Ласточка с дождем на крыльях

– Я…

– Красин! – вдруг послышался громовой голос Игната Гордеева. – Кто видел Красина?

– Если они меня обнаружат, – прошептал Красин, – то крышка. Не вырвешься до самолета. Они намекали на какую-то саклю.

Она покачала головой – он почувствовал, как она покачала головой.

– Сакля – дело серьезное. Километров тридцать отсюда по горам. Там небольшой ресторанчик. Наверняка это идея моего мужа. Он очень любит возить туда гостей, а оттуда мчаться прямо в аэропорт.

– Как же быть? – тихо спросил Ярослав Петрович, почти вплотную приблизив свое лицо к ее лицу. И от лица, как и от ладони, пахло пряным дымом, шампанским и свежей губной помадой. Зачем все-таки она накрасилась губной помадой? Какой смысл сидеть в темноте с накрашенными губами?

– Яр! Черт тебя побрал! Кто видел Красина? – Гордеев был сильно выпивши.

– Может быть, он на веранде, – сказал кто-то.

– Пора ехать, а он… затесался куда-то.

Значит, в самом деле предстояло путешествие в саклю. Ярославу Петровичу не хотелось ехать по темным горам с подвыпившей компанией. И опять придется есть, пить, произносить пышные, но на самом деле бессмысленные тосты, делать умный вид, рассуждать об архитектуре. И самое главное – Ярослав Петрович это предчувствовал – именно там, в сакле, Гордеев прижмет его к стенке и будет выжимать проект какой-нибудь необыкновенной бани или велотрека или еще чего-нибудь в этом роде. Он любил строить, его друг Игнат Гордеев, но любил делать это быстро и чтобы на проекте стоял штамп известного института. Ни сам проект, ни качество исполнения Игната не волновали. Штамп. Самое главное – нужен штамп на проекте. Штамп известного института на проекте помогал быстро пробить все инстанции. Вот почему почти весь город был построен по проектам красинского института, что, честно говоря, институт делал довольно охотно, ибо хитрый Игнат почти к каждому сотруднику нашел «индивидуальный» подход.

– Потушите сигарету, – тихо сказал Ярослав Петрович.

Зоя торопливо сунула сигарету в пепельницу и раздавила ее. Запахло горелым табаком, но этот запах быстро заглушили запахи пищи, цветущей магнолии и вечного льда с вершин темных гор.

– Наверняка он на веранде, Игнат Юрьевич. Больше ему негде быть. Ярослав Петрович очень любит свежий воздух, – сказал скороговоркой голос, сказал как-то по-особенному, словно бы с ужимками. Голос шел как бы сразу с двух сторон. И вроде бы у голоса были маленькие черные усики.

Впрочем, голос ничем не отличался от обычного голоса. Просто Красин знал, кому он принадлежал. Голос принадлежал заместителю Ярослава Петровича – Вьюнку. Вьюнок – это в курилке, на «междусобойчиках»; в повседневном общении с близкими людьми – Головушка; на официальной ноге и для посторонних – Головин Андрей Осипович.

Вьюнок был маленьким, с непропорционально большой лысой головой, с маленькими черными усиками. Андрей Осипович не знал ни минуты покоя. Почти никто не видел его статичным. Вьюнок постоянно находился в движении: он бегал по отделам, разговаривал сразу с несколькими людьми – отсюда и казалось, если слушать Головина издали, что голос доносится с двух сторон. Во время разговора Вьюнок наскакивал на собеседника, дергал за пуговицы, поправлял галстук, хлопал по плечу. Рассказывали, что однажды Андрей Осипович даже ухитрился во время разговора причесать собеседника и спрыснуть его одеколоном из вытащенного из кармана пульверизатора. Но это, конечно, был анекдот. Вообще же карманы и ящик письменного стола Головушки постоянно были забиты самыми неожиданными предметами: импортными галстуками, шариковыми фирменными ручками, образцами продукции подшипникового завода, выполненными на экспорт; электронными часами, расческами из китового уса, какими-то юбилейными медалями, ложками из Хохломы, керамическими свистульками и даже – стыдно сказать – японскими особо интимными, в яркой упаковке предметами для мужчин.

