Курзал
Шрифт:
Он говорит, а Тамара Ивановна и слова вымолвить не может. Чувствует, как только откроет рот, сразу расплачется. И он это понял, Борис Федосеевич, тактичный человек.
— Идите домой и не нервничайте. Благодарить меня не надо, все мы советские люди, и у нас человек человеку, слава Богу, не волк.
Тамара шла домой и всю дорогу плакала. Первый раз в жизни не от обиды и не со злости — от стыда. Вот сорок лет на свете отжила и привыкла думать — каждый только о своем заботится. А что получилось? Борис Федосеевич, инспектор этот, чужой, посторонний, а ведь все понял, отнесся по-человечески, хочет помочь. Как отблагодарить? Что сделать? С подарками не подъедешь, не такой человек, настоящий человек в полном смысле слова.
Легла в тот вечер рано. Лежала,
И опять слезы сами из глаз поползли. Вот, неполных четырнадцать лет, а едва не угодил за решетку. Почему? По глупости, больше нет причин… Нет, есть. Есть! Безотцовщина. Конечно, на этот раз можно возразить, что у главного хулигана и заводилы Ухова как раз имеется родной папаша, и такой, видать, разворотливый, что даже с хозяином той машины как-то сторговался. Но к добру ли? Сегодня — машина, завтра сыночек человека убьет. А надо, чтобы ничего такого даже в мыслях!.. А ведь у Шестопала тоже нет отца, пил сильно, всю семью изводил. В позапрошлом году посадили. За драку. Так что неизвестно еще, что лучше — такие папаши или — как у Юрика. Другое дело, что она, Тамара, ни на секунду не должна забывать, в каком долгу перед сыном. Думать о каждом шаге и все делать не как попало, тяп-ляп, а будто ты на фронте, и от тебя зависит жизнь товарищей. Только так!
Во-первых, надо усилить контроль за свободным временем сына. Во-вторых… а во-вторых, возможно, следует встретиться с Мартьяновым. Все же ум хорошо, два лучше. Самолюбие придется придержать. Просто посоветоваться, мужчина в мальчишеской психологии должен разбираться лучше. Материальной помощи просить она, конечно, не станет. А поговорить нужно. Все в один голос: мальчишки отцов слушаются. Может, и нужно было разрешить Мартьянову видеться с сыном?.. Да, тут допущена ошибка, и, видать, серьезная.
Пока после работы добиралась в метро да двумя автобусами, уже устала. Да еще дождь. Как заладил с ночи, так на целые сутки. Мелкий такой, въедливый, холодный. А зонтик — это уж как нарочно! — забыла дома. Волновалась, вот и забыла. Пока стояла с Людмилой у завода на остановке, вся намокла. Еще пришлось свой автобус пропустить — Людка пристала как банный лист: «Посоветуй, да посоветуй, что делать с Натальей, совсем отбилась от рук, раньше, в интернате, хоть поскромней была, а в этом ПТУ — уж и вообще. Домой является после часу ночи, красится — ужас, а ведет себя — ну прямо как проститутка. Вчера спрашиваю: «Где болталась?», а она: «Ну, мамашка, ты прямо, как в анекдоте». — «В каком таком анекдоте?» — «А где папочка тоже пристал к дочке — где была да где была, а дочка ему: «Батя, так ведь меня изнасиловали!» А он: «Насиловать — это десять минут, а остальное время где шлялась?» Нет, Томка, ты представляешь?! Да если б я посмела так — своей матери, она бы мне — всю рожу…»
Хотела Тамара Ивановна ответить подруге, что при таком отношении к дочери, какое у нее всю жизнь было, другого требовать смешно. Да осеклась вовремя. Людкина Наталья пока еще всего-навсего хамит да таскается, а ее собственный сын чуть в тюрьму не загремел. Только и сказала:
— Какой я тебе советчик, Людмила? Сама-то… — договорить, слава Богу, не успела, автобус пришел.
К мартьяновскому дому подходила, уже и туфли насквозь, вода хлюпает и с волос течет за шиворот, да еще напал озноб, зубы так и стучат. То ли от холода, а скорее всего, от волнения. Все же не хвалиться идет, мол, полюбуйтесь, бывшие родственнички, какого я без вашей помощи, исключительно сама, вырастила парня…
Завернула со Среднего за угол, дождь как раз опять наддал, да еще с ветром, так и хлещет в лицо. Подбежала к дому, и только когда уж совсем рядом была, дошло — пустой ведь дом, на капремонте!
Могла бы и раньше заметить, ни одно окно не светится, да разве об этом думала?!Вот так. Куда теперь? Идти в справочное, узнавать новый адрес? Где тут справочное, один Бог знает. Да и скажут адрес, так ведь это небось у черта на рогах, в Веселом поселке, еще два часа пилить. А сил уже совсем нет, непонятно, как до своего-то дома добраться?
Ноги кое-как сами вывели к автобусу, где опять простояла двадцать минут. Стояла Одна, а пришел автобус, набежало человек пятнадцать. И тут Тамара Ивановна поняла, что нормальные-то люди — кто в парадной, кто под аркой стоял, она одна под ливнем, ноги — в луже. Доехали до метро, там хоть тепло и сухо!
От Тамары все шарахаются, еще бы! — точно вот сейчас из Невы бабу вытащили. Села в поезд и только через три остановки спохватилась — проехала ведь пересадку! И так все время — не одно, так другое. А мысли в голове, как машины в кинохронике про западный мир, — несутся, обгоняют одна другую, сталкиваются и, слетев с дороги на полной скорости, взрываются белыми вспышками. Ни одну не остановишь, только рев в ушах. И единственное желание — скорей, скорей домой, укрыться. Тогда и в голове должно стать тихо. Тамара даже уши зажала руками, чтоб не слышать воя и скрежета.
От метро до дома решила пешком, сил не было стоять на дожде, ждать трамвая, и только отошла от остановки, как он ее обогнал, весь освещенный, праздничный, наверняка теплый.
Тамара шла по краю тротуара, несущиеся мимо грузовики хлестко обдавали ее грязью. А рев в голове не стихал, мысли все мчались, мчались как бешеные, сливаясь в серые полосы. А одно слово нет-нет да и выскакивало, точно реклама, крупным планом. Так бывает, когда смотришь по телевизору хоккей, летишь вместе с хоккеистами прямо на борт, и слово это вдруг вырастает перед тобой: какая-нибудь марка импортных сигарет или просто название фирмы. У Тамары это слово было «ПРЕДАТЕЛЬ». Главное, кто предатель? Почему? Мартьянов, что ли? Уехал куда-то, не предупредил, а у нее ведь сын, его сын… Или это Юрка — предатель? Она для него — все, всю жизнь, а он… А может, она сама? Не сумела сохранить семью, не смогла воспитать сына, довела до того, что связался с гопниками!
Вошла наконец в квартиру — с плаща течет, по полу мокрые следы. Юрка увидел — испугался, забегал, помогал плащ снимать, подал тапки. Тамара подумала: «Надо бы в ванну, в горячую воду». Где там! Еле хватило сил разобрать постель. Легла, а озноб все бьет, не отпускает. Юрик чаю принес, напоил — самой чашку в руках не удержать. Выпила — и сразу в жар. Тут Юрик и говорит:
— Мама, к тебе твой мент приходил. Велел, чтобы завтра после работы явилась к нему.
Сказал и смотрит. Боится.
Тамара отвернулась к стене и заплакала. А потом вдруг сама не заметила, как забылась. И то ли сон это был, а может, бред, но вот ясно-ясно увидела: она удит рыбу, не на речке, а у себя дома, в комнате. Паркет разобран, и на самой середине, возле стола, дырка. Черная, глубокая. Тамара опускает туда леску с крючком, и там кто-то сразу — дерг! Она тянет удочку вверх и вытаскивает огромную рыбину. Белую, всю какую-то дряблую, как разварную. И без глаз. Так страшно!
Села на кровати, вся мокрая — лоб, шея, спина. И тошнит. А затылок прямо каменный. Кое-как все же уснула и уж проспала до будильника, но сон был плохой, душный и тяжелый. Утром еле встала. На работу решила не ходить, сразу в милицию. Весь день ждать, околеешь!
Но сыну опять ничего не сказала, приготовила завтрак, вскипятила чай. А ноги, спину, руки и плечи — все ломит. Есть не смогла, даже противно было смотреть на еду. А Юрка лебезит, в глаза заглядывает:
— Мам, ну ты — как? Может, сбегать в поликлинику, вызвать врача?
— Ничего не надо, позвоню, отпрошусь, у меня отгул есть.
Юрик покрутился, покрутился, хотел, видно, еще что-то спросить, да не посмел. Ушел в школу, весь понурый какой-то… Неужели опять?..
А Тамара Ивановна собралась в милицию. По дороге позвонила Раисе, попросила отгул, та заохала: