Ларец

– Да будет так. Загадки не исчерпаны, но на сегодня довольно. Пора трогаться. – Отец Модест обернулся на стук двери.

– Батюшка, неужто вправду она с Вами?!

Нелли подпрыгнула, забыв притворяться спящей. В дверном проеме стояла Параша.

Глава XXXVI

С ненавистным нарядом Нелли Параша успела уже расстаться, но и крестьянского домодельного платья в дороге не добыла. Одета она была теперь мещанкою – в красную шаль с бахромою, юбку из крашеной шерсти и суконную кацавейку.

– Господи, ну вовсе в парнишку превратилась! – воскликнула она, выпуская Нелли из объятий.

– Я, может, и в мальчика, а вот Катька – в настоящую цыганку! – щасливо смеялась Нелли. – Вот встретимся в Твери, со смеху помрешь!

– Удалось, касатка? Сладили дело?

– Сладили, еще как сладили! – торжествующе заявила Нелли. – У Катьки они покуда!

– Уж я страху натерпелась, как батюшка следом за страхилатинами поскакал! Вправду они за тобой охотились, касатка?

– Так то Венедиктовы слуги были.

– Вот оно что… Я уж и подумала, что нежить. Эко они мимо нас просвистели. Мы в почтовой избе сидели, кофей кушали…

– Некогда радоваться друг дружке, милые девицы, – вмешался Роскоф. – Рассказами своими вы обменяетесь по дороге.

– Что самое обидное, Вы не вполне правы, Филипп, – вздохнул отец Модест. – Время у нас есть. Все одно мы будем в Твери раньше Катерины, которая добирается пешком. Мысль была удачная, Нелли, но обернулась изнанкою. Но все же поспешим, друзья, ибо лучше отдохнуть день в Новгороде, где друзья предоставят нам убежище в крепких стенах, чем засиживаться здесь у самого тракта в жалкой избе.

Но дорогою поговорить не удалось. Параша не умела сидеть верхом, а Нелли не хотела перебраться к ней в экипаж, поскольку путники и так уж были обременены Рохом. Прогон получился не так весел, как хотелось бы, поскольку еще и Роскоф сделался неразговорчив, погруженный в невеселые свои мысли.

Воистину, в любом удовольствии скрыты свои неудобства! Как интересно было Нелли подслушивать ночной разговор и как маялась она теперь! Прежде всего хотелось ей утешить Филиппа в его огорчении, но также и побольше расспросить отца Модеста, какая же беда может случиться с такою могучей страной, как Франция? Увы, она принуждена была делать вид неведенья. Досадовала Нелли также на непонятное место в разговоре: ясно, что уж она не дитя, но отчего отец Модест сказал, что Роскофу это ясней, чем ему? И при чем оказались какие-то глупые девицы, что нравились Филиппу?

Сплошные досады!

И досады продолжались. Ночевать пришлось на станции, но в отличие от предыдущей постоялой избы, помещение для проезжающих было набито битком. Всяк требовал себе лошадей, смотритель же отговаривался обстоятельствами, и таким образом ночью по горнице нельзя было пройти без опасения на кого-нибудь наступить. Заснуть было невозможно, а разговаривать чревато, поскольку новости, которыми так жаждали обменяться подруги, были, сказать по чести, не для чужих ушей. Нельзя было и выйти поговорить на улице, поскольку зарядил прегадкий дождь с ледяным ветром, уже решительно ноябрьский.

Еще день по тракту – и перед путниками развернулася панорама Новгорода, разделенного могучими водами Волхов-реки. Никогда Нелли не доводилось еще видеть купол столь странной формы, как тот, что венчал огромный храм, именуемый, по словам отца Модеста, Софией. Купол походил на шлем древнего богатыря и был не золотым, а серебристым, словно являл нерасторжимое единство с жемчужно-серым осенним небосводом. Несведущая в архитектурном искусстве, Нелли тем не менее решила, что один купол на церкви ей нравится куда больше, чем три или пять. Особенно, коли походят они не на противные луковицы, а на шлемы. Приземистые стены и добротные дома словно знали что-то важное и равнодушно взирали на течение столетий.

