Квартира (рассказы и повесть)

Её кто-то стукнул по плечу, обернулась — Игорь!

— Здорово, невеста! — он крепко взял её под руку.

Танька решительно, резко отстранилась.

— Чего? Не выспался?

— А че?

— Ниче. Не засватана.

— Ну?

— Загну!

— Учтём. Вечером жди.

— Ага, приходите в шесть часов, нас как раз дома не будет.

— Смотри ты, говорунья. Я же серьёзно.

— А я что? Прям падаю от смеха.

Они подходили к проходной. Игорь тронул Таньку за рукав и, кашлянув, сказал:

— Татьяна, погоди два мига.

Она остановилась вполоборота к нему, будто и не с ним стоит, не с ним разговаривает.

— Ну?

— Ты же меня знаешь, не трепло, не пьяница. Семью надо заводить. Человек ты хороший, самостоятельная девушка. Ну и… вот такие пироги.

Танька стояла, пиная валенком снег, чувствуя, как бьётся от волнения сердце и разгораются жарким огнём щёки. Она искоса посмотрела на него и вздохнула про себя: "Эх, остолоп! Ты-то мне вот ни капельки не нравишься.."

— Ну и что с того? — сказала она. — Это твои такие пироги, а мои, может, совсем другие.

— А твои пироги какие? — растерянно, с опаской спросил он.

— Ишь ты, шустрый какой! То сонный ходит, то как наскипидаренный. Видно, и пироги твои такие: то недожаренные, то угольками.

— Чего мелешь? Чего закавыками такими говоришь? Тут разговор про жизнь, — жениться на тебе хочу, дура! — а она про пироги.

— Между прочим, ещё не жена, дур мне не насовывай, а то вообще в упор тебя не увижу. Понял?

Она рубанула воздух своей маленькой крепкой рукой в варежке и, вскинув голову, пошла к проходной. Он с досады хлопнул себя по бедру, плюнул в снег, кинулся вслед за Танькой. Она уже шла по территории, с поджатыми губами, с глазами круглыми, немигающими, нацеленными прямой наводкой в цеховые ворота. Он догнал её, загородил дорогу.

— Ты че? Я ж по дружбе, так, без умысла.

Танька подождала, пока он высказывался, потом молча обошла его, как дерево или бетонную конструкцию, которую не своротишь, и, не обернувшись, ушла в свой цех. Игорь потоптался-потоптался возле ворот и, махнув рукой, повернул в забойный.

Вечером Игорь заявился к Таньке домой с дружком своим Васькой Пятуниным, киномехаником поселкового клуба. Отец Таньки, Макар Игнатьевич Стрыгин, сидевший на кухне в нательном белье и читавший от корки до корки журнал "Политическое самообразование", услышав мужские голоса в прихожей, тотчас высунул свою круглую плешивую голову.

— Макар Игнатьевич, до вас, здрасьте! — торопливой скороговоркой сказал Васька, низенький крепыш, курносый, улыбчивый, одногодок Игоря.

Оба они с шапками в руках переминались с ноги на ногу, умещаясь на половичке у порога. Танька дёрнула головой, отчего тоненький рыжий хвостик на затылке мотнулся, фыркнула и, окинув гостей круглым глазом, ушла в комнату. Макар Игнатьевич вышел из кухни, высокий, тощий, с выпирающими ключицами, жилистой шеей и тонкими руками — хоть почти всю жизнь на мясе, видно, из такой породы, что, как говорят, не в коня корм.

— Слушаю, молодёжь. По какому вопросу? — осведомился Макар Игнатьевич, поддёргивая кальсоны.

— По личному, — мигнув на Игоря, осклабился Васька. — Как говаривали в старину: у вас — товар, у меня — покупатель. — И Васька осторожно, медленно, держа двумя пальцами за горлышко, вытянул из бокового кармана бутылку водки.

— Ага, — только и сказал Макар Игнатьевич, смущённо закашлявшись. Он похлопал себя по груди и сказал ребятам, чтобы раздевались и проходили в комнату, а сам юркнул на кухню.

