Лакуна
Шрифт:
Даже в темноте я почувствовал ее пристальный строгий взгляд, ее опасную силу. Все-таки у нее в руках были спицы.
— Есть ли на обложке ваша фотография или нет, это дела не меняет. Все равно вы видны как на ладони. Ваш первый роман — об ужасах войны, и это заметили все. А теперь богатые благодаря ему набивают карманы, а бедняки заливаются слезами.
— Понятно.
— Вам нечего стыдиться, мистер Шеперд. Ваши слова — это ваши дети. Не бросайте их. Лучше гордо встаньте и признайтесь: «Они мои!»
Вскоре мы проехали длинный тоннель в маленькой Швейцарии. Там было темнее, чем снаружи,
Пришло долгожданное письмо от Фриды; открывал трясущимися руками. Страх и восторг тело выражает одинаково. Операция прошла относительно успешно, и это хорошо, хотя боль пока не утихает. Красавчик испанец, с которым Фрида познакомилась в Нью-Йорке, похоже, оказался неплохим лекарством, прочной трибуной, с которой можно все и всем простить. При этом письмо пестрело грамматическими ошибками, так что было трудно читать. Написано в день рождения Льва, годовщину Октябрьской революции, но ни о том ни о другом ни слова. Никаких красных гвоздик на столе в память о былой любви, viejo и демократическом социализме. Диего окончательно примкнул к сталинистам. А Фрида, видимо, окончательно пристрастилась к морфию.
Подарок: вязаные перчатки из мягкой серой шерсти. Удивительное ощущение — натянуть их на пальцы и почувствовать, что каждый идеально помещается в отведенное ему место.
— Я заметила, что у вас нет перчаток, — пояснила миссис Браун. — Или же вы их не носите. И подумала, что, наверно, в Мексике они не нужны.
— Я купил уже три пары с тех пор, как переехал сюда, и все они мне малы. В них руки как утиные лапы — с перепонками.
— Я догадалась. Ваши пальцы почти в два раза длиннее, чем у остальных смертных.
Я вытянул перед собой руки в перчатках, завороженный прекрасным зрелищем.
— Как вам это удалось? Вы обмерили меня, пока я спал? Она усмехнулась.
— Жирный отпечаток на одном из ваших писем. Должно быть, вы оперлись о стол, чтобы подняться, а перед этим съели сандвич с беконом.
— Ничего себе.
— Я принесла линейку и измерила все пальцы.
Я повернул руки ладонями вверх и залюбовался рядом косых петель вдоль каждого большого пальца.
— Они не из синей шерсти. Я думал, вы специализируетесь на этом оттенке.
— Вы про те носки? Они были из дешевой домашней пряжи. Для детей. А это чистая мериносовая шерсть из «Белка». Для вас можно было выбрать что получше: вам перчатки не станут малы через год, и вы не станете специально проковыривать в них дырки.
— Постараюсь вас не разочаровать.
Воспоминание о снеге. Гора в косых полосах синих теней от деревьев. Визг, восторг погони, какой-то взрослый кидается снежками, с каждым броском подражая выстрелу пушки: «Ба-бах!» Лепишь в ладонях твердые белые шарики; кусочки льда липнут к пушистым варежкам.
Красные, с белой снежинкой; кто-то их связал. Отцова мать? Потом уже ни с кем общаться не разрешалось, мать решила со всем распроститься — с бабушками, снегом. Лед всегда превращается в дыхание. Но те брошенные варежки, наверно, до сих пор где-то лежат. Свидетельство того, что мальчик существовал.Я сказал миссис Браун, что это мой первый рождественский подарок за десять лет. За все дни, что мы провели вместе, она ни разу не обнаруживала такого волнения, как при этом признании.
— Десять лет! И ни одна живая душа не сделала вам самого захудалого подарочка?
— Все мои родные умерли.
— Но есть и другие люди. Вы же в Мексике работали с кем-то, разве нет?
— Последние мои знакомые были русскими, а они уже не отмечают Рождество. Мистер Троцкий заставлял нас работать до вечера, как в любой другой день.
— Он не верил в Господа нашего Иисуса Христа?
— Лев был хороший человек. Но в Бога не верил. К тому же он из еврейской семьи.
— Это тот, которого убили?
— Да.
— А ваши хозяева до него тоже были евреи?
— Нет. Миссис Ривера обожает Рождество, она всегда устраивала праздник. А я готовил угощенье.
— То есть вам опять приходилось работать?
— Именно так.
— Мне жаль, мистер Шеперд, но на следующей неделе меня не будет.
— Если честно, я рад, что вы об этом заговорили. Вам нужно проведать родных, а я хоть вспомню, как все остальные люди проводят праздники.
— Как остальные — не знаю. Но вы! Вас здесь даже с Рождеством поздравить некому. Что же вы будете делать?
Что будет делать полежавший на земле желудь, чья скорлупа разбухла от дождя? Превратится в инжир?
— Мне надо дочитать гранки, — заявил я.
— Не выдумывайте, мистер Шеперд. Вы их уже дочитали, и я это знаю.
— Хотел еще раз просмотреть. А потом начну писать новую книгу.
Ее брови взлетели на лоб.
— О чем?
— Пока не знаю.
Миссис Браун взяла ридикюль и перчатки, собираясь уходить. Весь день сыпал мелкий снег.
— Вы совсем заработались, мистер Шеперд. Знаете пословицу? Мешай дело с бездельем. А то и окочуриться недолго.
— Разве? А я думал, проживешь век с весельем.
— Так тоже можно.
— Тогда я, пожалуй, вообще ничего делать не буду, благо вы мне принесли из библиотеки стопку книг. Помешаю угли в камине и встречу Рождество с мистером Харди и мистером Диккенсом. Что может быть лучше? И Тристрамом Шенди. Кошки намекают, что неплохо бы запечь баранью ногу; наверно, я так и сделаю. А в среду вечером Эдди Кантор и Нора Мартин наверняка споют мне рождественские гимны.
— Не хочу вас расстраивать, но они поют для своего спонсора. Кажется, это слабительная соль.
— Вы жестоки. В следующий раз вы скажете, что на концерте шлягеров «Лаки Страйк» девушки поют для одноименных сигарет, а вовсе не для меня.
Миссис Браун сидела, положив руки на блокнот, и ждала.
— Вы что-то хотите мне сказать? Не стесняйтесь.
— Конечно, это не мое дело, мистер Шеперд, но обычно у мужчины есть девушка. Или какие-то привязанности. Помимо кошек и книг.
Я снял перчатки и аккуратно их сложил.