Лапти
Шрифт:
— Электричество! — крикнули из зала.
Все ярче и ярче становилось пламя. По залу пошел удушливый запах.
Скоро огонь стал слабеть, несколько раз мигнул, а потом и совсем погас. Люди кашляли, чихали, терли глаза.
Алексей затоптал тлевший обрезок доски.
— Видели?
— Люминация хорошая.
— На все село хватит.
Вошел милиционер с Евстигнеем.
— Еще привели! — оживились в зале.
Евстигней, вдохнув удушливый запах, начал чихать.
— Доброго здоровья, борода! — пожелал ему милиционер,
— Чем это вы, чхи! — ах, пропасть! — навоняли?
— Евстигней Бутков пришел? — спросил Алексей.
— Попросили меня, я и пришел, — ответил Евстигней.
— Попросили? Чхи! Это я тебя попросил? — удивился милиционер. — Ах ты, борода!
— Здесь на тебя показывают, — начал Алексей усталым голосом, — что ты железные прутья в колхозные проса втыкал. В результате у шести жнеек лопнули шатуны, поломались ножи. Сознавайся!
— Никаких прутьев сроду в руках не держал, — спокойно ответил Евстигней.
— Вредитель! — вдруг рассвирепел Илья и бросился к Евстигнею.
Евстигней пошатнулся, словно его уже ударили, и растерянно смотрел то на Алексея, то на Илью.
Кузнец кричал и рвался из чьих-то рук.
— Убью! Не держите!
— Всех убить! — крикнул брат кузнеца, такой же жилистый. — Бей их, братка, нечего там дожидаться суда. Оправдает он, как было зимой.
— Дайте мне! — опять рвался Илья из рук мужиков.
— Да ты что? — крикнул на него Алексей. — Ты член партии?
— Алеша, — вдруг заплакал Илья, — лучше тут убить и самим отсидеть. Дайте карахтеру волю!
— Еще раз тебя спрашиваю — ты член партии?
За Илью вступился брат Васька:
— Ежели брат партейный, я нет, — и ринулся на Евстигнея, давя народ.
Евстигней нырнул в дверь к сцене, спрятался за декорацию. Ваську задержал милиционер, что-то внушая ему, но тот продолжал кричать:
— Я беспартейный! Мне можно.
Кузнецов кое-как успокоили.
Алексей подозвал Евстигнея и указал ему место возле стола.
— Рассказывай всему народу, какой ты вред делал. Один вред известен: зимой бросился тащить сбрую, увел жеребца, второй вред — подговорил баб закопать силосные ямы. Что еще делал, сам говори. А не скажешь — я за Илью не ручаюсь.
— Кому говорить-то? — с дрожью в голосе спросил Евстигней.
— Кому вредил, тому и кайся.
Евстигней передохнул, ощупал ухо. Лицо его, окаймленное рыжей бородой, было красно. Посмотрел он в грозные глаза собравшихся здесь людей и ни слова не мог вымолвить.
— Язык, что ль, прикусил! — крикнули ему.
— Сейчас, сейчас…
Собравшись с духом, выпалил:
— Прутья втыкала дочь моя Степанида.
— Она ведь колхозница?!
— А я на поля ваши и глаз не показывал.
— Сама дочь надумала или кто подговорил ее? — спросил Алексей.
— Сейчас… вспомню… Да, да… что-то сказал я, а что… да. Я говорю ей… А-эх! — и, отчаянно взмахнув рукой, пятясь, он пошел вглубь сцены.
В
зале все еще чувствовался острый запах сгоревшего фосфора.Каждому свое
На пороге амбара, неподалеку от церкви, сидел парень с вилами в руках. Сидел он, как ему казалось, уже долго, и его томила дрема. Но помнил наказ милиционера — не спать, никуда не отходить и никого близко не подпускать.
К амбару подошел гурт чьих-то овец. Парень далеко отогнал их. Затем прибрела пестрая телка, и ее отогнал. И опять боролся с дремотой. Парня послали как раз в то время, когда он пришел с улицы и собирался лечь спать. Вспоминая теперь о постели, он клевал носом, но тут же вздрагивал и снова принимался курить.
Летние ночи коротки. На востоке чуть-чуть бледнела полоска рассвета. Уже пели в который раз петухи. Дул изредка ветерок. От крыши амбара к церкви косым полетом мелькнула тень летучей мыши. Бледно светили звезды, а из четвертого общества все еще доносились звуки гармошки и песни.
«Это Мишка», — подумал парень и зевнул.
В амбаре было тихо. Митенька и Лобачев, которые все о чем-то спорили, теперь, наверное, уснули.
«Не забыл ли милиционер сменить меня?» — подумал парень и принялся ковырять вилами землю. Вилы, взятые «на всякий случай», казались ему необычайно тяжелыми.
«Брошу и уйду, — вдруг решил он, снова преодолевая дремоту. — Что я, нанялся им? И тятька тоже. Шел бы сам, если наш черед по караулу. Брошу вот…»
«Брось, брось, — пронеслось у него в голове, — милиционер тебе бросит. Сам сядешь в амбар».
«Ну да, за что? Он-то дрыхнет теперь, а я сиди. Мне завтра на работу».
«Приказано — карауль!» — строго сказал второй голос.
От угла соседней мазанки вышел человек в халате. Воротник закрывал ему голову. В руках — железная лопатка. Человек направился к парню. Тот обрадовался, но для острастки крикнул:
— Кто?
— Караульный, — ответил человек, приостанавливаясь. — Смена.
— Ты построже тут! — наказал парень и быстро направился домой.
Человек в халате посмотрел парню вслед и, когда тот совсем скрылся, быстро зашел с задней стороны амбара. Подтянувшись на руках к окошечку в стене, шепотом окликнул:
— Дядя Митя!
В окошке показались два острых глаза.
— Племяш?!
— Держи-ка. Две доски от угла ломай. А я тут лопатой.
— Как ты угодил сюда? — принимая в окошечко лом, удивился Митенька.
— Когда сменяли караул, я неподалеку стоял, подслушал. Милиционер придет сменять караульщика через полчаса. Спички дать?
Снаружи чуть-чуть было слышно, что делалось в амбаре. Лобачев, дрожа от испуга, светил спичками.
— Остальные где? — не переставая орудовать ломом, спросил Митенька.
— Стигней с Авдеем в комнатушке сельсовета. Минодора и дочь Стигнея в кооперативном амбаре. Прокоп в колокольне. Юху на перевязку отвезли.