Ланарк. Жизнь в четырех книгах

Рима натянула на голову покрывало. Ланарк надел халат, вышел из-за ширм и стал бесцельно мерить шагами палату. Потом он вернулся и сказал спокойно:

– Рима, прости, что я на тебя накричал. Я повел себя грубо и эгоистично. И все же, если бы меня не было, ты бы, наверное, смогла нормально питаться. Что, если я удалюсь на пару дней? Обещаю вернуться.

Она оставалась под покрывалом, словно ничего не слышала. Ланарк присоединился к ней и задремал.

Ланарк проснулся оттого, что кто-то пихнул его в голень. Рима все так же не высовывала головы из-под покрывала, однако на кровати сидела высокая прямая фигура в черной сутане. Ланарк поднялся. Это был монсеньор Ноукс. Покусав нижнюю губу, он произнес:

– Извините за вторжение, но, кажется, дело не терпит отлагательств. – Голос его звучал спокойно и безразлично, и можно было подумать, что обращается он к коричневому чемодану, стоявшему у него на коленях. Прежде чем Ланарк придумал, что ответить, Ноукс продолжил: – Некто – имен называть не буду – рассказывал вам, конечно, о том, что я пользовался здесь в свое время немалой властью. Фактически я был директором института, хотя тогда должности назывались иначе. Но не важно. От прежнего статуса я сохранил лишь одну привилегию: посещать церковные конференции на тех континентах, где связь между кормлением и убийством людей не столь очевидна. Благодаря этому у меня оказался небольшой набор деликатесов, который может вам пригодиться. Я слышал, что вы отказываетесь от нашей еды.

Рима, поднявшись, оперлась на плечо Ланарка, и оба наблюдали, как Ноукс раскрыл свой чемодан и выложил на покрывало:

картонную коробочку сыра с красными коровами и зелеными лугами на наклейке большую плитку шоколада в золотой фольге пакет с финиками колбасу салями длиной фута в два жестянку равиоли четыре пузатых бутылочки крепкого портера жестянку абрикосов ломтиками бутылочку вишневого ликера банку сгущенки жестяную банку копченых устриц большой бумажный пакет с сушеным инжиром столовые приборы тарелки консервный нож.

– Как вы добры! – вскричала Рима и тут же принялась за инжир.

– Вы порядочный человек, – горячо подхватил Ланарк, открывая коробочку сыра.

Ноукс, наблюдая за ними с чуть заметной задумчивой усмешкой, проговорил:

– Каннибализм всегда был главной проблемой человечества. Когда у церкви была власть, мы старались умерить аппетиты прожорливых классов, регулярно подкармливая паству кровью и плотью Христовой. Не стану уверять, будто духовное сословие всегда придерживалось аскетизма, однако многие из нас некоторое время кормились исключительно от доброхотных даяний. С тех пор как институт объединился с советом, можно подумать, что половина континентов питается другой половиной. Человек – это пирог, сам себя выпекает и поглощает, и рецепт этого блюда – разделение.

– Вы очень к нам добры. Мне хотелось бы хоть чем-нибудь вас отблагодарить.

– Вы можете. Однажды я обратился к вам с просьбой, но вы не захотели.

– Вы просили, чтобы я предостерегал людей против института.

– Я просил, чтобы вы всех и каждого предостерегали против института.

– Но, монсеньор Ноукс, мне это не под силу, я слишком слаб. Когда я покину институт, я, конечно же, стану разоблачать его в частных беседах и голосовать на выборах за партии, ему оппозиционные, но чтобы вести какую-либо работу, у меня не хватит времени. Мне придется зарабатывать себе на хлеб. Простите меня.

Ноукс печально отозвался:

– Не извиняйтесь. Обязанность священника состоит в том, чтобы призывать паству быть лучшими людьми, чем он сам.

Перестав жевать, Рима спросила:

– А что не так с институтом? Я здесь вылечилась, а как остальные?

Ланарк отрывисто заметил:

– Чтобы тебя вылечить, пришлось нарушить инструкции моего отделения. Институт – это машина, убивающая людей.