Парни сняли полушубки, разулись и в носках, на цыпочках — Васька впереди, за ним Игорь — прошли в комнату. Посередине, под розовым абажуром, стоял круглый стол, накрытый полиэтиленовом скатертью с зелёными полустёртыми розами, четыре стула с матерчатыми спинками аккуратно приставлены по четырём сторонам стола. Вход в другую комнату был задёрнут вышитыми шторами — они покачивались, словно там кто-то прятался.

Васька, шутливо прицелившись, опустил бутылку в центр стола, Игорь, покосившись на шторы, вытащил из кармана вторую бутылку и поставил её рядом с первой. Васька удивлённо присвистнул и покачал прилизанной головой. Игорь посмотрел на него с упрёком. Оба они были в новых костюмах, в белых рубашках и галстуках. Игорь чуть-чуть выше Васьки, но куда шире — и в плечах, и в лице, и в кости.

Из кухни выглянул Макар Игнатьевич с растерянным красным лицом и замахал своими болтающимися руками — парни поняли, что им предлагают сесть. Они отодвинули стулья. Хозяин закивал горячо, одобрительно и, пробормотав что-то в смущении, странной припрыжкой, на цыпочках пронёсся к шкафу. Набрав ворох одежды, он снова упрыгал на кухню. Наконец, после возни, какого-то стуканья и ворчания, он появился одетый по всей форме — в костюме, в серой мятой рубашке и при галстуке. Вслед за ним важно вошёл большой трёхцветный кот и стал тереться об ноги с хриплым рокочущим мырканьем. Макар Игнатьевич строго прицыкнул на кота, словно тот был собакой, но тут же забыл про него и сел за стол, скрестив свои длинные руки на груди.

— Богатый у вас котище, — сказал Васька, приподняв кота за передние лапы и дунув ему в морду.

— Да, кот передовой, — охотно заговорил Макар Игнатьевич. — По мышам прям рекордист, две нормы за смену заколачивает.

Парни загоготали. Макар Игнатьевич зябко посмеялся и продолжал:

— Не жрёт только — для забавы ловит. Поиграет-поиграет, прижулькнет и бросит, а она, зараза, оклемается и дёру. Прям хоть ходи за ём и подбирай. Фаршик говяжий ест чуть обжаренный и боле ничего. Ишь, фон-барон какой, а ну, пшёл! — гаркнул Макар Игнатьевич и погрозил коту двумя руками враз.

Кот присел и, видно, решив держаться подальше от хозяина, уплёлся на кухню.

— Что, мышей много? — спросил Васька.

— Навалом, — махнул Макар Игнатьевич. — Чего-чего, а этого добра — хоть на экспорт. Вон читал в одной книжице недавно, волки, оказывается, питаются мышами, кушают за моё почтение. И никаких оленей им не надо, на мышах сидят, а олени — так, по большим праздникам.

— А есть собаки-мышеройки, — сказал Васька.

— Есть, — согласился Макар Игнатьевич. Он вдруг заметил, что на столе стоят две бутылки водки. Руки его взметнулись, он энергично почесал за ушами. — Хо-хо-хо! Одна ещё куда ни шла, но это, — он замахал перед лицом, словно отгонял комаров, — не по технике безопасности.

— Лодка по суху не ходит. Два весла, две руки, два глаза, две ноги, — хохотнув, протараторил Васька.

Игорь сидел красный, неловкий, как бы оцепеневший от надобности что-то сказать, вообще заговорить. Он только сжимал свои кулачищи и всё не мог найти им место — то клал на стол, то прятал на колени, то вдруг совсем нелепо подпирал ими бока, принимая лихую позу добра молодца. Лоб его в глубоких морщинах был покрыт потом. В поту был и нос — крупный, мясистый, с горбинкой.

Макар Игнатьевич почти не глядел на Игоря и весь разговор вёл с Васькой, но время от времени его острый прищуренный взгляд нет-нет да и впивался на миг в млеющего жениха. Он как бы снимал его на нутряную плёнку памяти, чтобы потом все кадры собрались воедино, прокрутились и сам собой, волшебным образом, определился бы тон его отношения к будущему зятю.