Кувшин золота

– Нету.
– ответил осел.
– А хотелось бы.

– Сперва твоя жена тебе нравится, - сказал паук, - а потом ты ее ненавидишь.

– Мне бы это "сперва", а там я бы разобрался с "потом", - сказал осел.

– Это речи неженатого, - сказал паук.
– Все равно мы без них не можем.
– И с этими словами он всеми своими ногами двинулся в сторону стены.
– Двум смертям не бывать, - сказал он.

– Была бы твоя жена ослицей, она бы тебя не съела.
– сказал осел.

– Ну, что-нибудь другое бы сделала, - ответил паук, поднимаясь на стену.

Первый мужчина вернулся с флягой воды, и они присели на траву, съели ковригу и выпили воду. Все это время женщина не сводила с Философа глаз.

– Господин хороший, - сказала она, - я тут подумала: вовремя же ты нас встретил.

Двое других мужчин тотчас же выпрямились и поглядели друг на друга, а потом с тем же выражением на женщину.

– Почему ты так говоришь?
– спросил Философ.

– У нас тут по дороге вышел большой спор, и спорь мы хоть отсюдова до Страшного суда, нам его ни за что не разрешить.

– Должно быть, это важное дело. Спорили ли вы о предназначении или о том, откуда проистекает сознание?

– Да нет; мы спорили о том, кто из этих двух мужчин женится на мне.

– Ну, это не важное дело, - ответил Философ.

– Разве?
– переспросила женщина.
– Семь дней и шесть ночей мы не говорим ни о чем другом, и это важное дело, или я уж не знаю, что же тогда важно.

– А в чем загвоздка, мэм?
– спросил Философ.

– В том, - ответила та, - что я не могу решиться, кого из них взять себе в мужья, потому что один нравится мне так же, как и другой, и даже больше, и одного я взяла бы в мужья с такой же охотой, как и другого, и даже с большей.

– Сложное дело, - сказал Философ.

– Верно, - согласилась женщина, - и надоело оно мне уже до головной боли.

– А почему ты говоришь, что я вовремя встретился с вами?

– Потому, господин хороший, что когда женщина выбирает из двух мужчин, то она не знает, что ей делать, потому что двое мужчин всегда делаются как братья, и никак не скажешь, кто из них кто; между двумя мужчинами разницы меньше, чем между парой зайчат. А когда выбирать надо из троих мужчин, то нет никаких забот; потому-то я и говорю, что этой ночью я выйду за тебя, и больше ни за кого - а вы двое сидите-ка тихо на месте, потому что, говорю вам, так я и сделаю, и хватит об этом.

– Честное слово, - сказал первый мужчина, - я рад не меньше твоего, что мы покончили с этим.

– Замучил меня этот спор, - сказал другой, - то так, то сяк, то еще как, а ты ни слова толком не можешь сказать - то "может, выйду", то "может, нет", и то - правда, и се - правда, то "почему бы не за тебя", то "почему бы не за него" - ну, да уж сегодня-то ночью я буду спать спокойно.

Философ был озадачен.

– Вы не можете выйти за меня, мэм, - сказал он, - потому что я уже женат.

Женщина сердито повернулась к нему:

– Ну-ка, не спорь со мной!
– сказала она.
– Я этого не выношу.

Первый мужчина злобно поглядел на Философа и кивнул своему спутнику:

– Дай-ка ему в зуб, - сказал он.

Другой мужчина уже готовился сделать это, но женщина вмешалась:

– Уберите руки, эй вы, - сказала она, - а не то хуже будет. Я сама могу разобраться со своим мужем, - и с этими словами она подвинулась ближе и села между Философом и мужчинами.

Тут коврига Философа вдруг утратила весь свой вкус, и он убрал то, что от нее осталось, в суму. Они молча сидели, глядя себе в ноги и думая каждый о том, к чему располагала его природа. Ум Философа, который весь этот день был в затмении, силился повернуться лицом к этим новым обстоятельствам, но без особого результата. В сердце его гнездилась дрожь, пугающая, но не неприятная. В его душе все крепло предвкушение чего-то, разгонявшее его пульс. Кровь его бежала так быстро, так быстро мелькали сотни образов, увиденных и запечатленных, так сильно волновалась поверхность его ума, что он даже не понимал, что неспособен думать, а может лишь смотреть и чувствовать.

Первый мужчина поднялся.

– Скоро ночь, - сказал он, - и лучше нам двинуться в путь, если мы хотим найти приличное место для ночлега. Н-но, черт!
– крикнул он ослу, и осел тронулся чуть ли не прежде, чем оторвал голову от травы. Двое мужчин пошли по обеим сторонам телеги, а женщина и Философ шли за ней.

– Если ты устал или вроде того, господин хороший, - предложила женщина, - то залезай в тележку, и никто не скажет тебе ни слова, ведь ты, я вижу, не привычен к путешествиям.

– Вправду, непривычен, - согласился Философ.
– Это вообще первый раз, что я пустился в путешествие, а если бы не Ангус О'г, я в жизни и шагу не ступил бы из своего дома.

– Выброси Ангуса О'га из головы, дорогой.
– сказала женщина, - Ну что у таких людей, как ты и я, найдется сказать богу? Он может наложить на нас проклятие, которое вгонит нас в землю или спалит, как пук соломы. Угомонись, говорю тебе, потому что если и есть на свете женщина, которая все знает, то это я, и если ты расскажешь мне, что тебя заботит, то я расскажу тебе, что делать, не хуже, чем Ангус О'г, а то и лучше.

– Это очень интересно.
– сказал Философ.
– И что ты знаешь лучше всего?

– Если бы ты спросил кого-нибудь из этих двух мужчин, что идут за ослом, они рассказали бы тебе о многих вещах, которые я делала при них, когда они не могли сделать их сами. Когда не было никуда никакой дороги, я показывала им дорогу, и когда не было ни кусочка еды, я давала им еды, а когда они продулись до нитки, я сунула им в руки по шиллингу, и поэтому-то они захотели жениться на мне.

– Ты называешь все эти вещи мудростью?
– спросил Философ.

– Почему же нет?
– ответила она.
– Разве это не мудрость - идти по миру без страха и не голодать в голодный час?

– Пожалуй, мудрость, - ответил Философ, - но я никогда не думал об этом так.

– А что ты называешь мудростью?

– Сейчас я, пожалуй, не смог бы сказать точно, - ответил Философ, но я думаю, что это - не думать о мире, не заботиться, голоден ты или нет, и вообще жить в не мире, но в собственном уме, потому что мир жестокое место. Надо подниматься над вещами, а не позволять вещам подниматься над тобой. Нельзя быть рабом у другого, и нельзя быть рабом у своей необходимости. В этом проблема существования. Жизнь напрочь лишена величия, если голод может кричать тебе "стой!" на каждом шагу, а дневной путь измеряется расстоянием от одного сна до другого. Жизнь - это рабство, и Природа гонит нас хлыстами голода и усталости; но восставший раб - больше не раб, а если голод слишком силен, чтобы жить, можно умереть и посмеяться над ним. Я верю, что природа такая же живая, как и мы, и что она так же боится нас, как мы ее, и нельзя упускать из виду, что род человеческий объявил Природе войну, и мы ее победим. Она еще не понимает, что ее геологические периоды уже не подходят, и что пока она лодырничает на линии наименьшего сопротивления, мы будем предпринимать дальние и быстрые вылазки, пока не найдем ее, а тогда она сдастся нам, потому что она женской породы.

– Хорошо сказано, - ответила женщина, - но только это глупость. Женщина никогда не сдается, пока не получит все, чего хотела, а тогда что ей с того?

Жить в мире, дорогой мой, приходится, хочешь или нет, и поверь мне, что нет другой мудрости, кроме как держаться подальше от голода, потому что когда он подбирается близко, то делает из тебя зайца. А теперь послушайся рассудка, как мужчина. Что такое Природа вообще, если не слово, которое ученые люди придумали, чтобы рассуждать о нем? Есть глина, есть боги и есть люди, и все они - вполне себе добрые друзья.