Ланселот

— Из почвы, — поправляет Марго.

Так откуда же он — из Бронкса или из Брно?

— Да, и несмотря на то, что она воспитывалась в атмосфере расизма, который тоже обращен к смерти, поскольку несет в себе корни э… гомо… гемо…

— Геноцида. А как же, если вся раса задействована.

Когда Янос ищет нужное слово, его взгляд проходит сквозь меня и блуждает по темным углам. Я тоже начинаю чувствовать себя актером.

— И батрак колеблется между этими двумя началами — жизнью и смертью. А девушка ведет его к жизни через эротику. Она его Беатриче.

Меня жутко раздражало то, что помимо собственной воли я хотел, чтобы Джекоби обратил на меня внимание, — Боже ты мой, зачем? из-за Марго? — поэтому я поймал себя на том, что стараюсь выдумать что-нибудь столь же впечатляющее, как «кинематографическая семиотика». Однако когда его взгляд проскочил мимо меня, сквозь меня в пятый раз, я плюнул и решил удовлетворить собственное любопытство. Поэтому я спросил его:

— А что вы думаете по поводу сцены с шерифом и дочерью черного батрака?

— А? — Джекоби развернулся, словно пытаясь определить, откуда идет этот незнакомый голос. — Кажется, я не очень вас понял… Что там неясного? — Могу поклясться, он даже не вспомнил, как меня зовут.

— Ну, с одной стороны он расист, а с другой — несет в себе эротическое начало, таким образом соединяет в себе обращенность к смерти и направленность на продолжение жизни. То, что он вступает с ней в половые отношения, причем такие, которые иначе как насилием назвать нельзя, это к чему его приводит — его, такого полуплохого, полухорошего? Так сказать, обнуляет, что ли? Как плюс на минус?

Молчание. Джекоби и Мерлин смотрят друг на друга. Марго сидит между ними, залившись краской. Ей что, за меня стыдно?

Джекоби вздыхает, качает головой. Мерлин берется объяснить.

— Вы ведь согласитесь, Ланс, что существует такая вещь, как сексистский потребительский эротизм, который несет зло не меньшее, чем изнасилование?

— Нет. Этого я не понимаю.

Снова молчание. Все отводят глаза. Словно на белоснежной скатерти между нами выросла куча говна, причем я и наложил ее.

— Дорогой, неужели ты не понимаешь, — покраснев, говорит Марго и тянется через стол взять меня за руку, — что шериф осуществляет сексистский акт агрессии и обращается с чернокожей девушкой как с сексуальным объектом.

— Понимаю. — Я смотрю на Эллиса Бьюэлла, который передает тушеного лангуста. Мы встречаемся глазами. Но его глаза полуприкрыты и ничего не выражают.

+++

После ужина я, как всегда, иду к Тексу и Сиобан. Они на третьем этаже в библиотеке, где мой отец хранил романтическую английскую поэзию, книги по истории южных штатов и про Роберта Ли (Роберт Ли был его кумиром — он любил его не меньше, чем католики любят Святого Франциска. [69] Если бы Юг был католическим, здесь давно бы уже основали орден Святого Роберта Ли — аскетичный военизированный христианский орден вроде монастыря Мон-Сен-Мишель — черт, а ведь я не уверен, может, такой уже существует). Здесь же стояли книги по истории Луизианы, истории округа Фелисьен, по истории англиканской церкви, а также романы Уэверли, [70] «Жан Кристоф», [71] тут же Сент-Экзюпери, [72] «В одиночестве» адмирала Бэрда, [73] «Наука жизни» Уэллса [74] и «Жизнь Джеймса Боуи» — странное собрание, в котором мне так и не удалось найти общий принцип отбора, если не считать сентиментальной склонности к необычайному и удивительному — к необычайным приключениям смельчаков-одиночек и необычайной жизни гениев, к необычайной способности Герберта Уэллса любить жизнь во всех ее проявлениях и к еще более необычайной славе поражения в войне, которая сама становится все необычайнее, подергиваясь патиной времени, так что Роберт Ли вместе с Армией Северной Виргинии, видимо, представлялся ему фигурой не менее легендарной и мифической, чем король Артур с рыцарями «Круглого стола». Думаешь, ему просто было окрестить меня Ланселотом? Второе имя, Эндрюс, он прицепил, чтобы получить разрешение церкви, но чего он хотел в действительности и от чего был бесконечно далек, так это чтоб самому быть древним вымышленным бузотером и распутником, да еще и католиком к тому же, Ланселотом Озерным, сыном короля Бана Бенвикского, рыцарем «Круглого стола» и одним из тех двоих — уж этого он точно не мог вынести, — кому довелось увидеть Святой Грааль (вторым был ты, Парсифаль); но необычайнее всех необычайностей были эти его любимые англиканские церквушки, такие чистые и непорочные, — как они только выросли на этой жестокой и порочной земле в окружении кровожадных индейцев, суеверных католиков и сладкоречивых баптистов!

