Лабиринты чувств

Елену Семеновну тут знали: дети многих сотрудников роддома учились у нее и считали «своим парнем».

Вот и сейчас школьники гомонили под окнами, волнуясь, будто это лично они ожидали ребенка, а не взмокший от страха Виктор Анатольевич Синичкин, преподаватель английского.

И учитель, и ученики уже знали, что должна появиться на свет двойня, хотя ни УЗИ, ни другой подобной аппаратуры в медицинских учреждениях Саратова в то время еще не имелось.

Среди старшеклассников был и сын главврача Комарова, а потому доктор волновался: нельзя же оскандалиться перед собственным чадом!

Однако нашлись и другие поводы для волнения, куда более весомые. С роженицей творилось нечто странное. Вернее, не с ней самой, а с младенцами, еще не появившимися на свет.

Воды давно отошли, а роды все никак не начинались.

Живот молодой женщины так и ходил ходуном, а тело непрерывно сотрясался ь от бурных схваток, происходивших подряд, без малейшего перерыва.

Бедная Елена Семеновна держалась мужественно, не стонала и не жаловалась. Она только прикладывала ладони то к правому, то к левому боку и покрикивала на своих разбушевавшихся детей, находившихся в материнском лоне:

— Ну ты! Прекрати!.. И ты тоже!.. Не стыдно тебе?… И у тебя тоже совести нет!

Потом она, как истинный педагог, сменила тактику.

— Да люблю я тебя, люблю, глупышка! — Это — правой стороне живота.

А затем сразу же — левой:

— И тебя люблю не меньше! Честно, не меньше!

Она виновато посмотрела на врачей и акушерок:

— Вы все на нас столько времени тратите, а мои — никак. Не желают вылезать. Ленивые, что ли?

Доктор Комаров покачал головой:

— Похоже, наоборот, чересчур торопливые. Норовят сразу выскочить, с разбегу. Тычутся, тычутся, а рождаться — работа серьезная. Тут собранность нужна.

— А, понятно, — кивнула роженица. — Это как сочинение по «Евгению Онегину» написать, да?

Врач улыбнулся:

— Скорей уж как сочинить «Евгения Онегина» целиком.

— Вот как? — спокойно и задумчиво произнесла Елена Семеновна, хотя ее не переставали колотить схватки. — Сочинить «Евгения Онегина»?… Да ведь сегодня как раз день рождения Пушкина, шестое июня!

И роженица повелительно прикрикнула:

— А ну-ка, мои милые!

Положила тонкие кисти на свой беспокойный живот, прикрыла глаза и, к изумлению присутствующих, начала вполголоса:

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье. Как гений чистой красоты.

Странное это было зрелище. Мир, наверное, не видал до сих пор рожающих чтецов.

А Елена Синичкина декламировала самозабвенно, увлеченно: это было ее любимое. Читала просто, без пафоса и напыщенности. Точно обращалась к близкому человеку.

Да ведь она и в самом деле обращалась, только не к одному человеку, а сразу к двоим.

К тем, кого еще ни разу не видела, но вот уже девять месяцев с нетерпением ждала.

А эти двое, долгожданные, кажется, прислушались и подчинились завораживающему пушкинскому стиху. И к маминому голосу тоже, ведь он был таким певучим, таким нежным! Он приглашал их, маленьких, из темноты на свет. Приглашал с любовью.

Схватки упорядочились, стали более редкими и мощными, будто подчинились стихотворному ритму:

В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.

— Душе настало пробужденье… — произнесла Елена Семеновна и вдруг охнула и задохнулась.

Медики, миг назад зачарованно слушавшие, встрепенулись и приготовились к делу.

— Первый пошел! — объявил Комаров.

— Дыши, дыши! — подскочила к Синичкиной пожилая акушерка, чей внук тоже учился в классе Елены Семеновны. — Теперь тужься!.. Дыши!.. Тужься!

А будущая мама видела сейчас только одно: огромный, яркий, как солнце, светильник прямо над головой. Женщина прекрасно знала, что горит он ровным белым светом, но в тот миг казалось ей, что он то вспыхивает, то меркнет. В висках стучало, и только стихи облегчали страдание.

А все-таки — как больно, как невыносимо больно!

И вдруг отпустило. Комната опять обрела привычные очертания.

— Что, уже? — растерянно спросила она. — Так быстро? А почему… почему он не кричит?

— Теперь понимаю, в кого они такие торопливые: в маму! Погодите, никто еще не родился, — доктор пытался успокоить Елену Семеновну, однако его голос звучал как-то не слишком уверенно.

Во взглядах остальных присутствовавших тоже сквозило замешательство.

— Ты гляди, чего делает, стервец! — всплеснула руками акушерка. — Назад пошел!

Юная медсестра нервно хихикнула:

— Как будто просит: «Мама, роди меня обратно!»

Роженица хотела что-то спросить, но не смогла: нечто непонятное и ужасное происходило у нее внутри, и это странное и страшное движение доводило ее почти до потери сознания.

Однако Елена сама себе поклялась держаться до последнего. Она должна, она обязана держать ситуацию под контролем, она ни за что не пропустит момента, когда ее дети появятся на свет!

— Ох ты, Господи, черт побери, мать твою, ядрена вошь, блин! — разразилась вдруг акушерка целой обоймой междометий. — Что вытворяют!

— Ч-что вытв-воряют? — из последних сил спросила роженица. Пот заливал ей глаза, к горлу подступала дурнота, руки и ноги похолодели.

— Похоже… просто-напросто дерутся! — предположил главврач.

— Они, блин, местами меняются! — завопила акушерка. — Который вторым шел — тот первого отпихивает! Гля, гля, видно же!

Елена Семеновна и сама чувствовала, что внутри у нее происходит некий поединок. А тут еще медсестра тоненько протянула:

— Точно! Как боксеры на ринге. Ух ты!