Кузя, Мишка, Верочка

Он сказал, что теперь он не может пообщаться со своей собственной дочкой. Потому что раньше он брал ее на колени, сажал на плечи, они возились и обнимались. Теперь он не может этого делать. Потому что обниматься только с одной девочкой — жестоко и несправедливо по отношению к другой. А обнимать другую, старшую Верочку, он не может, потому что не испытывает к ней никаких теплых чувств. Она для него чужой человек.

Аня его понимала. Она сама это чувствовала, когда брала на руки ту и другую девочку. Младшая, своя, родненькая, приникала к маме, сливалась с ней и сидела у нее на руках так, словно была приспособлена специально для этого. Ручки вокруг шеи, ножки вокруг талии, под попкой мамина рука — удобно и надежно. Старшая же, ухваченная под мышками, обвисала у Ани в руках всей тяжестью. «Ну, хватайся же», — подбадривала Аня, и руки девочки неуверенно ложились ей на плечи. Ноги продолжали неуклюже болтаться, пока Аня не подхватывала их, приспосабливая Верочку у себя на руках, как большую тряпичную куклу.

Аня сидела и думала о том, какой простой, понятной и незамысловатой была ее жизнь «до»…

У старшей Верочки никак не проходил кашель. Тянулся он еще с детского дома, был не сильный, никаких других признаков болезни не было. Врач из детского дома рекомендовала давать девочке на ночь микстурку и следить, чтобы не просквозило. На всякий случай Аня решила позвать своего, домашнего врача. С Ириной, хорошим детским доктором, они были знакомы давно. Была она вдумчивой, внимательной, к детям ласковой. Аня заранее ей сказала, что на этот раз пациенткой будет другая девочка, и вкратце описала ситуацию. Ирина, как всегда, провела тщательный осмотр, выписала все нужные лекарства, подробно объяснила, что к чему, и заверила, что ничего страшного нету. Старшая Верочка потихоньку одевалась. Неожиданно Ирина сказала: «Вам нужно обследовать ребенка, если вы хотите усыновлять. Это очень опасно — усыновлять без обследования. Мало ли что может выявиться. Нужно выбирать очень осторожно».

Аня потеряла дар речи. Она нервно оглянулась на Верочку. Та продолжала одеваться, глядя на Аню и как-то криво улыбаясь. Аня не понимала, что делать. Она знала, что такие случаи бывают, что иногда в присутствии ребенка начинают обсуждать, «имеет ли смысл его усыновлять», разговаривая при этом так, как будто ребенок глухой и слышать ничего не может. Но от Ирины она не ожидала ничего подобного! Да и никаких советов никто не спрашивал. Видимо, добрая докторша решила проявить рвение и помочь людям, к которым хорошо относилась.

Начав лепетать что-то про то, что «иногда люди берут ребенка, который болеет, потому что это не так важно, а важно помочь ребенку», Аня осеклась. Она же не собирается брать Верочку! Она почувствовала себя виноватой. Сухо сказала Ирине: «Верочка живет у нас в гостях». «Правильно, — одобрила доктор, истолковавшая Анины слова на свой лад, — сначала нужно попробовать, присмотреться, а потом уже решать. На вашем месте я бы сначала сделала ребенку энцефалограмму». Ане хотелось провалиться сквозь землю. А еще ей хотелось выставить Ирину за дверь. Хотя и понимала, что та не виновата, что она рассуждает так, как рассуждают сотни других людей, которые подходят к вопросу усыновления практически. Подумала, что все равно не сможет ничего объяснить.

Помогла одеться Верочке, быстренько проводила ее в другую комнату, велела девочкам не выходить. Вернулась к Ирине в надежде, что та сейчас уйдет. Но доктор неожиданно увлеклась темой и стала подробно рассказывать про каких-то своих знакомых, которые долго выбирали ребенка на усыновление, проводя тщательные медицинские обследования каждого «кандидата в дети». «Ну и как, выбрали?» — безнадежно спросила Аня. «Знаете, это, оказывается, так трудно, — доверительно говорила Ирина, не торопясь одеваться, — совсем нету здоровых детей, выбирать совершенно не из кого». «Да, выбирать не из кого», — буркнула Аня, вкладывая в свои слова совсем другой смысл. Проводила Ирину.

Чувствовала она себя распоследней сволочью. Размышляла о том, что вот скоро в детском доме появятся подготовленные семьи и они будут выбирать, годится им Верочка или нет. «А мой муж ее уже не выбрал, — думала Аня, — и я, получается, тоже ее не выбрала, раз с ним соглашаюсь. А еще ее не выбрали в доме ребенка, в котором она жила. Сколько же раз ее уже не выбрали?» Думала она о том, что ребенок, наверное, не осознает всего этого. Но ведь наверняка, на каком-то уровне, чувствует? Каково же ребенку жить в мире, который последовательно, раз за разом, с каждым новым человеком, его отвергает?

