Лабиринт. Книга 2
Шрифт:
Мэтт реально потерял дар речи. Что он такое говорит? Какая потасовка? Какое такси?
– Не понимаю, о чём ты, – сухо проговорил он.
Хью внезапно оживился.
– Вы не думайте, я без глупостей. Мэри мне очень нравилась. Я даже хотел пригласить её на свидание, но она как-то неожиданно исчезла. А потом и я уехал. Когда вернулся, попытался её найти, друзей расспрашивал. Никто о ней ничего толком не знает. Кто-то говорит, замуж вышла, кто-то что видел недавно в университетском парке. У меня знакомый есть, Скотт – учился с ней в одной группе, так он вообще сказал, что Мэри в Нью-Йорк уехала. А я как вас увидел, сразу узнал. Это вас она тогда из заварушки вытащила.
Хью продолжал говорить, но Мэтт его почти не слушал.
Нью-Йорк, значит. Что ж, город большой. Раз в месяц-два он там точно бывает. Не встретились за последние пять лет, глядишь, и дальше так же везти будет.
– Нет, парень, не знаю я никакой Мэри. Ты обознался.
Поднаторевший в сложных переговорах Мэтт, умел держать лицо. Непроницаемый взгляд, приводивший в замешательство его оппонентов, мог обмануть кого угодно, но только не Хью Коннели – бармена таверны "Пиппина" из Нир Норд Сайда. Однако за своё место Хью держался, потому предпочёл отступить.
– Да, скорее всего, так и есть. Простите, сэр.
– Бывает. Иди позаботься о моём стейке. И прихвати бутылку лучшего виски.
– Будет сделано.
"Ничего он не обознался, – думал Хью, поднимаясь по лестнице. – Зацепила Мэри этого мужика. Вон, как побелел, когда её имя услышал. А значит, у него, Хью, нет ни единого шанса. Ну и ладно. За такой девчонкой всё равно глаз да глаз нужен. Она и тогда была миленькой, а сейчас, наверное, вообще в настоящую красавицу превратилась. Надо поискать кого попроще. Он бы от ревности весь извёлся".
В отличие от Хью, Мэтту было не так просто переключить внимание на кого-то другого, поэтому, спустя пять лет, как Мэри от него ушла, он изводил себя в подвальном туалете второсортного ирландского паба. От ревности ли или чего-то другого – не суть важно. Важно, что прошло пять лет, а он до сих пор не может отделаться от мыслей об этой девчонке.
Так вот, оказывается, как он оказался в её доме. Спасла его, значит, Флоренс, мать её, Найтингейл. Лучше бы оставила, мимо бы прошла, спасительница. Что наркотики – ерунда. Команда адвокатов вытащила бы его из участка по одному звонку. Надо, и Тея подключил бы – он тогда уже работал в офисе окружного прокурора. Да хоть бы и арестовали, и посадили на те же пять лет, всё лучше, чем чувствовать, что тобой пренебрегли. Всё лучше, чем быть брошенным той, кому чуть не отдал своё сердце.
Да кого он дурит! Какое "чуть не отдал", отдал! Как есть отдал. Только она ушла раньше, чем Мэтт это понял.
Однажды он уже переживал всё это, однажды его уже бросали. Чувство гадское, убийственное как для неокрепшей психики ребёнка, так и для взрослого человека. Да, мать не по своей вине ушла, но какая разница, как это случилось. Кто-то в одночасье лишил его шанса быть с ней. Не позволил ещё раз обнять. Прижаться к щеке. Руки её почувствовать на себе, тёплое дыхание на затылке. В глазах улыбку увидеть счастливую.
"Это лаванда, дорогой".
На солнце глаза Мэрилин становились фиолетовыми, напоминая ему о лавандовых полях, по которым они гуляли с матерью. И не было грусти, когда Мэтт смотрелся в них. Цельным он становился – вот что происходило.
