Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ

ЛАДОНИ, КОТОРЫЕ САДНЯТ

Рассказ

– Хотите, прочитаю новый рассказ?

Застигнутые врасплох гости молчали.

– Опять фантастика?
– спросил Философ.

– Обожаю фантастику, - захлопала в ладоши Актриса.
– Но почему вы не пишете детективные романы, как знаменитый Мегрэ?

– Сименон, - вполголоса поправил Инженер.
– Жорж Сименон. Впрочем, это не столь важно.

– А правда, что у него двести романов?

– Правда. Но большинство не детективные.

– Но и не фантастические, - подчеркнула Актриса.

– Интересно, он тоже читал их вслух?

– пробормотал Философ.

– Вряд ли. Сименон сочинял романы со сверхзвуковой скоростью. Зато мои рассказы значительно короче, - сказал я в оправдание.
– И страдать придется недолго.

– Краткость - сестра таланта, - кивнул Философ, раскуривая трубку.

– Свежая мысль, - отозвался Инженер, сочувственно относившийся к моему литературному творчеству.
– У вас, философов, мысли всегда свежие, даже если они чужие.

– Вы тоже умеете мыслить, - не остался в долгу Философ.
– На инженерном уровне.

– Пожалуй, начну, - предупредил я, раскрывая рукопись.

– С удовольствием послушаем ваше эссе, - поддержала Актриса.

– Сонет, - уточнил Инженер.

"Саднили натруженные ладони. Карбо привык к этой боли и не обращал на нее внимания. Он знал: еще минута, и боль исчезнет, прежняя реальность сменится новой, с другими, неизведанными радостями и печалями, взлетами и падениями...

Карбо всегда входил поздно вечером - в иное время, иной мир, иную жизнь. И, прожив ее в считанные часы, иногда мелькавшие, словно секунды, а иногда тянувшиеся годами, возвращался на рассвете.

У него была единственная степень свободы - свобода ежевечернего выбора координат в каждом из четырех измерений. С точностью до дня и километра. Любого дня в прошлом и будущем. Любого километра в пределах Земного шара. Но он никогда не знал заранее, чем чреват выбор: предстоит ли ему преследовать или спасаться бегством, жаждать крови или истекать ею.

И в этом была своя прелесть. Потому что он родился искателем приключений, бродягой в пространстве и во времени..."

– Так я и знал, - вмешался Философ.
– Снова перепевы Уэллса, вариации пресловутого "парадокса дедушки". Конечно же, ваш Карбо, охотясь на мамонта, застрелит из бластера собственного пращура и...

– Не слишком ли торопитесь?
– возразил Инженер.
– До сих пор Автор придерживался научных концепций и в литературе, и в жизни. Так ведь?

– Безусловно, - подтвердил я.
– В трех измерениях двигаюсь туда и обратно, а в четвертом...

– Только туда?
– иронически подхватил Философ.
– Это меняет дело!

– Вот видите, сказал Инженер.
– Автор не позволит герою своего рассказа пользоваться столь устаревшим средством транспорта, как уэллсовская машина времени!

– Вера Холодная тоже не признавала транспортных средств, присоединилась к разговору Актриса.
– На съемки она всегда приезжала в экипаже.

– В карете, запряженной цугом, - не удержался Инженер.

– Цугцвангом, - в тон ему откликнулся Философ.

– Так я и поверила!
– погрозила пальчиком Актриса.

– Что это вы ставите крест на машине времени?
– не выдержал я.
– Она ведь не перпетуум-мобиле. И вообще, знаете ли, что такое машина?

– "Машина есть деревянное приспособление, оказывающее величайшие услуги при подъеме грузов", - процитировал Витрувия Инженер.

– Вот-вот. В понимании машины вы все еще на рубеже первого века до нашей эры. Но скажите, чем ЭВМ не машина времени, к тому же - мыслящая?

– Распространенное заблуждение, - назидательно проговорил Философ. Машина не мыслит, а моделирует мышление. Сама категория "мышление" не существует вне человека. Лишь человек способен мыслить.

– А если машина научится делать то же самое, даже быстрее и лучше?

– Все равно она не будет мыслить.

– Хотя бы на инженерном уровне?
– простодушно спросил Инженер. Кстати, вас не было дома на прошлой неделе!

– Я летал в Ленинград.

– Чепуха!

– Вы мне не верите?
– оскорбился Философ.

– Не верю. Полет - категория, присущая птицам, стрекозам, бабочкам...

– Божьим коровкам, комарам, - продолжила Актриса.
– Не переношу комаров!

– ...А вы, как мне кажется, даже не летучая мышь. Человек, будь он трижды философом, летать принципиально не способен. Мы в состоянии лишь моделировать полет, как машины - мышление!

– Софистика! Демагогия!
– взорвался Философ, потрясая потухшей трубкой.
– Таким приемом любую истину можно довести до абсурда!

– Вам виднее, - согласился Инженер.
– Ведь это по вашей части. Но будем последовательны: если уж моделировать, так моделировать! А знаете, "действующая модель мысли" - совсем не дурно!

– Прекратите спорить, мальчики!
– блеснула Актриса оперным сопрано. Вот вы что-то говорили насчет времени, будто его нельзя остановить или повернуть обратно. А Станиславский и Немирович-Данченко рассказывали...

– Вам?
– поразились Инженер и Философ.

– Моей бабушке. Довольны?

– Парадокс бабушки, - съязвил я.

– Зажмурьтесь!
– приказала Актриса.
– А теперь раскройте глаза. Шире! Видите роскошный зал, позолоту, бархат? Мужчин во фраках, женщин в бриллиантах, павлиньих перьях и этих...

– Кринолинах!

– Неважно, в чем! Восемь часов вечера, сейчас поднимется занавес. Пять минут, десять - публика аплодирует. Ой, мальчики, так приятно, когда тебя вызывают... Полчаса - начинается шум. Час...

– Представляю картину, - улыбнулся Инженер.
– Гвалт, топот... Мужчины, засучив рукава фраков, ломятся в запертые двери. Женщины визжат, царапают позолоту, трясут павлиньими перьями...

– Да замолчите вы!
– взмолилась Актриса.
– Или не интересно? Так вот, через два часа занавес поднимается. На сцену выходит гастролер. Публика свистит и шикает.

– И бросает в гастролера бриллианты!

– Не думаю, чтобы кто-нибудь бросал бриллианты, - трезво рассудила Актриса.
– В моей сценической практике...

– А что же гастролер?

– Вынул часы, ровно восемь!

– Часы небось стали?

– Да нет, часы шли. Восемь было на всех...

– Гипноз, - прокомментировал Философ.
– Ничего сверхъестественного, обыкновенный гипноз. В литературе описаны еще и не такие случаи!