Весь вечер Аня не находила себе места. Девочки давно улеглись спать. Когда пришел Кирилл, рассказала ему о том, что произошло. Он слушал внимательно, хмыкнул что-то неодобрительно. «Слушай, давай ее оставим, — вдруг вырвалось у Ани, — жалко же ее!» Аня принялась пересказывать Кириллу свои недавние мысли о том, как плохо жить ребенку, которого никто не выбирает. Все говорила и говорила, понимая, что говорит зря, что пытается надавить на жалость и что если бы он хотел оставить Верочку, то сам бы давно сказал об этом. Аня и сама уже не понимала, чего она хочет, и хотелось по-настоящему только одного — чтобы не было этой душевной боли, усталости и непонимания, что же делать…

Нужно было жить дальше и делать лучшее, что можно сделать в такой ситуации. Аня поставила перед собой конкретные воспитательские задачи. Самой насущной задачей было научить старшую Верочку заниматься чем-то самостоятельно, а главное — сосредоточенно и последовательно. Раньше Аня воспринимала как должное, что ее трехлетний ребенок может сидеть и самостоятельно рисовать минут десять-пятнадцать. Или складывать мозаику. Теперь она поняла, что это «самостоятельно» возникло не само собой. Ребенок этому учился все три года своей жизни, с самых первых месяцев. Вот положила малышка кубик на кубик — «Ай, молодец, какую башенку сложила!» Кубик за кубиком, все выше и выше, она привыкала к тому, что сделать что-то самой — это хорошо. Сначала что-то делаешь, стараешься, а потом показываешь маме, и мама хвалит.

Старшую же никто никогда не учил достигать этих маленьких побед. Никто не радовался ее первым, неуклюжим и трогательным, результатам. Вот и не видит она никакого смысла в том, чтобы стараться. Не умеет настойчиво и планомерно воплощать в жизнь свои детские задумки. Да и задумок-то никаких у нее нету. Для задумок свободный полет фантазии нужен. А откуда ему взяться, свободному-то полету, когда только и ждешь, что вот сейчас окрикнут и запретят, а может, и отругают и накажут…

Нет, Верочка, конечно, могла занять себя сама. Например, швыряя игрушки из угла в угол. Или бегая из комнаты в комнату с дикими криками. А иногда бывало еще хуже. Она засовывала большой палец левой руки в рот, указательный палец правой руки — в ухо, и начинала раскачиваться. Лицо ее при этом ничего не выражало, глаза смотрели в никуда. Вывести ее из этого состояния было очень трудно, почти невозможно. Оставалось только ждать, когда она перестанет раскачиваться и уляжется на пол, по-прежнему держа один палец во рту, а другой — в ухе. Так она лежала, пока Аня не поднимала ее. Была Верочка после этого вялой, расслабленной, с трудом включалась в происходящее. «Ну вот, началось, на ближайшие пятнадцать минут я свободна», — думала Аня с горьким юмором, когда Верочка тянула большой палец в рот.

На самом деле никакого «свободного времени» из этого получиться не могло. Аня относилась к этим «выпадениям» Верочки как к болезни. А разве можно спокойно заниматься своими делами, когда у ребенка приступ? Поэтому Аня садилась поближе к Верочке, касалась ее рукой и терпеливо ждала. А когда Верочка укладывалась на пол, тихонько гладила ее по плечам, почесывала за ушком, перебирала ей волосы. Одновременно, все это время, она не выпускала из внимания маленькую Верочку. Та поначалу пугалась, даже плакала. Аня ей объяснила, что старшая Верочка немного нездорова и так проявляется ее нездоровье. Пугаться тут нечего, ничего же страшного не происходит — ну раскачивается девочка, ну и что такого. Нужно ей сострадать и потерпеть немножко, и все пройдет.

Все же был в Анином распоряжении еще один способ, как получить для себя свободное время. Можно было усадить девочек смотреть телевизор. Но Аня считала этот способ весьма вредным для детей, а потому недостойным. Особенно вредным он был для старшей Верочки. Аня однажды поддалась на уговоры и разрешила девочке «немножко посмотреть». Та схватила пульт, начала переключать каналы, нашла тот, на котором больше всего мелькало и гремело. Она сделала звук очень громким и принялась скакать по дивану, выкрикивая что-то, закидывая голову и хохоча. Глядя на нее, младшая тоже начала беситься. Терпеть эту какофонию Аня в любом случае не хотела. Телевизор был отменен. Младшая нисколько не расстроилась, она его и раньше не смотрела. Старшая возражать не рискнула, все же Аню она слушалась и одобрением «мамочки» очевидно дорожила.