Лапти

Взяв слово, Бурдин принялся разъяснять, что соревнование не означает только перегнать друг друга в работе.

— Соревнование, — говорил Бурдин, — социалистический вид работы. И не радоваться, что кто-то отстал от вас, а помочь надо, указать, посоветовать…

Бурдина прервал Законник. Отчаянно махнув рукой, он заключил:

— Поросята они, поросята и есть.

И все дружно забили в ладоши.

Слово опять дали Сотину. Он говорил о плане работ третьей пятидневки. Слушали его напряженно.

— Граждане групповоды и колхозники, на завтра у вас наряды есть. К пяти утра — кто рожь молотить, кто горох, кто — на мак. Завтра, ежели какой не выйдет вовремя, писать ему прогул. И завтра вы, надеюсь, дадите еще больше, чем даст третья. Ну, до завтра, граждане колхозники…

— До завтра, — гулко ответила полеводу первая, бывшего бедняцкого общества, бригада.

Погон

Несмотря на усталость, Петька не мог уснуть. Нынешний день они конной молотилкой перегнали молотилку на тракторе на две тонны. Это — радость. И вторая: вечером, проведав Наташку, он узнал, что рука у нее подживает. Мать Петькина тоже, видимо, изменила свое отношение к Наташке. Шутя, иногда заговаривала о ней и намекала, что, раз рука у нее повреждена, можно дать работу подходящую.

— Пусть будет няней в яслях.

Петька лежал в мазанке, а на улице шумели не знавшие устали и угомона девки с ребятами. Засыпая, услышал никогда не слышанную им частушку:

К-кабарди-инку мою Верты-ынкой называ-аю, Кабы я бы да она бы, Что было б, не знаю.

Снилась ему Наташка. То бегали они с ней по лесу, то купались в реке, то ходили по улице обнявшись, а Карпунька Лобачев стоял возле колодца и стучал по срубу палкой. Вот идут с поля, проводили Ефимку в Красную Армию. Навстречу свадебный поезд. Подъехал поезд, и дядя Яков кричит:

— Где же вы пропали, садитесь!

И помчались в село. Там усадили их за широкий стол в Устиновой избе. Гостей много, играет гармонь, пляшут бабы, девки. Даже Алексей с Бурдиным пляшут в обнимку.

Кто-то стучит в окно. Сначала тихо, затем громче.

— Это Карпунька, — испуганно шепчет Наташка.

— Что ему надо? — пугается Петька. — Ведь он женат на Варюхе.

— Иди открой.

— Зачем?

— Пойду к нему. А то палкой изобьет.

Стук громче, но только не в окно. И окна-то нет. И уже не Наташкин голос, а чей-то чужой:

— Открывай!

— Кто? — проснулся Петька.

— Я, я, — послышался знакомый теперь голос.

Петька отодвинул засов. Вошел дядя Яков.

— Спишь ты здорово.

— Да, крепко, — согласился Петька. — Наверное, проспал.

— Можно сказать и так. Ты знаешь, зачем я к тебе? Или вы так далеко спрятали погон от машины, или. его кто-то украл.

— Будет зря?! — принялся Петька одеваться.

— Егор все клади обыскал. У вас кто вечером убирал его?

Петька вспомнил, что вчера, уезжая с последней подводой ржи, он никому не сказал о погоне.

Не завтракавши, бегом направился на ток. Там уже запрягали лошадей в привода, но на маховом колесе погона не было. Все уставились на Петьку.

— Где погон? — спросил его дядя Егор.

— Черт его знает, — растерялся Петька.

— Ведь ты групповод.

Скорее почувствовал, чем увидел укоряющие взгляды молодежи.

— Кто убирал погон? — спросил Петька.

Молчали. Значит, никто погона не убирал. Пошли в другие бригады попросить — нет ли запасного, хотя бы веревочного, но и такого не нашлось. Да и что в веревочном толку? Растянется. Молотилке нужен ременный погон. И восьмиконная молотилка стояла. Молодежь перебросили на другую работу.

Вечером на правлении после долгих разговоров Бурдин вспомнил рассказ Устина про директора совхоза, который обещался, в случае чего, выручить. Сходили за Устином. Ему вместе с Петькой поручили завтра же отправиться в свиноводческий совхоз…

Пыльно и душно было ехать семнадцать километров. Но вот уже видны на склоне горы новые постройки совхоза. И куда ни глянь — хлебные поля. На овсяных загонах лежат розвязи, а подсолнух для силоса еще не срезан. Во всем чувствовалось, какая огромная нехватка рабочей силы у совхоза.

Директор узнал Устина, но не сразу согласился дать трактор. Они все были в работе. Лишь когда Устин сказал, что колхоз может прислать совхозу рабочую силу, директор задумался. Торговались долго. Директор просил дать ему людей побольше, но Устин этого не мог обещать. Потом написали договор.

Утром колхозники увидели, как к ним с поля на луг шел трактор и вез сложную молотилку. Два тракториста отгоняли облепивших трактор ребят.

— Уберите эту развалину, — крикнул один из них, указывая на восьмиконку.

— По большому куску бросаетесь, — заворчал Егор.

— Эта машина одному трактору пить давала, да и вашему дала бы, только погон украли.

На месте конной установили сложную молотилку. Уровняли трактор, надели погон на шкив, и началась молотьба. К вечеру по этому же пути, где шел трактор, отправились в совхоз двадцать человек.

Искушение

Сзади телеги со снопами, в тени, шли Сотин и Митенька. Лошадью правил Митенькин сынишка. Он часто оборачивался назад и внимательно прислушивался к разговору отца с полеводом.

— И еще скажу, — изредка всматриваясь в хмурое лицо полевода, продолжал Митенька, — отвечать-то за это придется тебе. Афоньке, что ль? Какой с него спрос. Хозяйства своего не было, и ничего он в этом деле не смыслит. Бурдину? Нынче он тут, завтра — партия перебросит его верст за сто. Алексей? Этот в случае чего вывернуться сумеет. Скажет: «Я председатель сельсовета и колхозным хлебом не распоряжаюсь»… А вот ты коренной житель. И с мешками к тебе придут и скажут: «Дай».

— А где я им возьму? — тихо проговорил Сотин. Вдруг, обозлившись, вскинулся на Митеньку: — Тебе-то какая забота? Тебе-то что нужно? И что ты змеем точишь сердце?

Митенька отер потное лицо, улыбнулся:

— Что мне надо? По-крестьянски с тобой толкую, вот что. И против колхоза, как против идеи, ничего не имею. Только говорю: не просчитайтесь. Отвезти на элеватор недолго.

Поравнялись с гумнами колхоза. Сынишка что-то закричал отцу, а потом свернул на большую дорогу.