Причем, разговаривая, Андрей Осипович норовил всучить собеседнику какой-нибудь предмет. И обычно ему это удавалось, как ни отбивался собеседник. Этими предметами Головин словно гипнотизировал людей, и они, как-то смущенно пряча глаза, подписывали ту или иную бумагу. Выходило вроде бы так, что бумага подписывалась за мелкую взятку. Получалось так, что Вьюнок – мелкий взяткодатель, а подписавшие бумагу – хронические взяточники. Но на самом деле все обстояло иначе. Головушка не был мелким взяткодателем, а тем более те люди – хрониками, просто Головин был каким-то странным гибридом гипнотизера, подхалима, рубахи-парня, бескорыстного стража государственных интересов, придурка, умного, талантливого шута при дворе его величества директора всея института Ярослава Петровича Красина.

Вьюнок работал обычно со средним и мелким начальством. К его манере держать себя и к неожиданным подаркам так привыкли, что если Андрей Осипович болел или выезжал в командировку, то обычно у людей, которые занимались его делами, ничего не получалось.

Может быть, тут играл свою роль элемент игры, риска. Что вытащит из кармана шут, страж государственных интересов, от которого исходил грохот, звон и скрежет, когда Головин мчался по коридорам «обрабатываемого» учреждения? Зажигалку или заморскую штуковину, которая издает неприличный звук, если ее незаметно подсунуть, извините, под зад опускающегося на стул человека (особенно даме! Охо-хо!).

Для пробивания различных бумаг в более высоких сферах у Красина имелся второй зам. Антон Юрьевич Сафонов (подпольных прозвищ никогда не имел).

Те, кто видел Антона Юрьевича первый раз, поражались его сходством с Бальзаком в пору расцвета. Особенно это относилось к людям, видевшим французский многосерийный телефильм про жизнь и творчество великого писателя.

Дородный, седой, с умным лицом, проницательным, чуть усталым взглядом, неторопливой речью, располагающими вальяжными манерами, Сафонов сидел целый день в своем уютном, прохладном кабинете, больше похожем на кабинет известного писателя, и постоянно что-то писал. Вдоль стен кабинета стояли стеклянные шкафы, набитые книгами, некоторые из них отсвечивали на корешках старинным тусклым золотом.

Огромный полированный стол Антона Юрьевича был уставлен аккуратными стопками книг и журналов. Из некоторых торчали цветные закладки.

Попадая впервые в кабинет Сафонова, человек робел и шел к огромному столу униженно, почти на цыпочках, боясь неверным суетливым движением спугнуть мысль архитектора.

Однако ни книги, ни то, что писал Антон Юрьевич, ни его мысли не имели ни малейшего отношения к архитектуре.

Антон Юрьевич не имел даже архитектурного образования. Люди поражались, узнав, что Сафонов имеет всего десять классов; причем это было так давно, что и сам Антон Юрьевич забыл про свое среднее образование.

Второй зам Красина был энциклопедистом, полиглотом, вундеркиндом, эрудитом – всем чем угодно. Он знал практически все. Кроме архитектуры. К ней он питал глубокое отвращение. Впрочем, Антон Юрьевич ко всему питал органическое отвращение. Не то что бы уж отвращение, а просто по каждому вопросу он имел собственное мнение, которое диаметрально расходилось с общепринятым.

И в этом была сила Антона Юрьевича. Красин выпускал его из кабинета в особо сложных случаях, когда надо было подписать бумагу у очень ответственного человека.

И Сафонов подписывал! Да еще как подписывал! Начальник провожал Антона Юрьевича в прихожую, при всех на прощание жал руку. А раз один большой человек сопроводил Сафонова аж до лифта; сначала пожал руку в приемной, потом сопроводил до лифта и там еще пожал, да не один раз, а целых два! Причем жал искренне, заглядывая в глаза; Антон же Юрьевич сопроводил начальственное рукопожатие вежливой улыбкой, можно сказать равнодушной улыбкой.

Каждый ли из нас может похвастаться таким?

И в приемную начальства второй зам проходил вне очереди, даже если очередь была многочисленной и состояла из значительных людей.

Антон Юрьевич пересекал пространство от двери приемной до секретарши каким-то усталым шагом, словно бы нехотя, словно бы он сделал большое одолжение, приехав сюда, словно бы не ему что-то надо было от влиятельного человека, а влиятельный человек попросил приехать Сафонова, чтобы выручить его из беды.

Антон Юрьевич подходил к секретарше и, не обращая внимания на то, что секретарша разговаривала сразу по двум телефонам, а рядом заливалось на разные голоса еще несколько, говорил негромко и сонно: