Кузьма Алексеев

— Слышали, слышали, — загалдели зрители.

Парень приблизился к жеребцу, а тот — на дыбы. Но ловкача не застанешь врасплох. Вцепился он в морду жеребца, сунул ему в ноздри свои клещевые пальцы, и жеребец на коленки встал! Затем снова его поднял. Теперь жеребец топтаться перестал, тяжело поводя крутыми боками. Черноволосый полез под его брюхо и, расставив широко ноги, уперся плечами в его живот. Люди в удивлении увидели, что ноги жеребца оторвались от земли. Все отпрянули, как от нечистой силы. И сделал ловкач с жеребцом на плечах шаг, другой… Народ, как растревоженный пчелиный рой, загудел.

Но вот силач жеребца осторожно отпустил на землю. Тот от радости даже заржал.

Черноволосый туда-сюда глядь, а татарина нигде нет. Словно в воду канул. Сколько ни звали — не откликнулся.

— Тогда вот что, мужики, продайте скакуна и купите вина, — сказал, улыбаясь, мужик и удалился.

Нашелся покупатель. Один приказчик купца Строганова за него кучу денег отвалил.

Кузьму вино не интересовало, и он поспешил к экономке. Только двинулся по мясному ряду, перед ним, как из-под земли, бородатый монах. Плачет и причитает:

— Эх, люди, люди… За грехи свои поплатитесь. Узнаете еще гнев божий. Как и тот, кто ныне ночью на крыльце Троицкого собора грудного младенца подбросил. Пусть Господь покарает злодея!

Люди крестились, шептали испуганно молитвы, опустив ресницы, глядели в землю.

Кузьма и не слышал даже, как подошла к нему Устинья и больно в бок толкнула.

— Где тебя носит, собачий хвост? А ну пошел на место!

— Женщина! — повернул к ней лицо Кузьма, — голову свою высоко не задирай, а то потеряешь.

Устинья хотела было еще что-то сказать, но осеклась, увидев выражение его глаз.

Добрались до своих лошадей. Кузьма бросил мешок в бричку, подсадил Устинью на козлы и, улыбаясь, спросил:

— Что же ты боялась больше потерять — меня или свою должность?

Экономка даже голову не повернула в его сторону, только повела своими худенькими плечиками, словно подул пронизывающий ветер. А какой ветер среди знойного лета, когда и дышать-то нечем, и солнце на небе, как ястреб на охоте, — только и ждет, на кого камнем упасть.

* * *

Катерина вышла на крыльцо рано по утру. Улица вся в росе. На горизонте, наполовину высунув свою розовую голову, солнце пылало петушиным гребешком. Под навесом ворковали голуби, из ульев, в поисках сладкого нектара, вы летали пчелы.

Катя хотела незаметно было пройти мимо отца — Увар у ворот тесал для телеги новенькую ось, но он заметил ее.

— Куда это ты в такую рань?

Катя не проронила ни слова. Поспешила уйти. Вскоре она вышла на улицу, где жили рыбаки. Избушки с соломенными крышами, приземистые и убогие, подслеповатыми окошками глядели на берег Волги. На задах этой улицы находилось старое кладбище, вечной человеческой печалью стращающее проходящих и проезжающих по царскому тракту. Через редкую полуразрушенную изгородь хорошо были видны старенькие, покосившиеся от времени и сырости старообрядческие кресты. Здесь теперь не хоронят. Князь Грузинский открыл новое кладбище.

Катя несла маленький узелок, куда еще с вечера сунула на молоке замешанную лепешку и творожную ватрушку — угощение ворожее. К бабушке Таисье она ходила уже дважды, та встречала ее всегда с радостью. Девушка слышала, что раньше та жила в самом Лыскове. Гадала на бобах, лечила разные болезни. Макарьевский игумен осерчал на нее и выгнал из села. Ворожея такая старенькая, что даже собственные годы не помнит, да и лицом страшна. Люди боялись ее, говорили, что она по ночам голодной волчицей летает по небу и сеет всякие болезни. Катя от самой ворожеи слышала: и мать ее была колдуньей, и бабушка. Уже в детские годы ее научила собирать целебные травы. Их, шептала она, хорошо собирать на зорьке, когда петухи умолкают. К этому времени, дескать, в них собираются самые сильные соки земли, которые побеждают любую хворь. Еще ворожея призналась Катерине, что она умеет не только лечить и предсказывать судьбу, но и наводить порчу.

