Лапти

— «Колхозницам-женщинам!»

— На телегу влезай!

Пыталась забраться сама, но платье было узкое. Тогда Сотин бережно поднял ее и при общем смехе поставил на телегу. Ему предостерегающе заметили:

— Дядя Ефим, старуха бороду выдерет.

— «Товарищам женщинам», — повторила уже громче Роза Соломоновна, и краска залила ее лицо. Стояла она полусогнувшись, будто готовилась спрыгнуть с телеги.

— Веселей читай! — крикнули ей.

— «Бригадиру второй бригады Сорокиной Прасковье…»

— Ага! — перебили радостные восклицания женщин. — Наша взяла!

— «Групповоду пятой группы Столяровой Дарье…»

— И Дашка. Ух, пошли бабы.

— «…за проведение соревнования во время полки яровых, вязки овса и молотьбы гороха, за личный пример в работе и за агитацию женщин в колхозе вынести благодарность от советской власти, вписать на красную доску и выдать премию по паре женских ботинок с калошами, по шести метров бельевой материи, по два куска мыла — стиральное и туалетное».

— Здорово!

— «Ударницам Сатаровой Ольге, Плошкиной Устинье…»

— Усте?

— «… Осколковой Любови, а также Сурковой Афанасии за их примерную работу числить кандидатами на красную доску и выдать премию по паре обуви и по четыре метра бельевой материи».

Каждое имя женщины вызывало радостные выкрики. Особенно когда выкликнули бабушку Акулину.

— «Колхозницу Глазову Акулину, групповода старушечьей группы, за хорошую работу по крутке поясков, за старание и прилежность, несмотря на преклонный возраст, занести на красную доску и выдать премию: четыре метра материи, головной платок, стирального мыла, две осьмушки нюхательного табаку».

Раздались оживленные хлопки, и старуха, приосанившись, как молодая, подошла к столу, поклонилась и обратилась к Вязалову:

— Спаси вас Христос, не забыли меня, дуру.

— И тебе, бабушка, спасибо. Хорошо работала.

Потом стали раздавать подарки ребятишкам за сбор колосков.

— Постойте, а где у вас Столяров? — раздался вдруг чей-то голос.

И все всполошились:

— Председателя-то забыли.

— Да обоих подряд, и Бурдина.

— Граждане, вы что же?

— Тише, — встал Вязалов. — Они сами отказались.

Поднялся шум, галдеж.

Попытался было Алексей что-то сказать, но ему и слова выговорить не дали. Бурдин хотел шуткой отделаться, ему крикнули:

— Постыдись хоть! Жена твоя у нас ясли наладила, и ты дело установил, а вам за это ни шиша?!

— И Александре Федоровне!

Вступились уже те, кто получил подарки. Им вдруг стыдно стало перед народом.

— Да-ать, не то я свой обратно, — поднял Сатаров подарок над головой.

— Да-ать, — поддержал его кузнец Илья.

Собрание одобрительно загудело, радостно захлопало им, будто невесть какую одержали победу.

Осенью

Пустынны огромные поля. Затихла на них работа. По яровым, где стояли тучные обносы овсов да шумело просо, где, закаляясь, зрели тяжелые головы подсолнухов или лежал горох, там свободно теперь гуляет скот.

Дубровки пестрые, как сарафан. Трепещет ярко-красный лист осины, пылает оранжевый клен, и темно-коричневые листья осыпает дуб. В золотые бусы обрядилась белотелая береза.

Вечерами оживает клуб. Собирается народ, молодежь, ставят спектакли. Приезжает кинопередвижка.

Поставили радио — подарок шефа.

Через несколько дней после отъезда Бурдина и Прасковьи на краевой слет передовых колхозов инструктор, обучая Петьку управлять радиоприемником, поймал передачу краевой станции. По отрывочным фразам догадались, что сегодня вечером будет передача выступлений с этого слета.

Вечером собралось много народу. Инструктор налаживал приемник. Несколько раз он ловил край, слышались обрывки речей, но их глушили посторонние хриплые голоса, или вдруг неожиданно раздавалась музыка. Больше всего перебивал чей-то спокойный голос. Кто-то или доклад делал, или читал лекцию.

А инструктор все крутил и крутил циферблат. Ему кричали:

— Пусть хрипит, так веселее.

— Музыку настрой.

— Эй, бабушка Акулина, отойди от трубы. Вдруг разорвется — убьет.

Акулина сидела у стола, на котором был рупор, и со страхом смотрела на него.

Край поймали неожиданно.

Инструктор отошел от аппарата и таинственно поднял палец. Сразу приутихли, наклонились. С улицы в окна всунулись головы.

— …Левобережье Волги идет впереди. Подняты огромные пространства залежей. Правобережье края черноземное, заселено гуще… Кулачества больше и борьба труднее. И там есть такие колхозы… равняться…

Опять захрипело. Инструктор бросился к аппарату, ему закричали:

— Не тронь, не тронь, хуже будет!

Но инструктор не послушался и снова взялся наводить. Опять пошли чужие звуки, снова ворвалась музыка.

Долго возился инструктор: сам измучился и людей измучил.

Внезапно — даже сам инструктор испугался — словно из стоявшего здесь книжного шкафа кто-то отчетливо и громко произнес:

— От Правобережья, от колхоза «Левин Дол», слово товарищу Сорокиной!

Все замерли. Бабушка Акулина перекрестилась. Петька поднял руку, да так и застыл.

Первые слова Прасковьи почти никто не разобрал, да и голос трудно было узнать.

— Видно, простудилась, — прошептала бабушка Акулина.

— …мы работу завершили… у нас кулачье не дремало… поджоги были, фосфор в кладях, серная кислота… Хлеб вывезли выше цифры. Секретарь верно сказал, столбовая дорога нам на широкую жизнь… Мы радость чуем в сердцах. Которые единоличники, теперь к нам жмутся… Работа была всем, кроме лодырей. И старики и дети на работе. Есть у нас старуха, Акулиной звать…

Как от приведения, шатнулась бабушка Акулина от рупора и закрестилась.

— Господи-сусе, никак про меня?!

Народ загудел. Петька замахал руками, а голос его матери продолжал:

— …Бригадиршей была… Пояски крутила… Семья выгнала, в колхозе семью нашла. Премию дали… Всем ударникам дали премии. С весны школу будем строить, больницу. Шеф из Москвы премировал. Радио при мне устанавливали… Может, и слышат теперь, если настроили. Может, сидят в клубе люди нашей Леонидовки…