Лабиринт

– Никакого, - подтвердил священник де Вое.
– Если образ покойного и дальше будет расти, то все более плотная тень начнет окутывать вашего отца. На годы.

– До конца жизни, - сказал я.

– Да. Я знаю это. Искренне о том скорблю. Я люблю вашего отца, как и всех моих учеников. Я искренне стремился оказать ему помощь. Меня лишили такой возможности. Надо нам, однако, с этим примириться, и мне надо, и вашему отцу.

– Вам-то легко. Для вас это только неприятный инцидент.

– Нет, это тернии! Не первые. Не последние.

Взгляды наши встретились. Ненадолго. На несколько секунд.

Единственный раз в ходе всего разговора. Во время предыдущих бесед он если и глядел мне в глаза, то лишь мимолетно и словно по рассеянности. Сегодня же это был иной взгляд-тоже быстрый, но явно умышленный. Я прочел в его глазах, что у него на самом деле тяжело на душе.

– И значит, больше ничего, ничего не удастся сделать, - прошептал я.

– Я так полагаю.

– Нет таких дверей, в которые я мог бы постучаться? К монсеньору Риго мне, пожалуй, не стоит снова обращаться...

– Безусловно.

– Но, может быть, существует еще кто-то, кто...

Он прервал меня:

– Кто, где, через кого?

И развел руками.

– С нашей помощью, то есть через синьора Кампилли и через меня, ничего уже здесь не сделаешь. А кроме нас, у вас нет НИКОГО...

– Но я спрашиваю: стоит ли? Вообще стоит ли еще пытаться?

– Скитаться здесь еще месяц, два, пять, год, чтобы вернуться к исходной точке? Вы должны сами ответить себе на вопрос: стоит ли? Курия-это лабиринт. Механизм с сотней, с тысячей неизвестных. Я ведь не один размышлял о вашем деле. Я советовался. Приглашая вас сегодня к себе, я знал, что перед нами возникнет дилемма, важнейшая для вас в данный момент: пробовать ли еще или возвращаться? И я продумал мой ответ. На вашем месте я вернулся бы. Но это не совет; таково лишь мое мнение. Если вы, однако, его разделите и покинете Рим, вы покинете его на собственную ответственность. По собственному решению, никем не принуждаемый.

– Спасибо. Понимаю. Ну, я пойду.

Но все-таки еще несколько минут я не двигался с места. Я молчал. Священник молчал. Ждал, пока я успокоюсь. Наконец я встал и крепко пожал его худую, сухонькую руку. Мне очень искренне хотелось его поблагодарить за проявленную ко мне добрую волю. Но я не знал kaK. Поэтому я только низко поклонился.

– Я знаю, что ничего не могу, - прошептал священник.
– И не обманываю вас насчет каких-то моих возможностей. Если, однако, у вас будет тяжело на душе, прошу помнить, что есть в Риме старый, преданный вам священник. Я говорю это на тот случай, если вы останетесь.

– Не думаю, - ответил я.

XX

После обеда я рассказал Малинскому о моей беседе со священником де Восом. Я начал с того, что дальнейшее мое пребывание в Риме считаю теперь бесцельным. И под конец вернулся к первоначальному тезису. Но я еще не принял окончательного решения. При мысли об отъезде из Рима мне становилось тошно. И в особенности при мысли о том, что, например, завтра или послезавтра нужно зайти в какое-нибудь бюро путешествий и прокомпостировать обратный билет до Кракова на определенный день. Однако надо это сделать. И к тому же сразу, как можно быстрее. Если действительно ничего нельзя добиться, надо отсюда удирать. Сидеть сложа руки в комнате или бродить по городу, утратившему для меня свой вкус и цвет, бьшо бы невыносимо, мучительно. Все это я сказал Малинскому. Он терпеливо выслушал. Не прерывал. Не утешал.

Не старался поддержать мой дух, уверяя, будто еще не все потеряно. Я был ему искренне за это признателен. Под конец разговора я добавил еще фразу о том, что сохраню о нем благодарную память.

– Обо мне?
– удивился он.
– А нельзя ли узнать почему?

– Вы мне раскрыли глаза, - ответил я.

– Неужели? По-моему, это сделал не я, а священник де Вое.

– Вы мне посоветовали еще раз к нему пойти. И оказалось, что это единственный разумный поступок, который я мог сделать.

Разговор с де Восом положил конец делу. А то бы я еще много недель слонялся по Риму как идиот.

Я встал. Мы пожали друг другу руки. В дверях Малинский задержал меня еще на минутку.

– Вы едете прямо в Краков или с остановками в пути?

– Не знаю. Не думал об этом.

– А не прокатиться ли вам со мной на машине в Болонью? Я еду послезавтра.

– Ох нет!
– вздохнул я.

Внезапно все во мне восстало против его проекта. Против того, чтобы уже сегодня принять решение, чтобы уже сегодня назначить срок отъезда. Конечно, нужно было ехать. Но какая-то сила внутри меня еще противилась тому, чтобы сразу, теперь же, назначить день. Малинский затащил меня назад в комнату.

– Кажется, - сказал он, - вы намерены продолжать свои попытки.

– Нет. Даю вам слово, я и не собираюсь.

– Даже даете слово!
– засмеялся Малинский.
– Искренне говоря, я бы больше не пытался. Но это не значит, что новые попытки совершенно лишены смысла.

– К сожалению, отец де Вое ясно мне дал понять, чтоб я не обольщался никакими иллюзиями.

– Ничего подобного! Он вам сказал-по крайней мере это вытекает из того, что вы мне передали, - что через него и через Кампилли, как и через других видных деятелей университета или юристов, вы ничего не добьетесь. Но одновременно он подтвердил, что существуют разные другие двери и вам вольно решать, хотите ли вы туда стучаться или не хотите.

Он пододвинул ко мне кресло, то самое, с которого я только что встал, когда мы начали прощаться.

– Я вас отнюдь не уговариваю, - сказал он.
– Но если позднее, вернувшись в Польшу, вы будете упрекать себя, что не использовали какие-то шансы, то лучше, пока есть возможность, еще раз попытать счастья. Тем более что вы ничем не рискуете.

Затем он перешел к подробностям.

– Я вам сказал вчера, что в Риме каждый человек имеет доступ к какому-нибудь влиятельному иезуиту. Я тоже. Даже к двум. К счастью, это фигуры не такого масштаба, как ваш священник де Вое. К счастью, потому что не являются светилами, к которым приковано всеобщее внимание. Так вот, к счастью, мои иезуиты иной формации. Стало быть, их не смутит, что де Вое уже поставил на вас крест. Их это ни к чему не обязывает.

Они люди иного типа. Что вы скажете? Вас это интересует?

Я утвердительно кивнул головой, после чего добавил:

– Лишь бы этот тип не оказался слишком...
– я не сразу нашел подходящее определение и наконец шепотом произнес:- ...скользким.

Малинский понял и иронически засмеялся.

– Ни в коем случае. Всякие скользкие типы в курии-не моя специальность. А даже если бы это было иначе, я никогда не позволил бы себе шутить с человеком в вашем положении. Ведь вы, безусловно, согласитесь, что только в порядке дурацкой шутки я решился бы направить к таким типам человека-простите меня, - столь оторванного от практической жизни, как вы.

Я его обидел! Надо было объясниться.

– Извините, - сказал я.
– Но вы так загадочно выразились.

Вы говорите: "иной тип", "иной формации", не давая им точного определения. Отсюда мое предположение.

– Ничего. "Иной" означает попросту: конкретный. А "иной формации"-значит также, что они твердо ступают ногами по земле. Без всякой мистики или тому подобных абстракций. Даже скажу грубее-они корыстны: если мои священники-не один, так другой-усмотрят в вашем деле хоть какие-нибудь выгоды, то сразу его уладят. Только вы опять-таки не вздумайте их заподозрить в материальной корысти. Например, будто им нужны взятки или уж не знаю, что еще вам может взбрести в голову!