Ноукс покачал головой и вздохнул:

– Ах, если бы он был всего лишь машиной убийства, разрушить его было бы проще простого. Подобно всем машинам, он служит интересам своих владельцев, а сегодня многие его подразделения находятся в руках людей добрых и беспомощных, которые не знают, что они каннибалы, а если им сказать, не поверят. Институт также удивительно терпим к тем, кого здесь признают человеком, и вылечивает больше больных, чем вы думаете. Даже те сообщества, которые ведут против него борьбу, в большинстве своем без него бы не выжили: ведь он является важным источником знаний и энергии. Потому-то директор института возглавляет также и совет, хотя две трети членов совета его на дух не переносят.

– От одного специалиста я слышал, что здесь не вылечивают никого.

Краем глаза взглянув на Риму, Ноукс отозвался приглушенным голосом:

– Этот человек занимается такими ситуациями, какие прочий персонал старается предотвратить. Ее взгляд на наши медицинские достижения неизбежно пессимистичен.

– Если все это верно, то зачем вообще нужно предостерегать народ?

Ноукс выпрямился и произнес с нажимом:

– Потому что институт обезумел от жадности и расползается подобно раку, потому что он загрязняет континенты и безобразит творение Божье! Страшное признание для священнослужителя, однако временами меня больше заботят растения, животные, чистый воздух и вода, которые институт губит, чем люди, которых он съедает. В кошмарах мне снится мир, где нет ничего, кроме наших коридоров, и никого, кроме персонала. Мы едим червей, выросших в бутылках. Между трапезами мы часами исполняем бетховенскую симфонию с хором под управлением Озенфанта, а экраны показывают старые цветные фильмы с нагими юнцами и девицами, танцующими среди цветов под солнцем, которого больше не существует.

Рима перестала жевать, Ланарк бросил боязливый взгляд в окно. Ослепительное солнце висело над морем облаков, которое стремительно пересекал орел. Указав на окно, он спросил:

– А это не?.. Это не?..

Ноукс вытер себе лоб.

– Это не фильм. То, чего я страшусь, пока не произошло. – Он захлопнул чемодан и поднялся на ноги. – Здоровье у меня никуда не годится. Вас сбиваю с толку и сам запутываюсь. Благослови вас Бог, дети мои.

Большим и указательным пальцами он начертал в воздухе крест над их головами и поспешил к двери. По виду он настолько напоминал человека, спасающегося бегством, что было бы жестоко кричать ему в спину «спасибо» или «до свидания».

– Как ты думаешь, он сумасшедший? – спросила Рима.

– Нет. Он проявил себя слишком порядочным человеком.

– Да, он милый, но держу пари, что он ни разу никого не вылечил.

Санитаркам, принесшим ланч, было сказано, чтобы они убрали еду и больше не приносили. Ланарк с Римой съели четверть салями, немного сыра и несколько инжирин; потом он помог ей дойти до туалета, где она приняла ванну, а он потер ей спину. Вернувшись в кровать, они пили вишневый ликер и сонно целовались. Когда под кожей Римы начало светиться серебро, Ланарк задумался и проговорил:

– Рима, в камере сгорания ты временами называла меня Тоу.

Поразмыслив, она отозвалась:

– Да, в этой броне мне снилось немало странных снов. Тебя звали Тоу или Коултер, мы стояли ночью на мосту под луной, и из-за деревьев выглядывал какой-то старик. Ты хотел меня убить. Дальше не помню.

– Интересно, как бы я мог узнать об этом побольше?

– К чему? Разве мы не счастливы, когда не ссоримся?

– Да, но скоро мне придется работать, а я забыл, что умею делать. Нужно было спросить Ноукса, есть ли способ узнать, как ты жил до Унтанка.

– Вызови его по радио.

– Нет, я позову Манро. На него я больше рассчитываю.

С Манро его соединили на удивление быстро.

– Я звоню, чтобы сказать: все в порядке, мы сами раздобыли еду.

– Очень хорошо. Вы только за этим позвонили?

– Нет. Я заинтересовался прошлым, но, видите ли, ничего не могу вспомнить…

Раздался треск, и ровный голос произнес:

– Архив слушает. Чем могу вам помочь?

– Я интересуюсь своим прошлым. Меня зовут Ланарк…