Кузнец
Шрифт:
Отправили голубиную почту в Албазин и Нерчинск. Оттуда две с половиной сотни казаков и пятьсот новиков при трех пушках, трех гранатометах и одном пулемете тоже пойдут к Благовещенску. Теперь главное, чтобы Тимоха удержался. Когда уже начались сборы подбежал знакомый парнишка, Андрея дружок.
– Дядя Кузнец, – как-то совсем не по-военному проговорил он.
– Чего тебе, племяш?
– Там, это… Андрейку…
– Что с Андреем?! – я схватил паренька за грудки.
– Живой он, Онуфрий Степанович! – с трудом вырвался он – Только пораненный сильно. Он в крепости остался.
Я только успел крикнуть Климу, чтоб готовил людей. Потом бросился к реке, прыгнул в первый попавшийся челнок и поплыл – медленно, очень медленно –
Наконец, лодка ткнулась в берег. Рванул в гору. Эх, оно уже не просто в мои годы. Бегом бросился по дороге. Опять очень медленно. Все медленно. Ворота медленно открылись. Не задумываясь о воеводском достоинстве, побежал в домик, где лежали раненые. Господи, как их много-то. Не меньше десятка. И совсем молодые пацаны. В мое время они бы еще дурью маялись, первые романы с девками крутили, к первой сессии бы готовились. А тут за землю гибнут. В углу, на нарах лежал Андрейка. Вдоль нар металась знахарка. Давала питье, прикладывала какие-то примочки, промакивала взмокшие лбы. Было видно, что девка падает с ног от усталости. Подсел к Андрею. Парень дышал тяжело, спал. Во сне что-то шептал, кому-то что-то приказывал.
– Заснул он, Онуфрий Степанович, – проговорила девка. – все грустил, что вас подвел, богдойцев пропустил.
Я посмотрел на усталую знахарку.
– Ты, давай, милая, поди приляг. Только покажи мне кого чем поить, и отдохни. А то рядом ляжешь, кто их целить будет?
– Ой, дядя Кузнец, я только чуть-чуть, в полглазика. Вот эта, зеленая – для Тихона и Васьки, которая как ржа – это для Петьки. А вашему Андрею и остальным только вот эту, без цвета, мутная. Она боль убивает.
Девка выскочила в соседнюю комнату. Я подошел к мальчишкам. Как же я так? Не смог их защитить. Зачем тогда все это было? Беловодье? Подошел к чернявому пареньку, вытер пот. Соседний парнишка стал что-то шептать, просить пить. Шут его знает, настой ему давать или воду. Дал настой. Видимо, правильно дал. Парень забылся. Вдруг из Андрейкиного угла послышалось:
– Батя…
– Я сынок! – я подскочил к сыну.
– Подвел я всех, батя.
– Что ты, сынок! Вы честно бились. Богдойцев потрепали. Теперь мы их дожмем.
– Батя, я не маленький. Не успокаивай. Я хотел, как ты быть. Чтобы все у меня выходило. А оно вот как.
– Помолчи, Андрейка. Все у тебя выйдет. Знаешь, сколько у меня по молодости дури было. Через ту дурь я и здесь очутился.
– Батя… только мамке не говори. Она плакать будет. Мне то не надо.
Тут меня пробило. Он же прощается.
– Ты мне это из головы выбрось! Поправишься, сам все и расскажешь.
– Плохо мне, батя. В голове все путается. Муть никак от глаз отогнать не выходит.
– Поправишься, сынок. Меня в твои годы как раз медведь подрал. Так я с тех пор кузнечное мастерство и освоил. Небось тебе дядька Макар рассказывал. Ты поспи. Сном все хвори выходят.
Я подал сыну настой. Он жадно выпил. Видно, болело сильно. Потом откинулся на лежанку. Кажется, заснул.
С тяжелым сердцем смотрел я на раненых парней. Одно дело знать, что погибло столько-то, ранено столько-то. А другое дело, видеть, как мучаются. Около часа, я поил, помогал лечь поудобнее, вытирал чистой тряпицей лицо. Потом вернулась знахарка.