Катерина обошла кладбище, свернула в лес. Утреннее солнце заботливо и терпеливо наполняло его своим теплом. Жужжали пчелы и осы, распахнули свои глаза цветы. Катя торопилась и не заметила, что от самого дома за ней на лошади ехал Гераська. Строганов посылал его в Нижний справить кое-какие дела и на обратном пути, завернув в село, он увидел девушку и узнал ее по красному платку. Парень удивился, почему она в такую рань шагает по дикому лесу одна-одиношенька. Куда? Среди деревьев заприметил сказочного вида домик, еще больше смутился. Он и раньше слышал о здешней колдунье, да как-то забыл про это и теперь, вспомнив, задрожал. Коня Гераська спрятал за кустами, сам стал ждать.

Когда Катя вошла в избу ворожеи, бабка Таисья посреди пола перебирала сушеный хмель. На ней черная руця [1] , у ног трется огромная белая кошка. От волнения девушка схватилась за бьющееся сердце, встала на пороге.

Старуха оглядела ее с головы до ног, словно увидев девушку впервые, строго сказала:

— Проходи и не бойся, смотри, идемевсям [2] силенку отдашь!

— Вота тебе, бабушка, заячий подарочек, — Катя стыдливо протянула свои скромные гостинцы.

1

Женская рубашка.

2

Черти.

Седые волосы сырьжи были взлохмачены, лицо пожухлое, как у старой редьки, во рту торчал один-единственный зуб.

Катя присела на шаткую скамейку. Под малюсеньким окошечком, через которое пробивался редкий свет, стояли грубо сколоченный стол и лавки. У стены — печурка из дикого камня, собранная кое-как. У другой стены — топчан с кучей тряпья вместо постели. Вот и все убранство убогого жилища.

Катя молча наблюдала за старухой. Вот она встала, на печурку поставила посудину, наполнила водой и разожгла огонь. Как и все горбатые люди, она это делала медленно и неловко. Закончив дело, повернулась в сторону Кати, наградила ее мягкой улыбкой и поправила шлыган [3] .

3

Женский головной убор прямоугольной формы с наспинной лопастью.

Девушка увидела, в теле ворожейки жизнь еле-еле теплится. Жалость затопила ее сердце. Только не знала она, что старуха любила ее, как любит мать свое дитя. Она бы открыла нараспашку свою душу, все свои хитрости, да давно поняла: по той дороге, которой она прошлась, девушка не последует. Незачем. У Катеньки судьба — улыбаться, рожать детей, качать колыбель.

— Бабушка Таисья, погадай мне! — попросила Катя.

— Зачем, доченька?

— О завтрашнем дне желаю узнать…

Достав из-за печурки кочергу и сунув его в огонь, старуха пробурчала:

— Широкая дороженька перед тобой раскинется, красотка моя! Ой какая широкая — так и Волга в половодье свое не разливается, милая!

От принесенных Катей ватрушек отломила кусочек, сунула в свой беззубый рот, стала жевать. Затем встала, Катю позвала на улицу.

Перед избушкой росло дерево. Оно было старое и чахлое, местами сухое, в корневищах дупло. Старуха опустилась перед ним на колени, стала класть земные поклоны. До слуха Кати доносилось ее невнятное бормотание. Это была молитва батюшке-дубу, всемогучему и мудрому. Старуха просила своего покровителя даровать Кате мужа сердечного, деток здоровых и хозяйства справного. Горбатая спина ворожеи тряслась, крючковатый нос еще более заострился. Долго шептала она. Наконец замолчала, обернулась к Кате, сверкнув птичьими глазами: