Шрифт:
Минут пятнадцать я простояла у стеклянной двери, полуоткрытой, на кухню. Я дышала на стекло и рисовала пальцем круг. И, по-моему, я даже ни о чем не думала. Потом жизнь вернулась в мое сознание желанием курить, бежать, плакать, визжать, вопросами «в чем идти?» и «успею ли я покрасить голову и сделать маникюр?», внутренними воплями, что во мне явно лишние пара-тройка килограммов, и на подбородке прыщик, и…
Я ничего не понимала. Ничего. Серега, мой древний приятель, с которым мы не виделись уже года три, несмотря на то, что теперь мы с ним, переехавшим в столицу гораздо раньше, были теми самыми «земляками», которые обычно имеют тенденцию дружить на земле Московской. Я не знала, что они общаются. Не представляла, что именно он мог рассказать обо мне. Я все узнаю завтра… Ночь я практически не спала.
Они уже были на месте. Три человека. Серега, потолстевший до неузнаваемости, но с такой же, как и много лет назад, обаятельной котосьей улыбкой. Кира с неизвестно откуда взявшимися полудлинными волосами, в короткой юбке, в высоких красных сапогах на семисантиметровых, не меньше, каблуках, и приятного вида светловолосая короткостриженая девушка с неуверенно-насмешливым прищуром светло-светло-голубых глаз. Элина, как выяснилось через три секунды. Еще через пять минут я узнала, что Кира с Элиной живут вместе любящей идиллической парой. Еще через десять — мы вели настолько по-московски светскую беседу, что меня стало немного подташнивать от неестественности, от плохо сидящей на лице тонкой восковой благожелательной маски.
Да, забыла одну деталь. Кира — человек публичной профессии. Широко известный в узких кругах. Ей нужен был сценарист. Серега, по-видимому, отрекламировавший меня в лучших традициях дружеского пиара, вызвал неподдельную заинтересованность в моих профессиональных качествах. Вот так, судя по всему. Ни больше, ни меньше.
Рядом с нашим столиком стоял аквариум, очень удачно подсвеченный фиолетово-розовым. Я смотрела, как две гигантские рыбины, которым, очевидно, было тесно и душно в маленьком ограниченном пространстве, лениво, вальяжно и меланхолично поднимаются вверх, размахивая неоновыми плавниками и хвостами, и так же неторопливо опускаются на причудливо оформленное белоснежными коралловыми игрушками дно.
Внутри меня было пусто и выл ветер. Еще мне хотелось громко крикнуть. Просто: «А!» «Ы!» «ЫЫЫЫЫ!» Еще — стать третьей рыбиной и ни о чем не думать. Я улыбалась. Я кивала и говорила: «Да, это, безусловно, интересно. Да, вы такие молодцы, ребята. (В голосе этакий здоровый позитив — must have нового поколения). Мы все такие молодцы. Так приятно, что наш маленький город… Да, земляки — это сила. Да, сейчас сложно найти людей, умеющих писать грамотно и интересно. Да, я бы с удовольствием, но… Я так занята сейчас. Да, у меня проекты. Да, пишу книгу. Но, в принципе, была бы рада поучаствовать в чем-то необычном. Да, я могу выслать тебе, Кира, на мыло свою прозу. Да, и буду счастлива почитать описание вашей идеи. А, у вас серьезный бизнес-план? Да, со временем, вообще, — жуть. Ага, я всегда знала, что мы все — гении…»
Когда я поворачивала голову, то видела ее лицо, близко — близко, на расстоянии вытянутой руки. Она стала еще красивей, отточенней что ли. Я никогда не видела и не представляла ее в макияже. Непривычно. Ей идет эта стрижка, густые черные волосы, отливающие бронзой, почти до плеч, с длинной, на один глаз челкой. Так, что лоб открыт — высокий, умный, в едва заметных тонких морщинках. И «гусиные лапки» в уголках глаз, когда смеется, уже четкие, из тех, которые уже «не первые морщинки». И на руках — кольца. И розовый, почти невидимый, лак. И глубокий вырез на блузке. Мамочки мои… Красивая жен-щи-на.
Элина, наоборот. Неженственна, никакой косметики. Никаких колец, кроме одного, на безымянном пальце правой руки, обручальное что ли? И серьезно сработанные ботинки из хорошей кожи на высокой подошве. Без каблуков. Толстовка нейтрального бежевого цвета. Джинсы. Белый воротничок рубашки, стильно поднятый вверх. Браслет толстой стальной цепью известной итальянской марки. Они вместе.
Когда-то Кира была совсем другой, точнее, выглядела по-другому. Девочка-мальчик, короткие, немного вьющиеся, темные волосы, брутальный стиль одежды — удобные свитера из дорогой шерсти — унисекс, светло-голубые жесткие «настоящие» джинсы, майки, открывающие несколько цветных татуировок на руках и плечах… Когда-то она говорила, что никогда бы в своей жизни не смогла
надеть платье, юбку, каблуки… Помню, как когда-то давно я, шутя, пробовала накрасить ей губы и глаза. «Брось эту дурную затею», — сказала она тогда, — «Ну какая из меня девочка?» Да ей и не нужна была косметика, черные брови, густые ресницы, яркие темно-карие глаза, четкие линии лица… Губы, она всегда прикусывала нижнюю губу, когда волновалась, и это единственное, что выдавало ее неуверенность в редких, крайне редких случаях. Например, сейчас. Неужели она нервничает?Рыба подплыла совсем близко ко мне. Я сразу ее выделила из пары. Когда она поднималась наверх, то в неярком двуцветном освещении казалась почти прозрачной, а ее плавники были похожи на вуаль, многослойную и очень нежную, в едва заметных продольных полосках. Теперь она уставилась на меня через толстое стекло аквариума. Интересно, она меня видит? И, если да, то как? Как она видит меня? У рыбы был очень серьезный взгляд. И открытый рот. Интересно, у нее есть зубы? Наверное, да. Их тут хорошо кормят, ресторан не из дешевых. Захотелось прижаться к стеклу, нос к носу с этим живым существом.
Сказать ей: «Привет, рыба. Знаешь, рыба, а я теперь совсем не знаю, как жить дальше. Почему у нее такие длинные волосы, рыба? Почему она говорит о политике так, как будто от этого зависит вся ее жизнь, а о деньгах — так, будто, кроме них в этом мире больше ничего не существует? Рыба, а ее подруга очень даже ничего. И похожа на мальчика, рыба, ты не понимаешь, что это значит, да? Как ты думаешь, рыба, кто у них кто в их семье? Откуда она взяла эти остромодные сапоги на шпильках? Рыба, ведь она была совсем другой! Ты конечно не видела ее раньше, но поверь мне, дело не только в розовом маникюре. Рыба, ты слышишь, о чем они говорят? Рыба, они старше меня, все трое, лет на пять — семь. Я ни в чем их не обвиняю. У них есть то, за чем они приехали в этот город, рыба. Успех, деньги, амбиции. Рыыыыбаааа…»
Я улыбалась и кивала, почти не вмешиваясь в разговор, я изредка своевременно вставляла несущественные замечания, я была способна на юмор и лучезарное обаяние. Светящееся нечто, абстрактное ничто. Мы обменялись уверениями в скорейшем плотном сотрудничестве.
Я сбежала спустя час пятьдесят семь минут. Через восемь минут после того, как доела роллы с лососем. Почему-то есть их под пристальным рыбьим взглядом мне было крайне неудобно.
Кира позвонила мне тем же вечером.
— Давай встретимся. В десять. На Чистых прудах. Помнишь?
— Помню. Я приду.
Я поехала в метро, и каждый момент этого пути был для меня особо четким, проявленным, как если бы обычно я перемещалась по Москве с закрытыми глазами, а теперь что-то их открыло, «поднимите мне веки», как Вию у Гоголя. Я помнила то место на Чистых прудах, собственно, скамеечку с видом на плавающих уток. Прошло года четыре. Или пять? Нет, точно не меньше пяти. Теперь уток не было. Кира уже ждала меня, я увидела издалека ее одинокую фигуру и растерялась, мне совершенно нечего было сказать, ни одного слова, ни звука…
— Привет.
Я кивнула в ответ, и она неожиданно поцеловала меня в щеку. Медленно. Как будто ожидая, что я отклонюсь, отодвинусь, отверну голову. Потом в губы. Мы сели, придвинувшись близко, максимально близко друг к другу. И молчали где-то около получаса. Пару раз я закуривала сигарету. В этих прудах, наверное, тоже есть рыбы. Более свободные, но все же…
Кира успела переодеться. В джинсах, красном свитере и легкой белой куртке-пуховике с пристегивающимся на заклепки капюшоном она снова стала похожа на себя нескольколетней давности. Хотя, какое это имеет значение? В мои уши не втекал дневной абсурд. Молчание было идеально естественным. Чужие не молчат. Чужие не сидят рядом так, как, например, сидят молча однополчане, выжившие вдвоем из всей роты, и встретившиеся в мирное время, случайно, после работы, после офисов, квартир, утюгов, пароварок, очередей в автосервисах, отдыхов за границей, без переписки и созвона столкнувшись… О чем им говорить? О зарплате? О кожаном кресле в личном кабинете? О Кольке, которого они тащили двадцать семь километров по горной дороге, Кольке с оторванной ногой и разодранной в клочья кистью руки, истекшем кровью где-то километра за три до санчасти? А вот помолчать можно о многом.