69

Святой Франциск Ассизский (1182–1226) самый почитаемый итальянский святой. Родился в Ассизи. Основал Францисканский орден монахов римско-католической церкви.

70

Уэверли — возможно, речь идет о романе английского писателя Вальтера Скотта «Уэверли» («Waverley, or „Tis Sixty Years Since“», 1814).

71

«Жан Кристоф» (1904–1912) — роман французского писателя Ромена Роллана.

72

Сент-Экзюпери Антуан Мари Роже де (1900–1944) — французский писатель, публицист, летчик, изобретатель.

73

Ричард Эвелин Бэрд (1888–1957) — полярный исследователь, летчик, адмирал, руководитель американских антарктических экспедиций 1930—1940-х годов. Первый человек, летавший над обоими полюсами — Северным и Южным.

74

«Наука жизни» — популярная книга по биологии, написанная Гербертом Уэллсом и Джулианом Хаксли.

Сиобан выглядела расстроенной и раздраженной. Миленькая худенькая блондинка (!), чью прелесть портил лишь слегка туманный взор и постоянно надутый вид.

Текс воображал, что он ей как подружка, что она не может ужиться с матерью, а он спасает ее от влияния черножопых. На самом же деле он постоянно дергал ее, и ей было бы гораздо лучше с черножопыми. Своей слащавой назойливостью он подменял внимание и заботу, так что его пародия на любовь не могла ее обмануть. Поэтому казалось, будто он нарочно старается вывести ее из себя.

Она подбежала обнять и поцеловать меня. Я обнял и тоже поцеловал ее, ощутив тонкие хрупкие косточки под ее по-взрослому длинным нейлоновым пеньюаром. Она прижалась ко мне как-то слишком сильно, от напряжения у нее даже задрожали руки, однако туманный взгляд голубых глаз так и остался рассеянным. Научилась у Текса пародировать чувства. Они смотрели мультфильмы. «Тебе нравится этот олененочек?» — несколько раз бездумно нараспев повторил Текс, пытаясь дотянуться до Сиобан. Ему тоже нравилось ощущать ее тонкие косточки. В свои семь лет она была столь же сексуальна, что и ее мать, разве только выражалось это чуть-чуть туманно, приглушенно, словно Сиобан забыла что-то, но вот-вот вспомнит. Она умела выразительно надувать губки, хотя глаза при этом оставались, как у куклы. Любила демонстрировать тело: задрав подол, садилась и обхватывала руками колени, выставляя напоказ свой маленький пирожок.

+++

Любил ли я Марго? Не знаю, что ты имеешь в виду, не понимаю значения этого слова, но нам было друг с другом хорошо. Особенно хорошо, когда вдруг, внезапно: сорвешься с работы в десять, в три, да в самое неожиданное время, скорее домой, а там она — потная и заляпанная штукатуркой, точь-в-точь как рабочие, с которыми она бок о бок трудится над реставрацией — ну, как же, надо ведь восстановить великолепие, которого, кстати, никогда и не было; она поначалу сопротивляется, хмурится, ведь уже тогда она начала разрываться между мной и Бель-Айлом. В результате потеряла обоих, и дом, и меня, но когда мы вдвоем мчались куда глаза глядят в старом бьюике с убранным складным верхом и распевали песни, пролетая и тень, и солнце, и попадали в беспросветные сумерки глубоких лёссовых разрезов, пахнущих землей, а потом вновь вымахивали на яркие луга, залитые пьянящим сосновым солнцем, и пение цикад преследовало нас, как тень от бьюика, а она так близко, так близко, что не удерживалась и то и дело целовала меня в шею, в щеку, снова и снова, а моя рука лежала у нее между ног, и по радио звучала музыка кантри, которую она очень любила, при том, что как помешанная не могла пропустить ни одного концерта Новоорлеанского симфонического оркестра, а потом мы переваливали с шоссе на проселок, усаживались на траву с бутылками виски и севен-апа, а из динамиков — кантри, гитары, Крис Кристофферсон, [75] и она, позабыв о Людвиге ван Бетховене, тоже принималась петь.

