Кувшин золота

Лепрекон ушел, а они стояли и провожали его взглядом.

– Помнишь, - сказал Шеймас, - как он прыгал и дрыгал ногой в прошлый раз?

– Помню, - ответила Бригид.

– А вот сейчас он не прыгает и не делает ничего такого, - сказал Шеймас.

– Сегодня он не в настроении, - сказала Бригид, - но он мне все равно нравится.

– И мне, - сказал Шеймас.

Когда они вернулись домой, Тощая Женщина с Инис-Маграта очень обрадовалась им, и испекла пирог с черешней, а еще дала детям каши и картошки; Философ же вовсе не заметил, что дети отсутствовали. В конце концов он сказал, что разговор есть глупость, что от женщин всегда сумятица, что детей нужно кормить, но не раскармливать, и что постели придумали для того, чтобы спать в них. Тощая Женщина ответила, что он мерзкий старикан, лишенный всяческих чувств, что она не знает, зачем она вышла за него замуж, что он аж в три раза старше ее, и что никто и не поверит, с чем ей приходится жить.

Глава IX

Выполняя свое обещание Михаулу МакМурраху, Философ отправил детей искать Пана.

Он дал им подробнейшие наставления о том, как обращаться к Лесному Божеству, а потом, выслушав предостережения от Тощей Женщины с Инис-Маграта, рано поутру дети отправились в путь.

Дойдя до освещенной солнцем полянки в сосновом бору, они ненадолго присели погреться на солнышке. Птицы то и дело влетали в солнечный свет и снова ныряли в сумрак леса. В клювах у них все время что-нибудь было: червячки, улитки, кузнечик или кусочек шерсти, потерянной овцой, обрывок тряпки или клочок сена; сложив все это в каком-то месте, они снова вылетали на солнышко и искали чего-нибудь еще, что можно отнести домой. При виде детей каждая птичка махала крылышками и издавала какой-нибудь особый звук. Это были "кар-р" и "чирк", "твить" и "ту-у", "пинь" и "ух"; а та, которую малыши любили больше всех, всегда говорила "ти-ти-ти-ти-ти". Дети любили ее потому, что она была такой внезапной.

Никогда нельзя было угадать, куда она полетит в следующий миг, да она, должно быть, и сама этого не знала. Она бросалась то вперед, то назад, то вверх, то вниз, и вбок, и вкривь, и вкось - и все это, как говорится, не переводя духу.

Так она летала потому, что ей любопытно было, что делается повсюду, а поскольку где-нибудь все время что-нибудь делалось, ей никогда не удавалось пролететь по прямой чуть больше самого короткого расстояния. К тому же, она была трусливой птичкой, и то и дело воображала, что кто-то собирается бросить в нее камнем из-за куста, из-за стены или из-за дерева, и эти воображаемые опасности делали ее полет еще более причудливым и непредсказуемым. Она никогда не летела туда, куда хотела сама, но только туда, куда направлял ее Бог, а потому дела ее были не так уж плохи.

Дети знали всех птичек по голосам, и всегда здоровались с ними их словами, когда они пролетали мимо. Некоторое время им было трудно говорить правильное слово той или иной птичке, и иногда вместо приветствия "ту-у" они говорили "чирк". Птичкам это не нравилось, и они зло смеялись над детьми, но, поупражнявшись сколько-то времени, дети перестали делать ошибки. Одна птица - большая и черная - любила, чтобы с ней поговорили. Она садилась перед детьми на землю и говорила "кар-р" до тех пор, пока ей говорили "кар-р" в ответ. Часто она тратила на разговор все утро, а остальные птицы останавливались не больше, чем на несколько минут. По утрам они всегда были заняты, но вечером у них бывало побольше свободного времени, и они могли остановиться и поболтать столько, сколько детям хотелось.

Ужасно было то, что все птицы хотели говорить одновременно, и малыши никак не могли решить, кому из них ответить. Шеймас Бег кое-как вышел из этого затруднения, научившись высвистывать птичьи ноты, но все равно птицы говорили с такой скоростью, что он никак не мог угнаться за ними. Бригид могла высвистывать только одну ноту; длинное низкое "фиу-у", над которым все птицы смеялись, и после нескольких попыток она отказалась свистеть вообще.

Пока дети сидели там, два кролика вышли поиграть на лужайке. Они бегали друг за другом кругами, и двигались очень быстро и хитро. Иногда они раз по шесть-семь подряд перепрыгивали друг через друга, и то и дело присаживались на задние лапы и утирали мордочки передними. Время от времени они отщипывали стебелек травки и грызли его с восторгом, притворяясь, что это утонченная закуска из капустных листьев и салата.

Дети поиграли с кроликами, а на полянку вдруг выбрался из папоротников старый дюжий козел. Это был их старинный знакомец, любивший полежать возле детей, - да еще чтобы те чесали ему лоб острой палочкой. Лоб у него был твердый, словно каменный, и шерсть росла на нем редко, как трава на стене или, вернее, как мох на стене - коротким ковриком, а не порослью. Рога у него были длинные и очень острые, отполированные до блеска. В тот день на шее у козла висели два венка - один из лютиков, а другой из ромашек, и дети подивились, кто это так хорошо сплел? Они задали этот вопрос козлу, но тот лишь посмотрел на них и не сказал ни слова. Детям нравилось разглядывать глаза козла; те были очень большие, и престранного светло-серого цвета. Взгляд их был странно пристальный, и временами поразительно разумный, иногда в них появлялось отеческое и благожелательное выражение, а иногда, особенно, когда он скашивал глаза выражение шкодливое, легкомысленное, нахальное, зазывное и слегка пугающее; но всегда он глядел смело и уверенно. Когда козлу начесали лоб столько, сколько ему хотелось, он поднялся, встал между детей и легко зашагал в лес. Дети побежали за ним, ухватив его за рога с обеих сторон, и козел шел иноходью посередине, а по бокам дети танцевали и пели обрывки из песен птиц и старых песен, которым Тощая Женщина с Инис-Маграта выучилась в народе Ши.

Скоро они вышли к Горту-на-Клока-Мора, но козел не остановился. Они миновали большое дерево лепреконов, перебрались через поваленную изгородь и вышли на другое заросшее поле. Солнце светило на славу. Ни один ветерок не колыхал жесткие стебли травы. Вдали и вблизи было тихо и тепло, всеобъемлюще и торжественно покойно. Несколько легких облачков проплывало по голубому небу, такому широкому, что горизонта не охватить глазом. Пчелы гудели свою песню, и то и дело торопливо пролетала с дребезжащим звуком оса. Кроме этих звуков не было никаких других. Все выглядело таким мирным, невинным и безопасным, словно не только утро родилось недавно, но и весь мир.

Дети, все еще держась за рога своего друга, подошли к краю поля, которое здесь начинало подниматься в гору. Кругом попадались большие валуны, поросшие лишайником и мхом, а вокруг них папоротники и терновник, и в каждом углублении этих валунов росли какие-то травки, чьи маленькие крепкие корешки жадно и отчаянно цеплялись за почву глубиной едва ли больше полудюйма. Иногда эти валуны были побиты так сильно, что твердая гранитная поверхность раскалывалась на куски. В одном месте сквозь тощую растительность сурово проглядывала голая каменная стена, потрескавшаяся и старая. К этой каменной стене и подошел, танцуя, козел. В стене зияла дыра, затянутая кустами. Козел пробрался под ветвями и скрылся. Дети, недоумевая, куда он мог деваться, тоже протиснулись туда. За кустом они обнаружили высокую узкую щель, и, почесав ноги, горевшие от уколов колючек, шипов и острых лезвий травы, дети вошли в пещеру, где, как они решили, козел укрывается в холодные и сырые ночи. Пройдя вглубь несколько шагов, они увидели, что пещера вполне удобно расширяется, и тут заметили свет, а еще через мгновение уже смотрели, моргая, на бога Пана и Кэйтилин Ни Мурраху.

Кэйтилин тут же узнала их и поприветствовала:

– О, Шеймас Бег, - воскликнула она с укором, - как же ты запачкал ноги!

Иди-ка, побегай по траве. А ты, Бригид, тебе должно было бы быть стыдно за такие руки! Ну-ка, все сюда!

Каждый ребенок знает, что любая взрослая женщина имеет право умывать ребенка и кормить его; для этого и существуют взрослые, и потому Шеймас и Бригид Бег были подвергнуты мытью, для которого Кэйтилин приготовила все в одно мгновение. Когда дети были вымыты, Кэйтилин указала им на пару плоских камней у стены пещеры, велела им сесть и вести себя хорошо, что дети и сделали, уставившись на Пана с веселой серьезностью и любопытством, с которым хорошие малыши всегда смотрят на незнакомца.

Пан, возлежавший на ложе из сена, сел и так же весело глянул на детей:

– Пастушка, - спросил он, - кто эти дети?

– Это дети Философов из Койла-Дорака; их матери - Седая Женщина из Дун-Гортина и Тощая Женщина с Инис-Маграта, и это славные, бедные детишки, Господь их благослови.

– Зачем они пришли сюда?

– Спроси у них сам.

Пан, улыбнувшись, повернулся к детям:

– Зачем вы пришли сюда, детишки?
– спросил он.

Дети глазами спросили друг у друга, кто из них будет отвечать, и ответил Шеймас Бег:

– Отец послал меня к вам, сэр, повидать вас и сказать, что вы поступаете нехорошо, не отпуская Кэйтилин Ни Мурраху домой.

Бригид Бег повернулась к Кэйтилин:

– Твой отец приходил к нашему отцу и говорил, что не знает, что с тобой, и что, может быть, черные вороны уже клюют твое тело.

– А что ваш отец сказал на это?
– спросил Пан.

– Он сказал, чтобы мы пошли и попросили ее вернуться домой.

– Ты любишь своего отца, девочка?
– спросил Пан.

Бригид Бег на мгновение задумалась.