– Спасибо тебе. Онуфрий Степанович! Прости, что заставила тебя мою работу работать.
– Не болтай, девка! Я сам взялся. Ты лучше скажи:
поправится мой Андрейка?– Должен. Его ударило по голове сильно. Ребра помяло. Но нутро, вроде бы, целое.
– А ты про нутро откуда знаешь?
– Коли с нутром беда, кровь начинает выходить и изо рта, и из… – она покраснела.
– Понял. На том – спасибо! Я тебе помощницу пришлю и хлопцев, чтобы, как можно будет, казаков в город перевезти.
– Я знаю, тебе идти надо. Враги на нашей земле, а ты – наша всех главная надежа. Только обжились, а тут они. Дед Лавр говорил, что, коли кто их и победит, то только ты. Иди. Мы все будем молится за вас. А за сыном твоим, как за братом пригляжу. Он же деда Лавра внук.
Я вышел. Было тошно, мутно как-то. И стыдно. На меня рассчитывают, надеются тысячи, уже, считай, десятки тысяч людей. А я расклеился. Постепенно внутри разгоралась злость – на богдойцев, на этого их де Тревиля, но больше всего – на себя.
Обратная дорога уже не казалась медленной. Быстро передал про раненных, послал весточку домой. Про Андрея не сказал. Пусть, правда, сам матери и расскажет. Тем временем Макар заканчивал сборы. На прощание помолились, да и пошли следом за ушедшими врагами. Едва ли мы отстали от них больше, чем на полтора дня пути.
Тимофей готовился к встрече гостей. Особых гостей, нежданных. По всей реке на день пути в скрытах затаились дозорные. На стене города стояли орудия, направленные на Амур и на Зею. Пристать можно хоть с той, хоть с другой стороны. По всем дорогам засеки и растяжки. Как получили весточку от Кузнеца, спокойно мига ни сидели. Спорили только, защищать городскую стену или засесть в детинце. Решили стену защищать. Народу в городе, даже только оружного с новиками было четыре тысячи человек. В крепость они просто не влезут. Баб, девок, детей и стариков решили пока спрятать в тех селах, что на реку не выходили. С ними отправили «младшую дружину», малых пареньков с самострелами, да дедам ружья раздали. Остались только знахарки, да жены, что мужей оставлять не захотели или кого мужи не смогли прогнать. Из дедов – только дед Лавр.
Врага ждали со стороны Хабаровска. Но первыми прибежали гонцы с ближних схронов. На другом берегу показалось множество воинов. Они несут лодки и, похоже, будут переправляться. Это было совершенно лишним. Тут и тех, что от Кузнеца ушли за глаза хватит. А нам еще подбрасывают. Тимофей приказал взять два пулемета и установить их на реке, где ожидалась переправа. На всякий случай, взяли и картечницу, которую Кузнец зовет гранатометом, да два десятка казаков в охрану. Все это богатство тщательно припрятывалось за береговыми холмиками, прибрежными кустами.
Богдойцы на том берегу не спешили. Они медленно собрались на берегу. Было их очень много. Казаки забеспокоились, справятся ли? Но приказ был простой. Задержать врага, не дать ему переправиться. Можно было ударить сразу. Но тогда богдойцы просто найдут другое место для переправы. В середине реки был островок, на котором скапливались пришельцы. Они, пригибаясь, пробегали по острову, неся лодки на плечах. Потом снова усаживались в них уже с другой стороны островка. И вот, когда лодки отплыли от острова, много лодок, столько казакам еще не доводилось видеть сразу, пулеметы ударили. Амур у Благовещенска был не особенно широк. Пули аккуратно долетали до противоположного берега. По лодкам же попадали и того проще. До русского берега доносились крики, люди подали в воду, на дно лодок. Кто-то пытался повернуть назад. Кому-то это даже удавалось. Они скрывались на острове, подали на землю опасаясь поднять голову. Часть попыталась быстрее добраться до врага, чтобы вступить с ним в схватку честным железом. Но пулеметы крошили людей и борта лодки. Когда враги подошли на расстояние трех сотен шагов в дело включились винтовки. Казаки били не залпами, а просто выбивали всех, кто был похож на командиров.