Кузя, Мишка, Верочка

Начать «развивать эмоциональную сферу»? И что с тобой будет потом? Куда ты денешь нежность и застенчивость, гордость и беспричинную радость? Как обойдешься со вспыхнувшей вдруг надеждой, кому доверишь щемящую боль одиночества? Что позволено ребенку, живущему в казенных стенах? Безмятежное спокойствие, беспрекословное послушание. Ну иногда — тихая радость, благодарность за то, что — подарили, поздравили, погладили по голове. Пожалуй, немного слез — тоже можно… В меру, аккуратно, и быстро утереть — пока не успели дать таблетку «от огорчения».

Ну что ж, хотя бы с кусанием можно было попробовать разобраться прямо сейчас. У Аниной дочки только что закончился период «покусалок», и ей в голову пришла простая мысль. Она ласково сжала Верочкину руку: «Послушай, давай с тобой договоримся. В следующий раз я принесу тебе вещь, которую ты сможешь кусать сколько захочешь, — сказала она Верочке, — только пообещай мне, что до тех пор ты не будешь делать ничего такого».

Аня решила принести Верочке обычную детскую «грызалку» — такую штуку, которую дают совсем маленьким детям, когда у них режутся зубы. У Верочки зубы, конечно, не резались. Но почему бы эмоциональному ребенку не иметь под рукой что-то такое, во что можно вонзить зубы, пусть даже и от злости или обиды на кого-то? Все лучше, чем в руку живого человека. На всякий случай подошли к воспитательнице, рассказали ей о договоренности. Верочка пообещала, что кусать живых людей не будет. Ну, во всяком случае, очень постарается.

Аня с удовольствием причесывала Верочку. Шевелюра у нее была на редкость — густые шелковистые темно-русые волосы. Удивительно, но этого почему-то никто не замечал. Аня сказала кому-то, от нее отмахнулись — «ну понятно, ты ее вообще красоткой считаешь». Приглядевшись, удивились — и вправду красивые волосы, ну надо же, хоть что-то у нее в порядке… Аня приносила Верочке яркие резинки и заколки для волос. Правда, через пару дней резинки и заколки исчезали бесследно. «Здесь вообще все пропадает», — говорили воспитатели. Иногда что-то находилось, потом снова исчезало. Казалось, что в этом странном мирке даже вещи живут по каким-то своим законам.

В привычном смысле этого слова дети не брали «чужого». Скорее, слова «свое» и «чужое» имели здесь какой-то совсем другой смысл. «Свое» — это то, что еще пару дней назад могло принадлежать кому-то другому, быть «чужим». И вот теперь оно перестало быть нужным «кому-то», и кто-то приносит тебе эту майку, или заколку, или расческу, или тетрадку, и говорит: «Это тебе». Или ничего не говорит, и тогда нужно догадаться, что та вещь, которую положили на твою тумбочку, поступает в твое распоряжение. Надолго ли? Пока снова не придет кто-нибудь и не заберет то, что лежало на твоей тумбочке и не положит туда что-то другое. Да и твоя ли тумбочка? А кровать? А комната?

Аня пыталась спросить у Верочки, где резинки. Было не жалко, а как-то… странно, что ли. Ей хотелось понять, как же тут все устроено, в этом «зазеркалье»? Все общее? Вроде нет — детям раздают красивые новые вещи, по росту, по размеру. Девочкам постарше стараются покупать в магазине то, что им нравится. Все равно получается — вещь пришла как будто «ниоткуда», а надоела — ушла «в никуда». «Это не мое, это вчера было мое».

Верочка рассказала Ане, что девочка Катя забрала у нее новые резинки.

— Как забрала? Отняла?

— Нет, не отняла. Просто подошла и взяла.

— А почему ты не сказала, что это твои резинки?

Верочка молчала. Потом вдруг спросила:

— А карандаши чьи?

— Какие карандаши?

— Я рисовала карандашами, красивыми, мне их тетя Лена дала. Она сказала, возьми карандаши, — Верочка рассказывала медленно, явно стараясь понять что-то, — и я сидела и рисовала карандашами. А потом пришла Катя и взяла карандаш. А я ей сказала — «не бери, это мое».

Аня взяла Верочку за руку. Верочка захохотала, вырвалась, убежала. Через некоторое время вернулась.

— И что же было дальше? — Аня пока не совсем понимала, к чему Верочка клонит.

— Я сказала, что карандаши мои, и потом меня ругали…

— За что?

— За то, что я сказала, что это моикарандаши. Это общие карандаши. Нужно делиться. Я не жадина. Я делюсь.

Ну вот, приехали. Аня почувствовала что-то вроде отчаяния. Как объяснить ребенку, почему резинки, которые тебе дали, — это твои резинки. А карандаши, которые тебе точно так же дали, — не твои, а общие? А игрушки, так щедро наваленные в детской гостиной? Они чьи? Общие? А если ребенок возьмет вот этого зайца и объявит своим? Кто-нибудь поможет ребенку оберегать свою собственность? Как объяснить разницу между «сохранением собственности» и «жадностью»? Аня понимала, что задача ей не по силам. Да и никому эта задача не по силам, пока сами дети — ничьи…

Приближался Новый год. Все дети разъезжались. Кое-кто из детей уже давно «знакомился» с семьей и с воодушевлением ждал, когда же его заберут «в гости» на все праздники. Кто-то уезжал в зимний лагерь. Некоторых, постарше, приглашали к себе воспитатели. Аня узнала, что Верочка остается на этаже одна. Оказалось, что ее не берут в зимний лагерь, потому что у нее какая-то кожная болячка и тамошние врачи побоялись. «Разве это заразно?» — спросила Аня у доктора. «Нет, не заразно. Просто они решили перестраховаться. Мы же не можем настаивать».

У Ани промелькнула мысль, что она могла бы взять Верочку к себе домой, хотя бы на пару дней. Если ей разрешат, конечно. Но прежде чем просить разрешения в детском доме, ей нужно было выяснить, как к этому отнесутся ее домашние. Аня вовсе не была уверена, что дома к ее идее отнесутся с восторгом…

С Новым годом не получилось. Муж отнесся весьма скептически. Вроде напрямую не отказал, но и восторга не выразил. Настаивать Аня побоялась. Да и сама Аня стала сомневаться, стоит ли приглашать Верочку именно на Новый год. Все-таки слишком уж символично получается. Новый год — новая жизнь. Приглашение в гости как первый шаг в семью?

Вот тут Аня начинала проваливаться в какую-то зыбкую трясину… Трясину неясных желаний, смутных опасений, непринятых решений. Что означает это приглашение в гости? Аня читала книжки, общалась с психологами. Она знала, что для самого ребенка приглашение значит очень много. И что ребенок, особенно такой маленький, поневоле начинает строить планы и ждать, когда его пригласят еще, и еще, и однажды не вернут в детский дом… Не окажется ли так, что, взяв девочку на выходные, она потом просто не сможет не взять ее насовсем?

У Ани не было сознательного решения — взять Верочку в свою семью. Она чувствовала, что ее тянет к девочке и сердце за нее болит. Приходя домой с работы, она все больше ловила себя на мысли, что ей тревожно — как там Верочка? При этом Аня отлично понимала, что такое решение — это не только ее боль и жалость. Такое решение нужно принимать всем вместе — с мужем, с дочкой, взвесив все обстоятельства и возможности семьи. Легко поддаться жалости, трудно потом годами выполнять взятые на себя обязательства.