Кузница Тьмы

Было уже поздно, отец один остался у костра. Он не сводил глаз с огромного здания. Дочь подошла ближе, ощущая странную пустоту, почти испуганная тем, что случится в ближайшие дни.

– Отличный дом тебя ждет, - сказал лорд Джаэн, протягивая руку.

Она ощутила теплоту ладони, почувствовала прилив сил, но и какое-то странное томление. Вскоре она уйдет от него, и все изменится. Энесдия тотчас пожалела прошедшие годы. Хотелось бы ей носить грубую детскую одежду и бегать кругами с Крилом, хохоча и бросаясь спелыми фруктами. У него новая туника вся покрылась пятнами. Хотелось бы ощутить жаркое солнце прежних дней, оно ведь никогда не омрачалось и единым облачком... а воздух пах свободой - этот запах она не прочувствовала вовремя, а теперь не вернет никогда.

– Жаль, что я отослал его, - сказал отец.

Он уже рассказал о своих страхах за дом, но Энесдия нашла их безосновательными. Они знать, ударьте по ним -Андарист, Аномандер и Сильхас расценят это как знак войны. Легион не решится, ведь они потеряют уважение королевства, прежде всего самой Матери Тьмы. Она даже решила, что отец хитрит, преследуя какие-то свои соображения.

– Наверное, так лучше, - сказала она, отгоняя словами обиду, мерзкое ощущение, будто ее бросили - теперь, когда Крил нужен больше всех остальных!
– Он был несчастен. Много недель или даже месяцев.

– Гм, - отозвался он.
– Это объяснимо.

– Нет, - взвилась она.

– Любимая дочь...

– Почему он не радуется за меня? Будь наоборот, я радовалась бы за него!

– Неужели? Правда?

– Разумеется. Любовь - чудесный дар, как же иначе?

Отец промолчал.

Вскоре она нахмурилась, обдумывая его молчание.
– Эгоизм, - заключила она.
– Он мне как брат, а брат не может быть несчастным из-за меня.

– Да, брат не может. Но ведь Крил тебе не брат, Энесдия.

– Знаю. Но не в том дело.

– Боюсь, именно в том.

– Я не тупая, отец. Знаю, на что ты намекаешь, но это неправда. Крил не может любить ТАК - он слишком хорошо меня знает.

Джаэн кашлянул... нет, то был не кашель. Смех.

Такая реакция почему-то не рассердила ее.
– Думаешь, я не знаю своего тщеславия? Ничтожности своих мыслей?

– Дочка, если ты понимаешь такие вещи, то мысли твои...

Она отмела возражения.
– Кто младший из братьев Пурейк? Кому недостает дерзости? Кто первым улыбается без причины?

– Он улыбается, дочка, потому что любит.

– До меня. Когда мы увиделись в первый раз, он улыбался.

– Он любит саму жизнь, Энесдия. Вот его дар миру, и никто не считает его менее ценным, чем дары других братьев.

– Ох, я не том. Не совсем. Забудь. Слишком поздно, я устала, одежды слишком много. Но никогда не прощу Крила, что его нет.

– Неправильно, это я отослал его.

– Вряд ли он долго спорил.

– Совсем наоборот. Долго.

– И все равно ушел.

– Да, потому что не смеет мне перечить. Но думаю, теперь он понимает. Всё. Ты его наказываешь, заставляя присутствовать. Значит, Энесдия, Крил тебя чем-то обидел. И если я начинаю думать, то прихожу к выводу, к которому совсем не хотелось бы приходить за несколько дней до свадьбы.

Энесдия вдруг продрогла под всеми слоями одежды.
– Не говори так, - шепнула она.

– Любишь Андариста?

– Конечно, люблю! Как можно иначе?

– Энесдия.
– Он встал к ней лицом, взял за плечи.
– Скажи, что я не ценю дар, которым наделила Андариста сама природа, и точно ошибешься. Такое качество я ценю превыше всех, свойственных мужчинам и женщинам. Ибо оно - большая редкость.

– А у Матери есть? Такой дар?

Отец моргнул и покачал головой.

– Нет. Чему я рад, ведь иначе боль ее потери была бы невыносимой. Энесдия, скажи здесь и сейчас. Если ты не любишь жениха со всей силой, брак уничтожит его дар. Могут потребоваться десятки или сотни лет, но ты его разрушишь. Потому что любишь недостаточно.

– Отец...

– Когда кто-то любит всё на свете, когда кому-то дан дар радости... это не столь прочный доспех от горя, как ты можешь подумать. Такому вечно приходится балансировать на краю грусти - нет иного пути, ведь любить означает видеть ясно. Ясно. Андарист улыбается, понимая, что грусть крадется за ним, шаг в шаг, миг в миг. Если ранить его - тысяча малых ран равнодушия и пренебрежения - он начнет слабеть и шататься, пока горе не найдет его, прорвавшись к сердцу.

– Я его люблю, - сказала она.
– Более чем достаточно, больше, чем нужно любому. Клянусь.

– Утром мы вернемся домой, дочь, и вытерпим всё, что будет.

– Сделав так, отец, я раню его в самое уязвимое место. Сделав так, я разрушу его дар и его жизнь.

Он всмотрелся в нее, и дочь поняла: он оценил правоту этих слов. Да, уже слишком поздно.

– Крил поступил благородно, Энесдия.

– Знаю, - отозвалась она.
– Но хотелось бы, чтобы было иначе!
– Последние слова разверзли поток слез, она прижалась к отцу.

Который крепко обнял дочь.
– Нужно было мне...
– сказал он хриплым, почти сорванным голосом.
– Я должен был сказать...

Однако она качала головой.
– Нет, это я дура. Всегда была дурой - и ему часто показывала.

Она зарыдала. Больше им нечего было сказать друг другу.

Нет в мире смысла, решила она позднее, без сна лежа под мехами в повозке. Никакого смысла. Он подчинился жалким тварям вроде нее, скользящим по жизни в мрачном полумраке самовлюбленности, где каждая небрежно брошенная сплетня - удар, удар личный, где злоба и зависть расплодились хуже червей, в шепотах и тайно бросаемых взглядах. "Но скажем правду: иного способа жить я не знаю".

Придется ей никогда не вызывать в Андаристе сомнений, никогда не давать повода для обид. Лишь в воображении вольна она предавать, грезить о сыне Дома Дюрав в объятиях, видеть лицо слишком хорошего знакомого.

Нараду снились женщины. Прекрасные женщины, отводящие глаза в отвращении и презрении. Они толпились со всех сторон, и каждый упрек язвил его. Он закрыл лицо руками, но, похоже, руки были не его - такие беспомощные в попытках найти то, что он пытался скрыть.

Он и рожден был без особых даров. Ни разу на памяти не вызывал он восхищения в женщине. Не стоит считать шлюх, ведь им платят за довольный вид; да и они никогда не задерживали на нем взглядов. Желание не подделаешь, и его отсутствие лишит мужества самого храброго мужчину.

Он заморгал, проснувшись и глядя на неподвижные ветви и листья, разбившие ночное небо. Никогда он не будет желанным - та слабая надежда, которую питал он в годы до побоев, успела умереть.

Даже боги не предлагают справедливости, нет, сначала им нужна сделка. Слезы застилали вид над головой. "Сделка? Мне нечего отдать". Если боги смотрят на него сейчас, глаз их мертвы и пусты. Даже жалость требует, чтобы ты падал на колени, но он не отдаст честь за столь жалкую награду. "Хватит с меня сочувствия смертных".