Какой ребёнок думает о том, что мама когда-нибудь может исчезнуть из его жизни, а вот исчезла – и Мэтт почувствовал себя обманутым. Вот и Мэри ушла. Сама. Никто её не заставлял. Собралась и ушла, так же в одночасье, как и мать. Мэтт утром уехал на работу, а вернулся – дом пуст. Как будто её никогда и не было.
Он не сразу поверил в это. Прошёлся
по всей квартире – один раз, другой. Отметил, что простыни сменены, полотенца в ванной свежие. Использованные она аккуратно сложила в корзину для грязного белья. Не бросила, сложила. Там же сверху – его белая футболка, в которой Мэри проходила всю неделю. Не часто, правда, ходила – Мэтт всегда стремился побыстрей её из этой футболки вытряхнуть.И посуда была вымыта после их завтрака – вкусного и долгого, как в предыдущие дни. Пока он принимал душ и брился, Мэри приготовила валлийские тосты с расплавленным сыром и жареные яйца с беконом. Её умение готовить поразило его в их первое утро. "Да, я умею и люблю это делать. Но для одной себя готовить грустно". Для него она всегда готовила с радостью. И, похоже, с той же радостью удалила все следы своего пребывания в его жизни. Особенно ясно Мэтт понял это, когда нашёл в мусорном ведре её зубную щётку.
Он был щедр с женщинами. В процессе ли отношений или по их завершении, но они всегда что-то от него получали – дорогие подарки, драгоценности, поездки на фешенебельные курорты. Никто не мог сказать, что Мэтт невнимателен к тем, кто провёл с ним часть своей жизни. Мэри оказалась единственной, кто ушёл от него ни с чем, ничего после себя не оставив. Он даже в холодильник залез: не восполнила ли она ту дюжину яиц, которую извела на него за эту неделю. Нет, только по продуктам и по пустующим ячейкам в винном шкафу было видно, что эту неделю он прожил не один. Всё остальное было убрано, протёрто и поставлено на место. Может, она ещё с тряпкой прошлась, убирая с поверхностей свои отпечатки?
Хотя, нет, кое-что она оставила – ощущение второсортности, которое не так-то легко из себя изжить. Мэтт оказался недостаточно хорош для девчонки, у которой за душой не было ни гроша. Обладатель многомиллионного состояния, имеющий возможность купить всё и вся, смотрел на валяющуюся в мусорной корзине обыкновенную пластиковую зубную щётку и понимал, что вовсе не щётку – его самого выкинули безжалостно в корзину.
И это ещё он не нашёл ту записку.
"Я не могу восполнить потраченную на меня неделю, мистер Крайтон. Позвольте выразить надежду, что это никак не скажется на вашем бизнесе".
Снова и снова Мэтт вчитывался в эти строчки, понимая, что каждое слово в них тщательно подобрано. И чем дальше, тем яснее росло понимание, что Мэри сознательно и беспощадно опошлила возникшее между ними влечение, представив себя шлюхой, которую он купил на неделю, ничего при этом не заплатив.
Никогда прежде он не испытывал подобной ярости.
"Потраченная на неё неделя" – так вот, что она думала обо всех днях, что они провели вместе. Днях, в которых он не мог от неё оторваться. Часах, которых они ласкали друг друга. Минутах страсти и нестерпимого голода, когда, будучи в ней, он всё ещё не чувствовал нужного градуса близости. Вот почему это происходило – потому что она не чувствовала того же. Мэтт-то думал, что дело в нём, что он с ума сошёл, испытывая нестерпимое желание раствориться в другом человеке, а она банально его в себя не впускала.
"Мистер Крайтон". Не мистер Крайтон трахал её до потери сознания, а он – Мэтт. Его имя она шептала, когда металась по кровати, его звала, указывая, где именно, на каких частях тела хотела его чувствовать. С его именем на устах она кончала – всегда бурно, всегда едва не плача, всегда со словами благодарности. Жалась к нему, как котёнок, целовала, мелко шептала "спасибо, спасибо". Дурочка! Не она, а он должен был её благодарить. Не мистер Крайтон, а он – Мэтт – служил и поклонялся ей. А она этого будто и не заметила вовсе.