– Вот он, исполин, – задумчиво произнес с седла отец Модест. – Взгляните на колыбель вольности русской, на средоточие ее цивилизованности, Филипп. Да простит меня за эту любовь многострадальная Москва, она не повинна в том, что не имеет этого древнего величия. Москва больше претерпела скорбей, и, быть может, поэтому ее ждет в грядущем большая любовь потомков. Тока жизни не остановить, и стремнина прошла через Москву. Но я не могу не восхищаться.

Новгород и в жителях своих не имел сходства с Санкт-Петербургом. Казалось, никто никуда не торопился на этих улицах, пролегших меж невысокими, но крепкими домами. По одной из этих улиц отец Модест повернул коня в сторону от ближнего постоялого двора, на который им сослался будочник на въезде.

– Есть место, где мы передохнем без забот, – спокойно пояснил он. – Не совсем обитель, ибо живут в ней лишь шестеро монахов, коим предоставляет кров купец, торгующий мукою.

Путешественники выехали на берег Волхова, гнавшего свинцовые, темные волны, и немного спустились по его течению. Почти гранича с посадом, на берегу стояли каменные амбары, окружающие длинные палаты старой постройки, с высоким крыльцом и небольшими окнами. На подъезде и в воротах кипела работа: рослые как на подбор работники разгружали подводы и таскали огромные мешки. По другую же сторону палат виднелись голые деревья небольшого сада, должно быть тенистого в летнюю пору. Над купами деревьев поднимались крест и колоколенка маленькой церквушки, видимо – домовой.

– Мне надобен Еремей Поликарпыч! – окликнул отец Модест парня, заносившего на дощечку грифелем свои подсчеты.

– Изволил в Торжок отбыть, – бойко отвечал парень. – Издалече ли изволите путь держать, господа-бояре?

– Оттуда, где комаров нету, – с сериозной миной изрек отец Модест.

– Милости просим, приказывайте! Я сын его, Никола.

– Я священник Модест, а сие друзья мои – Филипп, Елена и Прасковия. Нелли подпрыгнула в стременах. Ума ли отец Модест вовсе лишился,

называть ее Еленой, когда она в мужском платьи! Однако парень ухом не повел, а лишь, подскочивши к отцу Модесту, почтительно придержал ему стремя, затем испросил благословения, почти одновременно с этим во всю глотку призывая какую-то Арину.

Арина явилась из дверей палат и оказалася старой женщиной, величественной осанки которой не портил самый простой наряд. Почти тут же работники принялись выпрягать лошадку из экипажа, принимать и расседлывать коней.

– Батюшке парадную горницу, гостю его – что рядом, а девам угловую! – беспокоился Никола.

– Ишь, раскомандовался, нето без тебя не знаю, как устроить, – усмехнулась старуха и, поклонясь в пояс, произнесла нараспев: – Добро пожаловать, гости дорогие!

– Ох, как хорошо! – Нелли оглядела невысокую комнату, белоснежно выкрашенную известкой. Горы обшитых кружевами подушек на деревянных кроватях, весело покрытых яркими лоскутными одеялами, казалось, тоже готовы были захрустеть снегом. Дощатый пол, с пестрым посередке половиком, источал восковое благоухание. Восковые свечи, еще не начатые, стояли и в сверкающих бронзовых подсвечниках. – Даже садиться на такую постель страшно, я вить хуже кучежога.

– Арина-то эта баню обещалась натопить. Уж я тебя березовым-то веничком попарю – вся усталость выйдет!

– Ну уж, – фыркнула Нелли. – Я до пара вымоюсь, охота была шпариться.

– Арина Афанасьевна спрашивала, может, одной из боярышень придет охота покуда одеться по-людски, – хихикнула девочка лет десяти, внося ворох полотенец и домотканое небеленое платье-рубаху, которое тут же разложила на кровати перед Нелли.

– Черевички я из своих подберу, нога-то у тебя маленька, как у куклы! В скором времени Нелли и Параша уже швырялись друг в дружку вениками