75

Крис Кристофферсон (р. 1936) — американский актер, писатель, музыкант.

Душа пуста и карманы, Потеряно все, но ветер — Он тоже ни цента не стоит, Бездомный, свободен тоже. (О, Боже мой, Господи, Боже!) Он блюз этот мне напевает, Как Бобби Макги с гитарой.

Бобби Макги [76] исчезал, растворялся, но она от меня никуда не исчезала. Я не хотел свободы, я хотел, чтобы она была рядом на траве, чтобы солнце отблескивало медью на ее пружинистых курчавых волосах, а удивительная золотистая кожа и так светилась, ей солнце вовсе не было нужно. Передать бутылку, запить севен-апом, поцеловать ее сладкие губы и лечь рядом, смешав запахи высохшего пота: мой — с отдушкой юридической конторы, жарких брюк и телячьей кожи, ее — чистый утренний пот принявшей ванну домохозяйки. Целовать ее было все равно что целовать сам этот день, с его октябрьским солнцем, виски и севен-апом на губах, да она и вообще вся перелилась в губы, сообщала им тот заповедный, внутреннийвкус женщины, нет, именно ее вкус, особую терпкую химию ее слюны, слюны Мэри Маргарет Рейлли.

76

«Я и Бобби Макги» — одна из самых известных песен Дженис Джоплин на слова и музыку К. Кристофферсона.

Любил я ее? Не любил? Я уже не уверен, что слова что-либо значат, но я любил ее, если любить значит постоянно хотеть — хотеть видеть ее, ощущать разлуку как недостаток воздуха, а увидев, хотя бы на расстоянии, чувствовать такое счастье, будто издалека возвратился домой, чувствовать, как взлетает сердце. Однажды, повернув к Бель-Айлу, я даже рассмеялся от счастья и хлопнул в ладоши, увидев ее на галерее. Я почувствовал то же, что мой предок Клейтон Локлин Лэймар, когда в 1865 году вернулся домой из Виргинии.

Люси я тоже любил, но Люси была эфемерной мечтой, стройной смуглой танцовщицей в стеклянном шаре, кружащейся под музыку старой, давно исчезнувшей Каролины. Марго была самой жизнью, словно вся Луизиана с ее щедрой нефтеносной тьмой, яркой зеленью и призрачными сумерками, с ее обманами, комико-ванием и корыстолюбием собралась и воплотилась в одном человеке. Обладать ею значило забыть свои страхи, держа в объятиях всю золотисто-зеленую Луизиану. Широкая была женщина.

Потом наша жизнь разделилась между сексуальными утехами и достижениями реставрации. По правде говоря, я не знаю, от чего она получала большее удовольствие — от того, что мы делали в кровати времени Генри Клея [77] или от самой кровати времен Генри Клея. Однажды, когда пару лет назад мы занимались любовью, она как всегда закинула руку за голову, но на этот раз не для того, чтобы ухватиться за спинку, найдя в ней точку опоры или якорь спасения в бушующем море страсти, нет, вовсе не для этого — на сей раз она, вытянув пальцы, ощупывала искусно отреставрированную и отполированную поверхность красного дерева, скользя ноготками по изящным завитушкам тяжелых балясин.

77

Генри Клей (1777–1852) — государственный и политический деятель. Был сенатором от Кентукки, членом Палаты представителей, госсекретарем США в 1824–1829 гг. Пытаясь примирить рабовладельческий Юг с северными штатами, получил прозвище Миротворец. Остался в истории как «великий мастер компромисса». В 1900 г. был избран в национальную Галерею славы.