переходный возраст. А дальше-то что? Кончит школу, там — училище; для него, конечно, польза, а Тамаре как жить? Близких подруг не завела, родные все в деревне. А он ведь, Юрик-то, потом, когда повзрослеет, поумнеет, все равно к матери не вернется, женится, и будет у него своя жизнь. И хорошо. Радоваться надо! Тамара ведь не Раиса и не мартьяновская мамуля, чтобы сыну семью разбивать… Ну, а сама, сама-то все-таки как?.. Дотянуть сына до училища, а там — в срочном порядке замуж? Найти себе приличного старичка, вдовца?.. Смешно.

Иногда Тамара думала: как же могло получиться, что, расставшись четырнадцать лет назад с Мартьяновым, никого она не смогла полюбить по-настоящему. Чтобы только о нем и думать, мечтать, с ума сходить, жить от встречи до встречи. Что она, Тамара, каменная, что ли?

Было ясно: приличных мужчин, достойных, чтоб их полюбить, в наше время ничтожные единицы, и лично ей, к несчастью, ни один из таких ни разу не попался. Те, с кем проводила время в отпуске, для жизни, для настоящей любви не годились. Изменяли женам? Изменяли! А разводиться, между прочим, не собирались, хоть и врали каждый раз, что — хоть завтра, да жалко детей. Полюби такого, а он тебе через год — козью рожу. Нет уж.

Тамара и не надеялась, что встретит человека, который будет достоин любви. И, может, это к лучшему? Любовь — зависимость, а она привыкла во всем зависеть от одной себя. А еще, как бы ни отдалялся от нее сын, в конце концов, его дело. А у Тамары — свое, долг перед ребенком, долг на всю жизнь, до последнего дня.

Седьмой класс Юрик закончил прилично, без троек. В июле Тамара съездила с ним вместе в деревню к своим, уже третий год проводила там отпуск, надоели казенные развлечения. Погода весь месяц стояла хорошая, купались. Юрик научился вполне сносно плавать, правда, долго не решался прыгнуть в воду с обрыва, пришлось прыгать самой и пристыдить: «Ты ж мужчина! В десантных ведь войсках с парашютом придется!» А он хладнокровно: «Да не собираюсь я в твое училище». — «Вот как? А куда же ты, интересно, собираешься?» Буркнул что-то, пожал плечами и отошел. Сперва Тамара расстроилась, а потом сама себя и успокоила: маленький еще, сто раз передумает… Вообще-то в деревне было хорошо, с сыном почти восстановились прежние отношения. Шестопалов, дружок, слава Богу, далеко, а с местными ребятами Юрик как-то не сдружился.

Уезжала Тамара второго августа, а Юра еще три недели пробыл у стариков. К его возвращению сделала в комнате ремонт, намыла пол, испекла пироги, его любимые, с капустой и с яблоками. А еще купила подарок. Дорогой, на работе не сказала, заклюют. Но решила: надо, чтобы парень понимал: матери для него никаких денег не жалко. Все-таки большой, в восьмой класс пойдет, у многих ребят, которые с отцами, и одежда фирменная и магнитофоны. У некоторых даже мотоциклы есть. Юрик одет не хуже других, все по моде Тамарой сшито да связано, но пусть даже красивей покупного, а ребята сразу отличат — фирма или самодельное. Купила японский магнитофон — плэйер, тот, что с наушниками, и можно хоть весь день слушать свой рок, а другим не мешать. Магнитофон и пару кассет привез Виктор. Его весной опять взяли на флот, плавал теперь, как прежде. Денег этот магнитофон по Тамариным заработкам стоил конечно жутких, пришлось даже снести в ломбард кое-что. И то Витька сказал: делаю скидку, не для тебя, тебе бы копейки не уступил, Юрку жалко.

Юрик приехал двадцать девятого августа. Загорелый и какой-то совсем взрослый. На ремонт внимания, конечно, не обратил, а от магнитофона аж взвизгнул. Сел за стол, умял половину пирогов — и во двор, хвастаться. Тут Тамара ничего не сказала, можно понять.

Начался учебный год, и все вроде тихо-спокойно, но Юрик теперь каждый день на улице допоздна, и опять чужой какой-то. Явится наконец, лицо уже наперед злое. Спросишь: «Где был?» — «С ребятами». — Я спрашиваю: где?!» — «Хватит. Где надо!» Или еще хуже, издевается: «Ты же Шерлок Холмс, давай определяй по косвенный уликам. Ищи криминал».

Как-то вечером Тамара сидела одна дома, вязала, и вдруг звонок. Открыла — стоит мужчина, худощавый, средних лет, в плаще. «Вы Тамара Ивановна Мартьянова?» — «Я». А он: «Разрешите войти, я инспектор районного УВД капитан милиции Дерюнин Борис Федосеевич». И протягивает Тамаре какое-то удостоверение. А она и прочесть не может, все внутри трясется. Потом опомнилась, засуетилась: «Проходите, пожалуйста, вот сюда, пожалуйста, в комнату, садитесь…» А у самой ноги дрожат, губы онемели, голос даже изменился, тоненький стал, противный. Потому что с первого взгляда, с первого слова почувствовала: что-то с Юркой! Прямо крик из горла рвется: «Что с ним?!»— а выговорить страшно. Борис Федосеевич снял плащ, повесил, прошел не торопясь в комнату, сел и огляделся. Потом спрашивает: «Тамара Ивановна, вы знаете, где сейчас ваш сын?» Ну точно — беда! Попал под машину, или гопники какие-нибудь покалечили… Борис Федосеевич посмотрел внимательно, говорит: «Не надо так волноваться, сын ваш, Мартьянов Юрий, жив и здоров. Но… Короче, сегодня около девятнадцати часов возле вашего дома совершено ограбление личной автомашины. Преступники взломали дверь, проникли в салон и взяли импортный переносной магнитофон, аптечку, блок сигарет «ВТ» и сувенирную кошку». — «Как это — кошку?!» — «Специальную. Помещаются в автомобилях у заднего стекла для украшения. Тоже импортная». И замолчал. А у Тамары Ивановны уже отлегло от сердца, потому что Юрик здесь ни при чем. Конечно, мальчик он сложный, но чтобы украсть?! И зачем ему магнитофон, Господи! У него же свой есть! А кошка… И вообще смешно. Ошибка это! А инспектор размеренным тоном поясняет, что нападение видели из окна жильцы третьего этажа и в одном из подростков, совершивших кражу, узнали ее сына, Мартьянова Юрия.