Лапти
Шрифт:
— Черт с ними. Драться с кулаком?.. Не-ет!
Петька направился к своей соломенной спальне. Услышав храп Ефимки, отвернулся и пошел в сени. Там из-под головы матери вынул поддевку, а с Аксютки и Гришки снял халат, оставив на них только дерюгу. С этой одеждой отправился в сад. Под большой яблоней разостлал халат, накрылся поддевкой и лег спать. Напрасно.
На ветке закричали галки, а за гумнами вскинулось рассветное полымя. Петьке стало зябко. Он встал и направился на гумно.
Ефимка увидел
— Петька где?
— Вот тебе раз! — удивилась Прасковья. — С тобой небось спал.
— Да нет его, — развел Ефимка руками.
— Как нет? Погляди-ка хорошенько…
— Пойду поищу.
Прасковья посмеялась вслед:
— А товарищи тоже! Друг дружку растеряли.
Проходя садом и взглянув под большую яблоню, где Петька оставил одежду, Ефимка обрадовался:
— Ишь где приспособился!
Крадучись, подошел к одежде и со всего размаха упал, желая напугать Петьку. Но напугал самого себя. Ткнулся носом в землю. Под поддевкой и халатом пусто. Ефимка, сердито тряхнув поддевку, забросил ее на изгородь и направился на гумно.
Вдоль гумен ехал Никанор, секретарь партийной ячейки. На телеге сидела жена и две девчонки.
— Далеко? — спросил его Ефимка.
— Овес полоть.
Ефимка подошел к телеге.
— Курить есть?
— Есть, — остановил Никанор лошадь.
Закурив, спросил:
— Ты чего тут на чужих гумнах делаешь?
— На ветрянку хочу сходить. Рожь у нас там с Петькой. Только вот самого его никак не найду.
— Не гривенник, найдется. А я вот о чем хотел поговорить с вами. Алексей-то партийный. Надо его привлечь к делу, пока он тут. Только не придумаю, как…
— Это мы придумаем. Самого спросим.
— Отказывается. Говорит, отдыхать приехал, а не работать.
Одна из девчонок Никанора, зорко вглядевшись в гумно, вдруг испуганно крикнула:
— Гляньте, кто-то в шалаше ворочается!
— Где? Где?
— А во-он.
Из шалаша с тревожным кудахтаньем, отряхая с себя пыль и мякину, выскочили три курицы. За ними, высоко задрав голову и взметывая золотистой дугой хвоста, шумливо несся петух.
— Непременно лиса! — бросил догадку Никанор.
— Может, волк? — предположил Ефимка.
— И не лиса и не волк, а собака. Только вот не знаю, чья, — решила жена Никанора. — Поймать ее да хвост ей и отрубить.
— Пойдемте поймаем! — позвал Ефимка.
Но только шагнул, как из шалаша, весь извалянный в мякине, выполз человек и громко чихнул. Потом не спеша протер глаза, зевнул и оглянулся.
Все с большим изумлением смотрели на него, а он, увидев подводу, испуганно присел и ползком снова скрылся в шалаш.
— Эй, домовой, — окрикнул Никанор, — вылазь!
Видя, что теперь уже не скроешься, заспанный смущенно улыбаясь, выполз
Петька и, стряхивая с себя мякину, подошел к подводе.— Здорово, дядя Никанор! — протянул он руку.
— Мое почтенье, курье пугало, — засмеялся Никанор. — На огород тебя сейчас поставить, ни одна ворона не сядет.
— Так уж и не сядет? — оглядывая себя, пробормотал Петька. Потом пожаловался: — Куры меня доняли. Дерутся и дерутся на моей спине.
— А ты зачем туда забрался? — кивнул Ефимка на шалаш.
— Прищурившись, Петька посмотрел на него, пожевал губами и выпалил:
— Дух там лучше!
Жена Никанора так хлестнула лошадь, что та вскачь понеслась по дороге.
— Да что те, че-ерт! — заорал Никанор на жену.
— Люди-то чуть свет полоть уехали, — метнула она на него злыми глазами.
За грохотом телеги ребята не слышали, что кричал своей жене секретарь, только видели, как недокуренная цигарка далеко полетела в сторону.
Молча ребята направились в поле.
Петьке казалось, что Ефимка все уже знает о вчерашнем, но нарочно не говорит и ждет, когда он сам ему расскажет, а Ефимка в свою очередь ждал, что Петька будет расспрашивать его, куда они вчера уходили с Наташкой.
Наконец, Петька не утерпел. Сквозь зубы спросил:
— Как ты на гумно попал?
— Очень просто. Жеребенок у нас куда-то убежал.
Петьке стало смешно.
— Ты что? — насторожился Ефимка.
— Чудной у вас жеребенок. Дома не ночует.
На ходу Ефимка рвал траву и то бросал ее наотмашь, то брал в рот. Ему попалась полынь. Сморщившись, он досадливо плюнул:
— Какая она, черт!
— Кто?
— Полынь. Горькая.
— А ты сладкое любишь? — как бы про себя произнес Петька.
Голос его показался Ефимке чужим. Мельком взглянув на него, он нашел в нем все чужое. И эта походка вразвалку; черные, встрепанные, с остью мякины на висках волосы, тонкий прямой нос с узкими ноздрями; крепко поджатые, скупые губы; чуть раздвоенный снизу подбородок, даже длинные сильные его руки, синяя рубашка горошком, подпоясанная ремнем с медной пряжкой, сапоги с потертыми носками, — все казалось Ефимке чужим.
— Слушай, — начал он, ломая стебель чернобыла, — я вижу, ты обиделся на меня за вчерашнее. Нам надо с тобой потолковать.
— Совсем и не обиделся, — пробурчал Петька, — и не стоит нам говорить. Вообще скажу — чепухой мы занимаемся.
— Правильно! — обрадовался Ефимка. — И если хочешь с ней гулять — на здоровье, — только одно скажу: крутит она нам головы, а сама с Карпунькой гуляет.
— Ладно, как-нибудь поговорим… Глянь, что там? — указал Петька на ту сторону Левина Дола, где над обрывом лежал какой-то человек в белой фуражке.
— Милиционер! — заметил Ефимка.